Николас Спаркс - Спеши любить

• Название: Спеши любить
• Автор: Николас Спаркс
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-084903-1

Тихий городок Бофор.

Каждый год Лэндон Картер приезжает сюда, чтобы вспомнить историю своей первой любви…

Историю страсти и нежности, много лет назад связавшей его, парня из богатой семьи, и Джейми Салливан, скромную дочь местного пастора.

Историю радости и грусти, счастья и боли.

Историю чувства, которое человеку доводится испытать лишь раз в жизни – и запомнить навсегда…

---

Честное слово, это было не так уж плохо. Люди плакали, когда смотрели. Каждый год билеты распродавали до единого. Пьеса сделалась такой популярной, что Хегберту пришлось ставить ее уже не в церкви, а в Бофорском драматическом театре, который располагал большим зрительным залом. К тому времени, когда я стал старшеклассником, «Рождественский ангел» неизменно шел при аншлаге – учитывая состав труппы, это уже само по себе было достойно удивления.

Видите ли, Хегберт хотел, чтобы в пьесе участвовали не профессиональные актеры, а обычные школьники. Наверное, он думал, что подросткам надо дать хороший урок жизни, прежде чем они уедут в колледж и окажутся перед лицом соблазнов. Уж такой он был человек – пытался уберечь нас от искушения. Он твердил, что Бог наблюдает за тобой, даже когда ты далеко от дома. Если положиться на Него, все будет в порядке. В свое время я действительно это понял, хотя и не благодаря наставлениям Хегберта.

Как я уже сказал, Бофор был типичным южным городишком, пусть и с любопытной историей. Пират Черная Борода некогда купил здесь дом, а его корабль «Месть королевы Анны», по слухам, затонул неподалеку от берега. Недавно не то археологи, не то океанологи, не то еще какие-то любители старины заявили, будто нашли его, но никто до сих пор толком не уверен – сами понимаете, на корабле, затонувшем двести пятьдесят лет назад, не было бардачка с водительскими правами. С 1950-х годов Бофор хоть и сильно изменился, но все-таки не стал крупным мегаполисом. Он навсегда останется небольшим, но в годы моего детства он с трудом удостоился быть отмеченным на карте. Избирательный округ, куда входил Бофор, занимал восточную оконечность штата, что-то около двадцати тысяч квадратных миль; там не было ни одного городка с населением более двадцати пяти тысяч человек. Даже по сравнению с ними Бофор казался крошечным. И этот округ до самой виргинской границы представлял мой отец.

Полагаю, вы слышали о нем. Даже теперь он остается чем-то вроде легенды. Его звали Уорт Картер, и он был конгрессменом более тридцати лет. Каждый год во время избирательной кампании он выбрасывал лозунг «Уорт Картер представляет…». Люди вписывали название того города, где жили. Я помню, как мы с мамой ходили на предвыборные мероприятия, дабы продемонстрировать избирателям, что Картер – настоящий семьянин. Мы видели эти надписи; попадались названия вроде Отуэй или Сэвэн-Спрингз. Теперь, конечно, такое не сработает, но в те годы это считалось прекрасным рекламным ходом. Если бы отец попытался сделать сейчас нечто в том же духе, его противники непременно вписали бы какую-нибудь непристойность, но прежде ничего подобного не случалось. Ну, разве что за одним исключением. Какой-то фермер из Даплина подписал под отцовской фамилией «дерьмо»; когда мама увидела, она заставила меня отвернуться и обратилась к Богу с просьбой простить несчастного придурка. Разумеется, вслух она ничего не сказала, но суть я уловил.

Таким образом, мой отец – господин конгрессмен – был большой шишкой, и все, включая старину Хегберта, его знали. Эти двое не ладили, пусть даже отец ходил в церковь всякий раз, когда был в городе – а такое, надо сказать, случалось редко. Хегберт, помимо твердой уверенности в том, что прелюбодеи будут чистить нужники в аду, считал коммунизм болезнью, которая «делает людей отпетыми язычниками». До тех пор я полагал, что можно быть разве что отпетым хулиганом, но паства тем не менее понимала, что он имеет в виду. Прихожане знали, что эти слова адресованы непосредственно моему отцу, который сидел с закрытыми глазами и делал вид, будто не слушает. Он был членом одного из комитетов, в чьи функции входило контролировать «красную заразу», которая якобы постепенно проникала во все сферы общественной жизни, включая национальную оборону, высшее образование и даже выращивание табака. Учтите, это происходило во времена «холодной войны»; атмосфера изрядно накалилась, и жители Северной Каролины высоко ценили людей, способных внятно разъяснить им происходящее. А мой отец упорно искал факты, абсолютно бессмысленные для таких, как Хегберт.

Возвращаясь домой после церковной службы, он обычно говорил: «Преподобный Салливан сегодня в прекрасной форме. Надеюсь, ты слышал ту часть его проповеди, которая касалась бедных…»

Да, папа, конечно…

Отец старался разряжать ситуацию по мере возможности. Подозреваю, именно поэтому он продержался в конгрессе так долго. Этот человек мог посмотреть на самого безобразного в мире ребенка и сказать что-нибудь приятное. «Какой изящный малыш», – говорил он, когда ему показывали младенца-гидроцефала, а если у малышки оказывалось родимое пятно в пол-лица, он восклицал: «Держу пари, это самая прелестная девочка на свете!» Однажды к нему подвезли мальчика в инвалидном кресле. Отец взглянул на него и произнес: «Готов поклясться, ты самый умный парень в классе». И он не ошибся! Да, подобные трюки ему отлично удавались, он неизменно выходил сухим из воды. Честное слово, мой отец не был уж таким плохим человеком – в конце концов, он меня не бил, и все такое.

Просто его не было рядом, когда я рос. Мне неприятно так говорить, потому что в наши дни люди повадились оправдывать этим свое дурное поведение. «Мой отец меня не любил, и поэтому я стал стриптизером». Я же не оправдываюсь, а просто констатирую факт. Мой отец отсутствовал девять месяцев в году – он жил в Вашингтоне, в трех тысячах миль от Бофора. Мать отказывалась переезжать, поскольку оба хотели вырастить меня «на родной почве».

Разумеется, дедушка брал моего отца на охоту и на рыбалку, учил его играть в футбол, устраивал вечеринки в честь дня рождения и так далее – все эти мелочи немало значат. Отец, наоборот, был для меня чужаком – человеком, которого я почти не знал. В первые пять лет своей жизни мне казалось, что у всех детей отцы живут где-то в другом месте. Я считал так до тех пор, пока мой лучший друг Эрик Хантер не спросил, кто этот тип, который приехал к нам накануне.

– Мой папа, – гордо ответил я.

– Ого, – сказал Эрик, роясь в моей коробке для завтрака в поисках «Милки вэй». – Не знал, что у тебя есть папа.

Это было все равно что получить пощечину.

Итак, меня воспитывала мама. Славная женщина, добрая и милая, – о такой матери мечтает большинство людей. Но она не была и не могла быть образцом для подражания; этот факт плюс разочарование в отце сделали меня изрядным бунтарем в самом нежном возрасте. Впрочем, не то чтобы совсем пропащим. Мы с приятелями тайком удирали из дому по вечерам, пачкали чужие машины и лущили арахис на церковном дворе – но в пятидесятые годы все это были вещи, которые заставляли взрослых качать головами и шептать собственным детям: «Ты ведь не хочешь стать таким, как Картер? Ему прямая дорожка в тюрьму!»

Я. Плохой парень. Который ест арахис на церковном дворе. Вообразите себе.

Короче говоря, мой отец с Хегбертом не ладили, и не только из-за политики. Судя по всему, они знали друг друга давным-давно. Хегберт был лет на двадцать старше отца, до того, как стать священником, он служил у моего деда. Дедушка, хоть он и играл с отцом в футбол, был тем еще мерзавцем. К слову сказать, именно он сколотил семейное состояние, но только не воображайте, что он всю жизнь вкалывал как раб, кропотливо трудился и наблюдал за медленным ростом своего предприятия. Дедушка оказался куда проницательнее. Деньги он заработал простым способом – начал как бутлегер-контрабандист и скопил изрядную сумму во времена «сухого закона», провозя ром с Кубы. Затем он принялся скупать землю и нанимать работников. Он забирал девяносто процентов того, что арендаторы зарабатывали на табаке, а затем при необходимости ссужал им деньги под бессовестный процент. Разумеется, дедушка не настаивал на непременном возврате – он просто прибирал к рукам землю или инструменты, которыми тем посчастливилось обзавестись. Потом, что называется, в приливе вдохновения, он учредил банк. Его единственный конкурент на много миль вокруг внезапно сгорел дотла и так и не сумел оправиться после пожара. Вскоре началась Великая депрессия. Хотя все знали, что случилось на самом деле, но молчали, опасаясь мести, и на то имелись основания. Банк был не единственным строением, где внезапно вспыхнул пожар.

Дедушка драл со своих должников неимоверные проценты и понемногу начал прибирать к рукам все больше земли и собственности по мере того, как должники один за другим оказывались несостоятельными. На пике Великой депрессии он перекупил с десяток предприятий по всему округу, сделав первоначальных владельцев своими подчиненными и выплачивая им жалованье, мизерное, но достаточное для того, чтобы удержать их при себе, поскольку податься беднягам было некуда. Дедушка клялся, что позволит все выкупить обратно, как только экономика стабилизируется. И люди неизменно ему верили.