Алисса Наттинг - Брат и птица

• Название: Брат и птица
• Автор: Алисса Наттинг
• Жанр: Сказка

Марлен уже не помнила, какие у матери руки. Отец был посимпатичнее, как медведь — безучастный ко всему. Но стоило подойти к можжевельнику… И… И зачем убивать сына библией?..

Входит в антологию «Мать извела меня, папа сожрал меня / Папа сожрал меня, мать извела меня», 2010 г.

---

С дерева сорвалась птица и нырнула в пепел вместе с последней ягодой.

Марлен хотела тоже прыгнуть туда, скрыться. Но стоило ей шагнуть к пепельному кругу, как он на глазах затвердел густым пудингом, она даже вскрикнула от обиды.

Утром Марлен проснулась в ужасе: за нею наблюдали. Под попой растеклась теплая лужица.

— Ни одна душа не нашла бы его в подвале, тихого и мороженого, кусочками, — прошептала мать. Она сидела на краю кровати и все ближе придвигалась к дочкиному лицу: — А теперь он где? — Черно-серые мешки у нее под глазами были будто набиты крохотными камешками.

Мать взяла Марлен за щеки, и ногти вонзились в кожу даже сквозь резину перчаток. Секунду она смотрела дочери прямо в глаза, что-то упорно ища в них, потом широко улыбнулась и вышла из комнаты. Вмятина там, где сидела мать, уже выровнялась, но Марлен не могла шевельнуться, пока тяжкими вздохами не взвыл пылесос.

Марлен заплакала и бросилась в комнату брата. Рубашки в шкафу были так же милы ей, как запах его кожи. Она зарывалась в них лицом, она гладила простыни на кровати и молила его прийти, прийти. Но со стены пропала и гитара. Наверно, мать и ее порубила?

Пришла зима, и отец замкнулся в себе, целиком ушел под свою мохнатую кожу. Он больше не спрашивал, где поселился брат, но часто твердил, что ждет его возвращения.

После ужина, когда мать и Марлен садились у камина, отец завел привычку выходить на улицу покурить трубку. Он смотрел на можжевельник, на котором — вопреки холодам — росли новые ягоды.

Мать подглядывала за ним из-за штор, следила за каждым движением.

— Ох, и доберусь я с топором до этого можжевельника, — замечала она, — чтоб отец сидел с нами у огня.

Проходя мимо окна с видом на двор, мать складывала резиновые пальцы перевернутым крестом и подносила их к стеклу.

Однажды вечером, засыпая, Марлен повернулась и вдруг заметила на подушке перо. Стоило ей коснуться его, как настал глубокий сон.

Сперва она ничего не видела, потом зрение вернулось, но глаза были не ее, а птичьи. Марлен смотрела сквозь них, как в прорези маски, и смотреть ей немного мешал птичий клюв.

Под землей, в пустоте среди почвы, они с птицей, клюя, снова собирали тело брата. Клюв часто ходил туда-сюда, как бы сшивая куски. Иногда птица брала с кучи можжевеловые ягоды и набивала ими те места, откуда мать вырезала мясо. Повсюду валялись обрывки мусорных пакетов, как рваные салфетки. Закончив работу, птица закричала — и брат шевельнулся.

Птица поскакала вперед, провожая брата по тоннелю к можжевельнику. На глазах у Марлен ствол его треснул, как яичная скорлупа, наполненная ярким светом.

Они с птицей взлетели туда, а брат выкарабкался, и дерево закрылось за ними.

Марлен затем увидела небо, крышу их дома и — мельком — брата, далеко внизу, его нагое тело светилось облачно-белым, словно кромка льда. Даже с высоты заметны были фиолетовые пятна — там, где птица набила тело можжевеловыми ягодами. Когда брат зашел в дом, птица полетела к окну его спальни и стала ждать.

Минуту спустя брат вошел в комнату, мрачный и растерянный. В темноте он оделся, взял гитару и вышел.

Птица поднялась в воздух, выше и выше, пока брат не сделался серебристо-светловолосой точкой внизу на дороге. Рядом остановился грузовик, брат сел в кабину; птица немного проводила его. Раздалось знакомое жужжание — то же, что и на братниных похоронах, и перед глазами Марлен полосами поплыла темнота, отрезки прошедшего.

Когда глаза птицы почернели, Марлен услышала хлопанье крыльев, словно певучую бумагу, — все быстрее, пока не стало эхом.

Наконец птица села у небольшой таверны. Марлен услышала музыку и увидела там брата — матово-белый силуэт с гитарой. Перед глазами мелькнули картинки: брат так же стоит с гитарой на сценах разных городов, и Марлен почуяла его неприкаянность. Вместо памяти у него осталась лишь смутная тоска, да и та одолевала его и отступала, как странное желанье. Уже почти проснувшись, Марлен увидела брата возле уличной витрины с красными ботинками, похожими на те, которые он раньше носил каждый день.

Проснулась она у себя в комнате; перо парило над самой подушкой. Марлен протянула руку, но от легкого прикосновения оно превратилось в пепел.

Сон изнурил ее, словно Марлен заболела гриппом. Даже вечером она все еще чувствовала слабость, садясь ужинать с матерью и отцом. По радио играла легкая органная музыка, отец крошил вилкой еду на кусочки, все мельче и мельче.

— Может, снова сделаешь говяжье жаркое? — попросил он мать, рассеянно глядя в тарелку.

И тут музыка резко прервалась. Марлен застыла с вилкой в руке, а радио вдруг зажужжало знакомым трепетом. Помехи продолжались недолго, заиграла очень странная песня.

— «Мать извела меня, — запел голос, — папа сожрал меня. А кости сестра сберегла, чирик…»

Мать подкралась и вывернула ручку громкости резиновыми пальцами.

— Пусть помолчит, — отрезала она и хмуро уставилась на приемник, словно он — совсем не то, чем кажется.

Назавтра мать и впрямь сделала жаркое, только отцу оно теперь не понравилось. Он извинился и вышел покурить, а Марлен включила радио, пока мать разжигала камин. Они сели к огню под бодрую мелодию органа, а пламя лизало поленья до белой глубины.

Как только отец вернулся в дом, мелодия оборвалась, опять начались помехи. Постепенно они превратились в хлопанье крыльев, а оно стало песней.

— «Мать убила сыночка — вот как случилось, и я улетаю птицей на юг. Отец съел меня с хреном-горчицей — и я улетаю птицей на юг. Кости мои сохранила сестрица, а я лечу и пою».

Мать смотрела перед собой огромными от ужаса глазами.

— Смотрю в камин, — хрипло и монотонно прошептала она, — и как будто сама в пламени горю.

Наутро Марлен проснулась от громкого нескончаемого воя. Похоже, ни мать, ни отец его не слышали: отец как всегда ушел на работу, а мать весь день давила жуков в патио. Марлен поискала, кто и где стонет, но никак не могла понять, откуда звук. Из комнаты брата? От можжевельника? Из подвала?

Стон стал до того громким, что перед глазами у нее замелькали серые точки — словно птицы, которых видишь только краем глаза.

Почти весь день Марлен пролежала в комнате брата, слушая пластинки. Время от времени ее тошнило.

Вечером, когда родители позвали, она спустилась к ужину, хотя вряд ли вынесла бы даже запах пищи. Но как только Марлен села за стол, оглушающий треск из ее больной головы зазвучал в радиоприемнике.

— «Мать быстро решила судьбу мою, — раздался в кухне голос брата. — Отцу в пироги я начинку даю».

Мать вскочила и потянулась костлявыми пальцами к ручке.

— Пусть помолчит, — сказала она, но отец вмешался:

— А неплохо бы послушать музыку.

— Тогда какую-нибудь другую песню, — предложила мать. Однако сколько бы ни крутила ручку, эта играла на любой волне:

— «Только сестрица по мне горюет».

Отец искоса бросил взгляд в окно и встал.

— Кажется, кто-то идет, нет? — Он схватил трубку и вышел посмотреть.

Мать медленно пятилась прочь от радио, неотрывно глядя в камин и ломая руки.

— Смотрю я в огонь, — прошептала она, заикаясь, — и он… жжет меня заживо! — Она криво улыбнулась и стала расстегивать платье.

— Мама, там нет никакого огня.

Руки в резиновых перчатках схватили радио и швырнули на пол. Оно раскололось на куски — их было ровно столько же, на сколько разрубили брата, — но песня не умолкала. Перчатки вцепились в платье, разорвали ворот, мать сунула голову под кран и завизжала.

Марлен в ужасе бросилась вон, к отцу, но на дорожке показалась бледная фигура, и сердце радостно подпрыгнуло.

— Это брат? — воскликнула она.

Отец замахал волосатой рукой, а мать выбежала из дому голая по пояс, с мокрой головой. Марлен увидела топор в ее желтой резиновой руке, а в другой — толстую библию.

— Всех сейчас порублю! — вопила мать в разорванном сползающем платье. — И можжевельник, и гостя непрошеного!

Но едва она добежала до дерева, на нее дождем посыпались молодые можжевеловые ягоды, и она замерла от неожиданности. А ягоды тряслись и кружили на земле — и расчистили круглую яму вокруг матери, и та вместе с топором провалилась под землю. Марлен и отец бросились к ней, но успели увидеть лишь ее белый лоб, исчезающий в толще пепла, лишь этот пепел, твердеющий над ней, лишь библию под деревом. Книга распахнулась, страницы затрепетали, превратились в белых птиц и улетели. А ягоды поднялись в воздух роем пчел.

Этот рой полетел к брату, словно бы нападая на него: ягоды облепили все его тело и даже гитару, пока он не скрылся под ними. И, словно отдав ему весь свой сок вместо крови, — пожухли и опали с его кожи одна за другой, точь-в-точь сухие болячки с зажившей раны, тоньше луковой кожуры. Задыхаясь от радости, Марлен бросилась к брату.