Мэтью Томас - Мы над собой не властны

• Название: Мы над собой не властны
• Автор: Мэтью Томас
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-10564-5

Впервые на русском — «книга года» по мнению New York Times, Esquire, Washington Post и Publishers Weekly, «лучшая семейная сага со времени выхода “Поправок” Джонатана Франзена» (Entertainment Weekly) и мгновенный бестселлер.  Познакомьтесь с Эйлин Тумулти. Она родилась в бедном районе Нью-Йорка, в панельном доме, где отчаяние сменяется бурным весельем в зависимости от количества принятого. С самого детства она мечтала жить где-нибудь в другом месте, например, в уютном Бронксвилле… Так родилась Американская мечта.  Эйлин работает медсестрой, но, как в детстве, хочет от жизни большего. Она надеется, что ее муж, талантливый молодой ученый, поможет ей осуществить ее мечту. Но Эд Лири не рвется вверх по служебной лестнице, не хочет рисковать с покупкой нового дома, не спешит делать карьеру. И постепенно Эйлин понимает, что его нерешительность имеет не только психологические корни, что все гораздо серьезнее…

---

Однажды Эйлин задержалась у Эда допоздна. Кора уже легла спать. Эд и Эйлин сидели на потертом диване, из которого кое-где проглядывала набивка. Эйлин взяла в руки фотографию Хью.

— Какой он был?

— Наверное, как большинство отцов, — ответил Эд. — Уходил на работу, возвращался вечером. Я не так уж часто его видел.

— А как человек? Я стараюсь представить себе его, а вижу только пальто и шляпу.

Комната, освещенная двумя настольными лампами, напоминала гостиную в каком-нибудь захудалом клубе. Кора установила повсюду миленькие статуэтки, но уюта все равно не ощущалось. Эйлин теперь по-новому оценила, что ее мама поддерживает в доме безукоризненную чистоту и порядок, а отец покупает новую мебель, как только старая обветшает. У Эда, пока он рос, и того не было.

— Он любил посмеяться, — сказал Эд. — Рассказывал довольно-таки похабные анекдоты. И вечно ходил с сигарой в зубах — совсем как собака с высунутым языком в жаркий день. Постоянно суетился, искал, где бы подзаработать.

— А еще? — Эйлин чувствовала, что он готов раскрыть перед ней душу.

— Еще выпить любил. А когда выпьет, становился нехороший.

— Это мне знакомо, еще как.

Они помолчали, понимая друг друга без слов.

— Сочувствую, — сказал Эд. — За что тебе такое?

У нее от волнения перехватило горло.

— Знаешь, мне можно все рассказать, если захочешь.

— Было бы что рассказывать... Да я бы и не сумел.

— Просто говори, что в голову придет.

Эд молчал. Эйлин испугалась, не слишком ли надавила. Волнуясь, она оторвала кусочек обивки с подлокотника и теперь одной рукой пыталась пристроить его на место, глаз не сводя с Эда. Вдруг теперь совсем замкнется? Лучше было оставить его в покое, но уж очень не хотелось возвращаться к поверхностному знакомству, как с другими мужчинами. Никогда еще ей так не хотелось говорить с другим человеком — рассказывать о том, чего не открывала никому, и узнать о нем больше, чем обо всех прочих. Раньше она думала, что в мужчине привлекает загадочность, а тут — чем больше она о нем узнавала, тем сильнее Эд ей нравился.

— Помнишь актера Эдгара Бергена? — спросил он вдруг. — Он еще выступал с марионеткой по имени Чарли Маккарти. Отец говорил, я на этого Чарли похож.

Эйлин сжала руки на коленях и затаила дыхание, боясь спугнуть миг откровенности.

— Я довольно рано сообразил, что легко могу его насмешить, передразнивая Чарли Маккарти. Тренировался потихоньку и научился неплохо копировать его голос. Когда отец приходил из бара, я вскакивал на диван и давай кривляться изо всех сил. — Эд изобразил перекошенную рожу с вытаращенными глазами и застывшим взглядом, как у куклы. — Иногда он смеялся. А иногда говорил, что ни капли не похоже и чтобы я прекратил. Заранее никак не угадаешь. Помню, в самый последний раз он хохотал до упаду, а потом — хрясь! — отвесил мне пощечину. — Эд с размаху шлепнул ладонью по столику. — И сказал, чтобы я не позорился.

Их руки словно сами собой поползли друг к другу по сиденью. Пальцы сплелись, а потом Эйлин обеими руками притянула к себе его ладонь, поцеловала и придвинулась еще ближе.

Эд с матерью никогда не обсуждали пьянство отца, но, насколько он догадывался, до войны отец не пил.

— Если бы мир так и не заключили или если бы отец пошел работать лесником, вообще где-нибудь на открытом воздухе, — может, все было бы иначе.

Когда война закончилась, Хью вернулся к «Чаббу», сидеть целыми днями за рабочим столом. Никакого хобби у него не было.

— Наверное, он расслаблялся только в баре Моллоя, — рассказывал Эд. — Там ему всегда были рады. Смеялись над его шутками, позволяли покупать на всех выпивку.

Уже в девять лет мать отправляла Эда по пятницам на метро — получать отцовскую зарплату. Если он опаздывал, они оставались без денег на всю неделю. А если успевал, отцу на мели сидеть не приходилось. Со своим прекрасным певческим голосом он мог на одном-единственном отпевании в церкви Девы Марии «Звезды моря» заработать двадцать пять долларов — две трети недельного жалованья. Эд о приработках отца узнал случайно, потому что сам в учебное время прислуживал в алтаре на заупокойной мессе.

— Выхожу из ризницы с крестом к началу службы, а отец стоит в сторонке со смущенной улыбкой. Когда настало время, смотрю — подходит к аналою, а на меня глядит виновато, словно я его застукал на чем-то нехорошем. Наверное, его друзья на это место пристроили. Помню, я совершенно точно знал, что он выпил для храбрости. Такое всегда видно.

Эйлин кивнула.

— Потом заиграл орган, отец запел — и как будто сам удивился, словно впервые собственный голос услышал. И я едва ушам верил. Он пел, точно изливал душу. Многие плакали.

— Мой отец петь совсем не умеет, — сказала Эйлин. — А думает, что может.

Эд улыбнулся ей с нежностью.

— Потом он пришел за платой. Я как раз снимал стихарь. Отец прижал палец к губам: «Маме не говори». А я и сам соображал, что говорить не надо, понимаешь?

Эйлин снова кивнула. Иногда жизнь заставляет рано повзрослеть. А кто-то вообще никогда не взрослеет.

— Потом он довольно часто приходил. Не знаю, как его не уволили с основной работы. Ехать было не близко. Туда и обратно — часа два-три на все, не меньше. Много лет так продолжалось. По-моему, мама ни пенни из этих денег не видела. И подумать, что он был совсем рядом с ней, буквально в соседнем квартале. Она бы, наверное, рада была с ним вместе пообедать.

После этого разговора Эд перестал отмалчиваться — словно прорвало плотину. Раз в неделю они ездили в какой-нибудь ресторан на Манхэттене и часто вспоминали свое детство. Оказывается, в начальной школе Эд был отличником, а в старших классах забросил учение. Когда его вышибли уже из второй школы, Кора через свои связи в приходе устроила его в католическую школу «Пауэр Мемориал» на Манхэттене. Выматывающие ежедневные поездки слегка привели его в чувство, и по крайней мере школу он окончил. Пошел работать на фабрику «Констэм» на Коламбия-стрит, совсем недалеко от дома, — там производили краски, в том числе и пищевые. Зарплату неизменно отдавал матери.

Смешиванием красок на заводе руководил научный сотрудник, химик. Этого человека Эд сильно зауважал. Тонкости химических процессов пробудили дремлющий в нем интерес к науке. Скоро он стал так хорошо разбираться в технологии, что другие рабочие приходили вместо справочника к нему за советом. Затем он перешел работать на сахарный завод «Домино» — там лучше платили. Занимался производством сахара, следил за ходом реакций, за состоянием реагентов и готовой продукции. Начал ходить в вечернюю школу, а потом совсем ушел с завода и поступил на дневное отделение в колледж Святого Франциска — там уже учился его младший брат Фил. Кора оплачивала обоим учебу из денег, которые скопила из зарплаты Эда.

В квартире у них не было прихожей. По пути из кухни в гостиную невольно задеваешь изножья кроватей. Эд свою кровать делил с Филом до двадцати одного года — тогда их сестра Фиона вышла замуж и переехала на Статен-Айленд. Пока Хью не притащил с работы старый письменный стол, Эд с Филом занимались за кухонным столом — больше не было ни одной ровной поверхности, где можно разложить учебники и тетради. Коре не приходилось звать их к обеду; она просто говорила, что пора убирать книжки.

В пятницу вечером, когда друзья отправлялись куда-нибудь веселиться, Эд сидел и ждал звонка от бармена. Подъехав к бару, он давал гудок и снова ждал, пока отец не примет еще посошок на дорожку. Внутрь Эд не входил — не хотел видеть, как отец пьет. Однажды он задремал, сидя в машине, а проснувшись, ударил по тормозам — ему показалось, что он заснул за рулем и сейчас протаранит стоящий впереди автомобиль. Потом принялся гудеть что было силы. Несколько человек вышли посмотреть, в чем дело, и Хью с ними. Он смотрел так удивленно, словно шум устроил какой-то посторонний псих. Когда Эд наконец перестал, отец накричал на него. После этого случая Эд, подъехав, давал короткий гудок и сразу выключал двигатель.

Эда приняли в студенческое общество имени Дунса Скота[5], как годом раньше — Фила. Впервые в истории колледжа этой чести удостоились двое братьев.

Они сидели в ресторане «У Люхова» на Четырнадцатой улице и ели венский шницель с тушеной капустой. Эд рассказывал о том, как умер его отец.

— За несколько дней до моего выпуска отец сидел на диване и вдруг ему стало плохо с сердцем. Я отвез его в больницу. Светофоры проскакивал не глядя. Отца придерживал рукой, чтобы он не падал вперед. — Эд показал Эйлин, как он это делал. — Точно так же я его возил домой после бара. А когда доехали, смотрю — он умер. Я его по щекам бил, несколько раз ударил. Потом взвалил на плечо и рысью в больницу.

Врачи подтвердили, что отца действительно больше нет. Эд сидел и плакал в больничном коридоре и только тут понял, что сорвал спину. Задыхаясь от боли и горя, он вдруг осознал, что на самом деле любил все то, что раньше, казалось, ненавидел, волоча отца на себе домой после пьянки: тяжесть навалившегося на него отцовского тела; его пьяный жар; щетину, которая колет шею; тихое невнятное бормотание; мерзкий сладковатый запах виски.