Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса

• Название: Узник гатчинского сфинкса
• Автор: Борис Карсонов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-7688-0247-9

Долгое время Зауралье было местом ссылки. О славных гражданах Отчизны — декабристах и других ссыльных, конфликтующих с престолом, на Курганщине — рассказывает автор, опираясь на архивные и малоизвестные источники.

Рассчитана на широкий круг читателей.

---

И вот он снова во дворце. Граф Кутайсов незамедлительно ввел его в кабинет, в котором Павел находился один.

— Сюда, сюда вот садитесь. Садитесь же!.. — недовольно повторил Павел, видя, что тот не осмеливается садиться. — А теперь дайте мне французский оригинал и прочтите ваш немецкий перевод.

Коцебу сидел за одним столом с императором, едва не касаясь его руки. Читал медленно, как если бы он диктовал, бросая из-за бумаги взгляды на государя. Павел простодушно засмеялся, когда переводчик дошел до слова en champ clos (место, арена). Впрочем, время от времени он покачивал головою, выражая свое одобрение, пока Коцебу не произнес слова taxé.

— Считали способным? (jugé capable), — сказал он. — Нет, это не то. Вы должны были передать слово taxé.

— Осмеливаюсь заметить, ваше величество, что в немецком языке слова taxer означает определять цену какого-либо предмета или поступка.

— Очень хорошо! Но слова «считать способным» не передают значения слова taxer.

Наш бедный переводчик, глубоко вздохнув и мысленно трижды перекрестясь, отважился, хотя и тихим голосом, сказать:

— Это слово можно перевести как… как обвиняют.

— Чудесно! Это именно так: обвиняют! — Он несколько раз повторил это слово. Таким образом, перевод был окончен, а уже через два дня, к величайшему изумлению россиян и иноземцев, заметка сия была опубликована в столичных и московских газетах, что вызвало переполох среди почтенной публики в голубых мундирах.

Президент Российской академии наук, получивший текст странной заметки, тот час же отнесся к генерал-губернатору Петербурга графу Палену: нет ли тут какого-либо недоразумения? В Риге, Москве и других городах империи газеты с крамольным вызовом успели выйти, но бдительность полиции оказалась на высоте — все тиражи с непотребной информацией сгоряча были конфискованы…

На следующий день Коцебу получил от Павла табакерку, украшенную бриллиантами стоимостью в две тысячи рублей. Никогда более он не получал столь щедрого гонорара за несколько строк перевода.

Императрице Марии Федоровне Павел сказал, что с Коцебу помирился и он теперь его самый преданный подданный…

Павел назначил Коцебу описать сокровища только что построенного им Михайловского замка, что дало возможность ему беспрепятственно бывать во дворце где угодно и когда угодно, а также войти в сношения и знакомства со многими сановниками, окружавшими императора, в том числе и с участниками заговора…

Семьдесят два года спустя, сентябрьским вечером, в удобной голубой гостиной Ливадийского дворца, за бокалом хереса непринужденно беседовали два человека. По случаю необычайно теплой погоды одеты были по-домашнему в цивильные платья — чесучовые костюмы и белые парусиновые ботинки. На первый взгляд даже трудно было себе представить, что один из них император России, а второй новороссийский и бессарабский генерал-губернатор, член Государственного совета Павел Евстафьевич Коцебу, сын нашего героя.

Накануне Коцебу передал государю подлинную рукопись своего отца на немецком языке о дворцовом перевороте и убийстве его деда, Павла I[24].

Несомненно, рукопись представляла собой весьма острый, скажем так, исторический интерес, поскольку написана человеком, близко знавшим тех, кто прямо сопричастен был к событиям мартовской ночи.

— Я вам уже говорил, ваше величество, что поначалу Павел выслал моего отца в Сибирь, но вскоре вернул и щедро наградил…

— Да, об этом говорится и в рукописи. Кстати, он пишет, что сослан был в Курган. А знаете ли, Павел Евстафьевич, что я тоже бывал в Кургане? Это было в 1837 году, в мое первое большое путешествие по России. Там я впервые увидал их… Ну тех, с Сенатской площади… До этого я только слышал о них. И все более, как о кровожадных злодеях и разбойниках.

А тут увидал… обыкновенные страждущие… Помнится, еще дорогою Василий Андреевич Жуковский, рассказывая о Кургане, поведал и о ссыльном Августе Коцебу — впрочем, преподнес это как литературный анекдот.

Однако мы забежали вперед. После убийства Павла, Коцебу покидает Петербург. Вопреки клятве, данной себе и Соколову в Кургане, что, вырвавшись из Сибири, он начнет новую жизнь, Коцебу, попав в родную стихию литературных и политических дуэлей, тотчас же забыл и о коровах, которых он собирался пасти, и о пчелах, которых намеревался разводить, и о дровах тоже забыл. И вообще его уже не прельщала первозданная мудрость сельской жизни.

Казалось бы, после его философской комедии «Гиперборейский осел», направленной против Фихте и Шлегеля, он должен успокоиться. Увы! Он основал для борьбы с романтиками специальный журнал «Свободомыслящий», в котором поносил своих литературных недругов без оглядки на ранги. И при этом у него хватает дерзости вопрошать почтенную публику: «Почему у меня так много врагов?»

«Мои противники, — писал он, — суть все мистики, святоши, поклонники средневековья и его поэзии, слепые почитатели Гете, — одним словом, все те, которые приписывают себе более высокие, более тонкие, более нравственные чувства и считают меня тем, что они называли низменной натурой».

Кстати, свойственная подлинному гению широта мышления не позволила Гете унизиться до обывательских суждений и гостиных сплетен. О Коцебу он высказался хотя и кратко, но довольно определенно.

Так, например, с похвалою он говорил о его комедиях:

«Живость диалога, занимательность интриги, веселость и неистощимое остроумие, изумительное богатство сюжетов, которыми еще долгое время будут пользоваться драматурги, пока не исчерпают всего до конца», —

все это суть компоненты, без чего нет настоящей комедии.

«Если бы этот Коцебу проявил надлежащее усердие в развитии своего таланта и в обработке своих произведений, то он мог бы сделаться нашим лучшим комиком».

И тут же, как удар хлыста:

«Коцебу, при всем его превосходном таланте, обладал известною долею ничтожества, которое его мучило и принуждало все прекрасное унижать, чтобы самому казаться прекрасным».

Наш герой не мог простить великому поэту, что последний, управляя придворным Веймарским театром, охотно брал для постановки его пьесы (из 600 — 87 принадлежали Коцебу), но решительно не допускал его в свой интимный дружеский кружок.

Война с Наполеоном всколыхнула патриотические чувства Коцебу. Он издает журналы «Пчела» и «Сверчок». Можно себе представить жало «Пчелы», если в официальном органе французского правительства «Journal de l’Empire» можно было прочитать вот такие слова:

«Коцебу одержим манией преследовать и унижать все, что исходит из Франции и ее союзников. Он избрал театром своих инсинуаций журнал «Пчела», выходящий ежемесячно в России, и, надо думать, что просвещенная полиция русского правительства положит предел этим зажигательным сарказмам».

Во время войны в 1813 году прикомандированный к армии графа Витгенштейна Коцебу издавал на средства русского правительства «Русско-немецкий народный листок».

В этом же году он был назначен русским генеральным консулом в Кенигсберг, где пробыл три года. Позже он был причислен к Коллегии Иностранных Дел. В письме к графу К. И. Нессельроде Коцебу просил министра исходатайствовать у государя для него место, соответствующее его способностям.

«Все мои помыслы направлены к маленькому городку Ревелю, где бы я хотел жить и умереть среди семьи, но пока там откроется ваканция, я желал бы послужить государству на другом поприще. В Германии печатается ежегодно тысяча книг и брошюр, касающихся политики, статистики, финансов, военного дела, народного просвещения и т. п., и которые составляют сумму идей, циркулирующих в стране.

Я полагаю, что русскому правительству было бы важно ознакомиться с этими идеями, с их развитием, ибо, во-первых, из идей вытекают факты, и, зная первые, можно предвидеть последние задолго до их осуществления, и, во-вторых, идеи — суть наиболее ценные продукты страны и притом единственные продукты, которые никогда не теряют своего значения и которые другие страны могут присваивать себе без всяких затрат. Но ни государь, ни министр, при всем их трудолюбии, не в состоянии прочесть всего, что им нужно было бы знать, а потому мне думается, что человек, который взял бы на себя труд представлять ежемесячно отчеты о новых идеях, несомненно, принесет реальную пользу государству.

Конечно, не все сведения, сообщаемые этим лицом, могут быть немедленно использованы правительством, но составитель отчетов в данном случае походит на искателя жемчугов, который почитает себя вполне вознагражденным, если в числе сотни простых жемчужин окажется хоть одна, достойная украсить собою диадему».

И далее наш герой — о, да простится ему сия слабость человеческая! — полностью раскрывает свои сокровенные карты, свои тщеславные устремления, свои давнишние мечты: он напоминает министру, а через него и государю, что, исходя, мол, из вышеприведенных соображений, он готов сыграть роль, аналогичную той роли, что сыграл Гримм в царствование Екатерины II. А посему он просил назначить его литературным комиссаром Коллегии Иностранных Дел, с причислением к миссии В. В. Ханыкова (чрезвычайный посланник и полномочный министр в Саксонии и одновременно представитель при Ганноверском, Веймарском, Ольденбургском и Мекленбургском дворах).