Валерий Перевозчиков - Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого

• Название: Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого
• Автор: Валерий Перевозчиков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992
• ISBN: 5-87512-012-6

В судьбе Высоцкого, как и в судьбе любого другого большого поэта, есть и тайна, и дар. Тайна остается всегда, потому что «судьба не настигает людей извне, а рождается из глубин самого человека» (Рильке). Но судьба Высоцкого — это и дар. Дар всем и на все времена.

В. Перевозчиков

---

В заключение я хочу добавить одну вещь, и скажу очень честно… Может быть, я обидела, даже оскорбила пять человек в своей книге, но я помогла жить многим людям, которые нашли в ней надежду. Они поняли: если человека поддерживают понимание и любовь, то можно бороться — даже в самых жестоких обстоятельствах… Можно преодолеть — хотя бы на время — эти ужасные проблемы — алкоголь и наркотики. Вся наша жизнь была переплетена с этой трагедией…

Хотя я совсем не думаю, что слишком много говорила об этом… Только, чтобы было понятно, в чем дело… Я все же надеюсь, что сделала больше хорошего, чем плохого, когда написала эту книгу… Повторяю — это не биография, не дневник, совсем нет. Это мое свидетельство. Наверное, не единственное и не уникальное, просто мое…

Это двенадцать лет нашей жизни, и ничего другого в этой книге нет.

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ ИНТЕРВЬЮ ДЛЯ РАДИО, ТЕЛЕВИДЕНИЯ И ГАЗЕТ

ИНТЕРВЬЮ Ю. АНДРЕЕВУ

— Володя, не мог бы ты нам рассказать, как ты вообще заболел этой «болезнью»? Как это все началось, как это развивалось?

— Я первую свою песню написал в Ленинграде пять лет тому назад. Ехал однажды в автобусе и увидел впереди себя человека, у него была распахнута рубаха — это летом было, — и на груди была татуировка: женщина нарисована была, красивая женщина. И внизу было написано: «Люба, я тебя не забуду». Я написал песню, которая называется «Татуировка», правда, вместо «Любы» для рифмы поставил «Валя». Почему-то мне захотелось написать про это — вот я и сделал.

Это была первая песня, а потом, так как я учился тогда играть на гитаре, а чужие песни труднее разучивать, я стал писать свои. Вот так потихоньку дошел до этой жизни.

— И еще вопрос. Поскольку ты очень хорошо знаешь и свои песни, и другие такого же рода, видится ли тебе какое-то сходство или какое-то различие — и какое — по сравнению с профессиональными песнями, или с радиопеснями, или с эстрадными песнями?

— Колоссальное различие, конечно. Мне кажется, то, что вы начали здесь, в Ленинграде, и продолжаете, — это просто прекрасно, потому что в Москве ничего подобного нет. Дело в том, что мы давно хотим сделать программу из моих песен, еще несколько человек, но пока почему-то это не получается. Хотя не смущают и тексты, и как это делается, но почему-то считают, что «все-таки, вот профессионалы — это все-таки лучше, потому что надежнее, все-таки это профессионалы…»

Конечно, песни очень резко отличаются. Все наши песни, которые мы поем, так сказать, «самодеятельные», — они в основном играются. И это песни, в которых слушается текст. И в основном воспринимается содержание. Во все же песнях эстрадных… в большинстве — я не хочу огульно охаивать все, — когда слушаешь, не воспринимаешь текст. Совсем. Эти песни нельзя играть, и они не несут информацию, если можно так сказать. Ну, например, песня «Я случайно забежал за поворот» — это же просто кошмар. Хотя у нее и хорошая мелодия. Там «На тебе сошелся клином белый свет» повторяется пять раз, а потом «мелькнул за поворотом какой-то след» — поется, — и два автора текста.

Впрочем, на эстраде очень много есть интересных песен и по содержанию. Последнее время певцы — это, наверное, всем известно, и Кукину, и Жене Клячкину — обращаются с просьбой написать для них песни. Они тоже хотят петь песни с содержанием, даже, скорее, песни-новеллы.

Ну, и еще я хочу сказать, что есть песни, в которых, может быть, не так что-нибудь происходит в самой песне, но она создает настроение. Я и за эти песни. Такие песни на эстраде присутствуют, но их, к сожалению, очень мало.

— Володя, насколько мне известно, у Вас был опыт сотрудничества с профессиональным композитором. Вот — «На Тихорецкую состав отправится…»

— Дело в том, что это ошибка. И текст, и музыка это не мои. Вернее, музыку я немножечко переделал ту, что сочинил Таривердиев. А текст написал Львовский — такой автор. Очень давно эта песня шла в спектакле. Просто я ее пою, и, наверное, она легла больше на мой голос и ассоциируется со мной — потому что я ее записывал много раз. Но это песня не моя.

— Володя, нам известно, что для своего театра ты неоднократно писал. Не мог бы ты нам показать что-нибудь из этого?

— Понимаете, в чем дело, — песни, которые я писал в театре, смотрятся в контексте. Ни с того, ни с сего выйти и начать петь белогвардейскую песню — это просто как-то даже смешно. А она в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир» вставлена в картину «Логово контрреволюции». Сидят задавленные светом люди и поют про то, что вот, как плохо, что Россия вся для них погибла, и так далее, и что лучше застрелиться. Поэтому я в основном не пою песни из спектаклей. Я писал в несколько спектаклей и песни, и музыку, а в одном спектакле — «Антимиры» — мы писали с нашими композиторами Хмельницким и Васильевым музыку. Мы привозили его сюда. Может быть, многие сидящие здесь видели спектакли нашего театра — там все это можно было услышать.

— У нас вопрос был чисто психологического свойства: при той редкой одаренности, когда человек сразу и поэт, и композитор, и певец, — когда слагается песня, что идет впереди? Музыка, слова, мелодия? Как ты сам можешь рассказать об этом творческом акте?

— Иногда ходишь и просто болеешь песней — скажем, неделю, две. А потом сел и записал ее минут за десять. А иногда бывает, что даже когда садишься писать, знаешь только — про что, конкретно — ничего, и очень долгий, долгий процесс, когда на бумаге это все… Коверкаешь, царапаешь… Они по-разному пишутся, песни. Но что раньше — я в основном раньше ритм подбираю на гитаре, просто ритм, а потом могу писать уже текст. Это очень трудно сказать, как они получаются. Песни рождаются очень странно.

Ленинград, 1967 г.

Я РАБОТАЛ С ДРУЗЬЯМИ

В самом начале 1972 года я записала на магнитофон интервью о выразительности актерской пластики с ведущими артистами Театра на Таганке. Большинство из них так и остались лишь на пленке, другие же, даже если и были расшифрованы и перенесены на бумагу, никогда не публиковались.

С Высоцким беседовали мы в театре, во время «ночных», то есть, начинающихся в 22 часа, «Антимиров». Владимир Семенович был очень усталым, иногда с трудом подбирал слова. Фонограмма этой беседы (правда, весьма некачественная) до сих пор хранится у меня.

Вскоре после этой беседы я, как стенограмму, дословно перенесла ее на бумагу, но в печать по разного рода причинам она сдана не была, и все это осталось в моем архиве. Так и пролежала 15 лет до того года, когда комиссия по литературному наследию В.С. Высоцкого обратилась ко всем читателям с просьбой присылать сохранившиеся документы. Встречи с Владимиром Семеновичем оказали огромное влияние на всю мою дальнейшую жизнь, и потому я чувствую себя в неоплатном долгу перед его памятью.

Мне хочется обнародовать высказывания В.С. Высоцкого о его единомышленниках — режиссерах Кире Муратовой, Геннадии Полоке, Евгении Карелове.

Я очень хочу, чтобы интервью увидело свет неискаженным, сохранившим достоверность, интонацию Высоцкого. Именно поэтому я и передала его в ваш журнал.

Ольга Ширяева

— Современный кинематограф схематично можно разделить на кинематограф бытописательский и кинематограф острой условной формы, поэтический. К какому полюсу Вы как актер хотели бы отнести себя?

— Кто это придумал такое разделение? И куда, скажем, Вы отнесете Тарковского? И разве можно объединять вместе фильмы Довженко и Параджанова? Нет, я не согласен с таким делением. Я бы скорее поделил кинематограф на хороший и плохой, на проблемный и пустой, на кинематограф, который необходим, и тот, без которого можно обойтись.

— Приходилось ли Вам играть в чуждых Вам фильмах?

— Да. Очень давно. Приходилось по разным соображениям: то материальным, то по соображениям товарищества. Например, на съемки «Стряпухи» я согласился потому, что попросил мой товарищ. Или еще пример: фильм «На завтрашней улице»… Ну, как в чуждых? Это не чуждый мне кинематограф, а просто малоинтересный. Это не проблемное кино, а какие-то выдуманные истории.

— Кого Вы считаете мастером острой пластики?

— Очень любопытные картины, в которых пластике уделяется много внимания, делает Акира Куросава. Вы какую пластику имеете в виду — кинематографическую или пластику актера? Актерскую? У Куросавы пластика актеров поразительно интересна. Она определяет рисунок образа. Фильмы Куросавы «Семь самураев», «Расемон», «Под стук трамвайных колес» вообще ярки по кинематографической форме… Ведь вот в чем дело: есть кинематограф бесформенный, а есть кинематограф очень яркой формы. Там, ще яркая форма присутствует, обязательно уделяется большое внимание актерской пластике. Я очень люблю в этом смысле картину Геннадия Полоки «Интервенция», в которой я снимался. Ну, а если говорить о «мировых стандартах», то во всех смыслах, и по пластике тоя^е, примечателен мюзикл «Вестсайдская история», хотя это и стало довольно банальным — приводить его в пример… А в других жанрах мне известно очень мало фильмов, где бы уделялось серьезное внимание актерской пластике и выразительности. Как положительный пример могу назвать французского режиссера и актера Жака Тати, его фильм «Мой дядя». Французы вообще остро чувствуют форму. Известно, что в кинематографе главную роль играет монтаж. Крупный план, общий, средний и так далее… Во всякие специфические тонкости я не вникаю. А у Тати в картине «Мой дядя» ни одного крупного плана этого дяди вы так до конца и не увидите. У вас создается общее впечатление только от фигуры, но какое это всеобъемлющее впечатление!