Стиг Ларссон - Девушка, которая застряла в паутине

• Название: Девушка, которая застряла в паутине
• Автор: Стиг Ларссон
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-82039-9

Очень хорошо. Очень хорошо, что последний недописанный роман Стига Ларссона стал доступен читателям. Еще в 2011 году гражданская жена Стига заявила, что готова закончить роман мужа. Однако понадобилось 4 года, чтобы продолжение трилогии наконец вышло в свет. Честь завершить труд Ларссона выпала известному шведскому писателю и журналисту Давиду Лагеркранцу. Новые времена настали в жизни Лисбет Саландер и Микаэля Блумквиста. Каждый из героев занят своими проблемами. Лисбет объявила войну криминальной империи своего отца, стремясь изничтожить даже самые малые ее остатки. У Микаэля трудный период — критики и коллеги устроили ему травлю, упрекая в утрате профессионализма, а его журналу «Миллениум» грозит «недружественное поглощение» крупным медиаконцерном. И все же хакерше и журналисту суждено встретиться снова. Блумквист ввязался в новое крупное расследование — убит знаменитый шведский ученый в области искусственного интеллекта. А Саландер вычислила, что за этим преступлением стоит ее самый злейший враг после Залы. И этот враг уже сплел свою смертельную паутину…

---

— А потом небо слегка рухнуло.

— Именно, и дело ведь было не только в газетно-журнальном кризисе и крахе рекламного рынка. Еще целый клубок противоречий в Вангер-концерне. Не знаю, до конца ли ты понимал, какая каша там заварилась. Временами я рассматриваю это почти как государственный переворот. Все старые темные силы семьи — и мужчины, и женщины, ты ведь их знаешь, как никто, — все старые расисты и ретрограды объединились и вонзили Харриет в спину нож. Мне никогда не забыть ее звонок. Я раздавлена, сказала она. Уничтожена. Прежде всего, их, конечно, разозлили ее попытки обновить и модернизировать концерн, ну и, естественно, ее решение избрать в правление Давида Гольдмана, сына раввина Виктора Гольдмана. Мы тоже сыграли свою роль, как ты знаешь, — Андрей как раз написал статью о стокгольмских нищих, которая казалась нам его лучшей работой и повсюду цитировалась, даже за границей. Но люди из концерна…

— Сочли ее левацкой ерундой.

— Хуже того, Микаэль, — пропагандированием «ленивых мерзавцев, которые не в силах даже взяться за работу».

— Неужели они так сказали?

— Что-то в этом роде. Но, думаю, на самом деле статья никакого значения не имела. Она просто стала для них предлогом еще больше подорвать позиции Харриет в концерне. Им хотелось отказаться от всех изначальных идей Хенрика и Харриет.

— Идиоты.

— Господи, конечно, но нам от этого было не легче. Я помню те дни. Казалось, будто почва уходила у меня из-под ног, и, разумеется, я знаю, знаю, что мне следовало больше привлекать тебя. Но я полагала, что мы все выиграем от того, что ты сможешь концентрироваться на своих материалах.

— А я ничего путного не поставлял…

— Ты старался, Микаэль, действительно старался. Но я это говорю к тому, что Уве Левин позвонил именно тогда, когда казалось, что все пропало.

— Вероятно, ему кто-то нашептал про случившееся.

— Наверняка. И тебе, вероятно, не надо говорить, что поначалу я была настроена скептически. «Сернер» казался мне бульварной ерундой. Но Уве продолжал уговаривать, пустив в ход все свое красноречие, и пригласил меня к себе, в большой новый дом в Каннах…

— Что?

— Да, прости, об этом я тебе тоже не рассказывала. Думаю, мне было стыдно. Но я все равно собиралась на кинофестиваль, чтобы написать о той иранке, кинорежиссере. Ну, знаешь, о той, что преследовали за документальный фильм о девятнадцатилетней Саре, которую забросали камнями, и мне подумалось, что ничего страшного, если «Сернер» поможет нам с оплатой дороги. Как бы то ни было, мы с Уве проговорили целую ночь, и у меня по-прежнему сохранялось довольно скептическое отношение. Он так нелепо хвастался, пускал в ход разные коммерческие уловки… Но под конец я все-таки стала к нему прислушиваться, и знаешь, почему?

— Он оказался потрясающим в постели?

— Ха, нет; из-за его отношения к тебе.

— Ему хотелось переспать со мной?

— Он тобой безмерно восхищается.

— Ерунда.

— Нет, Микаэль, тут ты ошибаешься. Он любит власть, деньги и свой дом в Каннах. Но еще больше его гложет то, что его не считают таким же крутым, как тебя. Если говорить об авторитете, Микаэль, то Уве беден, а ты безумно богат. В глубине души он хочет быть таким, как ты, я это сразу почувствовала, и мне следовало бы сообразить, что подобная зависть может быть и опасна. Ведь ты же понимаешь, что в основе кампании против тебя лежало именно это. Твоя бескомпромиссность заставляет людей чувствовать себя жалкими. Ты просто фактом своего существования напоминаешь им о том, насколько они продажны, и чем больше тебя прославляют, тем более ничтожными предстают они сами. А в таких обстоятельствах есть только один способ защиты: окунуть тебя в грязь. Если ты упадешь, они почувствуют себя чуть лучше. Наговоры придают им немножко достоинства — по крайней мере, они себе это внушают.

— Спасибо, Эрика, но мне действительно плевать на травлю.

— Да, я знаю… во всяком случае, надеюсь, что так оно и есть. Но я поняла, что Уве действительно хочет присоединиться, почувствовать себя одним из нас. Ему хотелось приобрести немного нашего реноме, и мне подумалось, что это может послужить хорошим стимулом. Если он мечтает быть таким же крутым, как ты, превращение «Миллениума» в обычное коммерческое издание «Сернер» стало бы для него крушением надежд. Если он прославится как парень, уничтоживший один из самых овеянных мифами журналов Швеции, то сможет навсегда распрощаться с остатками своего авторитета. Поэтому я поверила ему, когда он сказал, что и он сам, и холдинг нуждаются в престижном журнале, в алиби, если угодно, и что он будет лишь помогать нам заниматься той журналистикой, в которую мы верим. Ему, правда, хотелось принимать участие в журнале, но я восприняла это просто как проявление тщеславия. Подумала, он хочет слегка повыпендриваться, иметь возможность говорить своим дружкам-яппи, что является у нас пиарщиком или кем-то в этом роде… Я даже не представляла, что он осмелится покуситься на душу журнала.

— Тем не менее сейчас он осмелился.

— К сожалению, да.

— А как же твоя прекрасная психологическая теория?

— Я недооценила власть оппортунизма. Как ты заметил, до начала кампании против тебя Уве и «Сернер» вели себя образцово, но потом…

— Он этим воспользовался.

— Нет-нет, этим воспользовался кто-то другой. Кто-то, кто хотел ему навредить. Я только задним числом осознала, что Уве нелегко далось согласие остальных на покупку наших акций. Как ты понимаешь, не все в «Сернер» страдают комплексом журналистской неполноценности. Большинство из них являются просто обычными бизнесменами и презирают всякие разговоры об ответственности за что-то важное и тому подобное. Их раздражал «фальшивый идеализм» Уве, как они выразились, и в кампании против тебя они усмотрели шанс прищемить ему хвост.

— Ну надо же…

— Если бы ты только знал. Поначалу все выглядело вполне удобоваримо. От нас потребовали лишь немного подстроиться к рыночной ситуации, и, как ты знаешь, многое из этого мне понравилось. Ведь я тоже много думала над тем, как привлечь молодого читателя. Мне казалось, что в этом вопросе мы с Уве хорошо друг друга понимаем, и поэтому я не слишком волновалась по поводу его сегодняшней презентации.

— Да, я заметил.

— Но тогда переполох еще не начался.

— О каком переполохе мы говорим?

— О том, который разразился, когда ты саботировал выступление Уве.

— Эрика, я ничего не саботировал. Я просто ушел.

Эрика, лежа в ванне, отпила глоток вина и с некоторой грустью улыбнулась.

— Когда до тебя наконец дойдет, что ты являешься Микаэлем Блумквистом? — спросила она.

— Я думал, что уже потихоньку начинает доходить.

— Не похоже, иначе ты бы понимал, что когда Микаэль Блумквист уходит посреди доклада о перспективах его собственного журнала, получается громкий скандал, хочет он того или нет.

— Тогда прошу прощения за саботаж.

— Нет-нет, я тебя не осуждаю… больше не осуждаю. Как ты мог заметить, теперь прощения прошу я. Это я поставила нас в такое положение. Наверняка все равно получилось бы черт знает что, независимо от того, ушел бы ты или нет. Они только ждали повода, чтобы на нас наброситься.

— Что же случилось?

— После твоего исчезновения мы все утратили энтузиазм, и Уве, получив еще один удар по чувству собственного достоинства, решил плюнуть на презентацию. Сказал, что не видит в ней смысла. Затем он отправился звонить в головной офис, чтобы обо всем рассказать, и меня не удивило бы, если он основательно сгустил краски. Та зависть, на которую я возлагала надежды, вероятно, превратилась в нечто по-настоящему мелочное и злобное. Примерно через час он вернулся и сообщил, что холдинг готов основательно вложиться в «Миллениум» и использовать все свои каналы для продвижения журнала на рынке.

— И, очевидно, оказалось, что это плохо.

— Да, и я знала это еще до того, как он произнес первое слово. Поняла по выражению его лица. Оно словно излучало смесь страха и триумфа, и поначалу Уве никак не мог подобрать нужные слова. Он нес в основном какую-то чепуху — сказал, что холдинг хочет иметь большее влияние на нашу деятельность, омолодить содержание и привлечь больше знаменитостей. Но потом…

Эрика закрыла глаза, провела рукой по мокрым волосам и допила остатки вина.

— Да, Эрика?

— Сказал, что они хотят удалить тебя из редакции.

— Что?

— Естественно, ни он, ни холдинг не могли себе позволить высказать это прямо, и тем более получить заголовки типа «“Сернер” изгоняет Блумквиста», поэтому Уве сформулировал это очень красиво, заявив, что хочет предоставить тебе бóльшую свободу и возможность сконцентрироваться на том, в чем ты наиболее силен: на написании статей. Он предложил стратегическое местонахождение в Лондоне и щедрый договор внештатного корреспондента.