Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

• Название: Душа убийцы и другие рассказы
• Автор: Александр Жулин
• Издательство: Книжный Клуб; Поликом
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-85754-017-8

Остросюжетные рассказы объединены в новую книгу А. Жулина. Издание за счет средств автора.

---

И вот снова оса. Я уже вертел руками, как мельница, когда Вовчик поднялся. Сначала-то я не заметил, что он поднимается. Затем — ап-п! — оса не жужжит. Я кручу головой — не жужжит! И вдруг ощущаю, что надо мной вырос гигант. Я задираю вверх голову: лягушачеподобная пасть раскрывается гримасой улыбки, однако глаза — неподвижно-чужие. Он подносит к моему носу белый кулак и разжимает его: на ладони вяло шевелится полузадушенное насекомое.

Только сейчас понял я, насколько он и выше, и толще.

— Если тебя укусила оса, ничто не мешает ответить ей тем же! — браво я выкликаю остроту Ильфа — Петрова.

Он берет желто-полосатую убийцу за крылья и подносит ко мне: я отшатнулся. Подержав ее так у моего носа, он раскрывает свою громадную пасть и царственным жестом отправляет туда зажужжавшую дрянь.

Я опускаюсь на стул.

Почавкивая, Вовчик долго, смачно жует. И глотает.

— Чтоб ты знал! — улыбается. Одними губами.

— Что? — удается мне вытолкнуть языком.

— Поэдитель тот, кто, когда надо, чихает на рамки!

И он, победитель, снова усаживается, расставляя толстые локти, и стол скрипнул под ним. Я придвинул сациви, но кусок не шел в горло мне. А Вовчик все ел, ел… Резал ножом красно-розовую ветчину, макал ее в хрен, затем поднимал рюмку, чокался. Опрокидывал и закусывал ветчиной.

Теперь мы помалкивали, и оса не жужжала над нами.

Между тем ресторан начал заполняться людьми. В восемь часов вышел оркестр, с эстрады замурлыкал мой любимый альт-саксофон. Понемногу я начал оттаивать. Трех разных Вовчиков я увидел сегодня: Вовчик детства — и умный, и глупый, и хитрый, и несуразный… Вовчик — незадачливый волговодитель, чудом вышедший из нешуточной переделки и так легко клюнувший на тест на значительность… наконец, Вовчик — апостол теории небрезгливого победительства, теории кратковременного выхода за рамки дозволенного, Вовчик жесткий, опасный… Как соединить этих Вовчиков в одно целое, как влить это целое в историю с автоматическим шпингалетом?

Официант подлетел с кофе. Принимая керамические толстостенные чашечки, Вовчик задержал их в руках.

— Не пролей! — дернулся я.

Но он, с откуда-то выплывшей беспредельной, снисходительной нежностью (жуткая улыбка эсесовца) подавая мне чашечку, на возвышенном фальцете сказал:

— Слу-ушай! А помнишь Тигрицу? Какая фемина! Подумать только: в самые удушливые, застойные времена, а сколько было бесстрашия в ней! Сколько страсти! Знаешь, — он придвинулся вместе со стулом, навис над столом, — теперь-то можно сознаться: а я ведь в Тигрицу… того!.. Ага! — с жутким лукавством он подмигнул и засмеялся довольно. Но я был учен, я смотрел в его выпуклые желтые пуговки — они не смеялись. Бесстрастно отражали они мою уменьшенную обалдевшую физию. — Ох, чем мы только не занимались с ней в моих мальчишеских снах!

Что-то важное, вязкое поползло через брови — то глаза мои, изумленные, полезли на лоб. Вовчик — и сны? Вовчик — Тигрица?

А он, совершенно трезвым голосом закончив тираду, вдруг как-то разом опять словно бы захмелел (я не верил, не верил!) и, уже опять спотыкаясь, с косыми ухмылочками продолжал:

— Н-ну, и Созонт, к-коэшно. Он, коэшно, сейчас бы пр-р… пр-рмкнул к сталинистам! Н-но все рауно, чеоэк!

Кофе был слишком горячим — только поэтому я поперхнулся. Откашлявшись, я что-то такое промямлил. Нет, не в оправдание Созонта — какой, мол, он сталинист! (хотя все и смешалось в доме Болконских) — и не о своем удивлении: Вовчик и Созонт? Натюрморт! Парадокс! Совершенно подавленный этими разными Вовчиками, я, конечно, промямлил о кофе. Кофе, мол, слишком горяч! Черт подери, губы обжег! Осторожней, мол, Вовчик!

Но Вовчик, конечно, и пьяным (если пьяным он был!) был умнее меня. Папа Коляна говорил нам об этом от чистого сердца: «Этот парень умнее всех нас, уж поверьте!»

Покровительственно Вовчик на меня посмотрел. Кончай, мол, базарить о кофе! Выкладывай, отчего поперхнулся!

Когда имеешь дело с человеком, который умнее тебя, важно не развивать. Пусть он сам, сам развивает, ты же только прислушивайся: если ему хочется что-то сказать — он это скажет и так. Если же что-то намеревается вызнать или подводит к ловушке — естественно, лучше помалкивать.

Поэтому ничего не стал я выкладывать, а принялся дуть в свою чашечку.

— С-слушай! — наконец сказал он, и представьте, у него был такой неуверенный голос (да-да, неуверенный, я не ошибся, хотя он опять притворился подвыпившим!), что у меня екнуло сердце: вот оно, наконец! — С-слшай! — еще более пьяно сказал, но я-то почувствовал еще большую неуверенность! — Ссушай сюда, кандидат наук Л-леня!

— А? — откликнулся я. — Что?

— Ссушай! П-пмнишь ис-стрию? — И тут заорала девица. То есть, конечно, не заорала она, а запела. Но так громко, и с ходу, и хрипло запела она, что нам показалось: орет. Вовчик заткнулся, я протянул руку за яблоком.

…Увы, когда она оторала, Вовчик был снова иным. Неподвижно, пронизывающе он смотрел на меня. Если б я не знал его юным, если б не привык к его фокусам, в общем, если б это был не Вовчик, а некий другой такой же каменный и громадный мужчина, я бы, наверное, не стал соревноваться с ним взглядами. Но сейчас он пучил на меня свои неподвижные жабьи глаза, а я ответно смотрел на него, как на… жабу. Может быть, я был излишне жесток. Но он вдруг протянул ко мне руку, которая оказалась длиннее, чем я ожидал, и смахнул на пол мою чашку.

— Оф-фциант! — рявкнул он. Естественно, никто не пришел. — Оф-фциант, оф-фциант! — он надрывался.

— Да брось! — сказал я. — Никто не придет.

— Оф-фциант! — орал он.

— Не придет!

— Оф-фциант! Сюда! Быстра-а!

— Не придет! Никакой ты не победитель!

— Оф-фциант! — от натуги весь красный, как описавшийся младенец-грудник, Вовчик разевал свою громогласную, как у того же младенца, здоровенную пасть.

— Не победитель!

— А Колян? — спросил он неожиданно тихо и трезво. Словно не он надрывался. — Колян — победитель?

А вот о Коляне мне с ним не хотелось. И потом он так артистически разыграл эту буйную сцену и так артистически перевел ее в пианиссимо, что мне сделалось тошно: он разыгрывал партию на Коляне!

— Так что же Колян?

Я выбирал яблоко. Они все были зеленые, гладкие, как шары биллиарда… Болгарские… Химия? Я выбрал одно. Сок брызнул и вспенился, как пена на пиве. Я продолжал вжимать зубы в твердую плоть и тут услышал еще не начавшийся звук. Нутром знал, что Вовчик молчит, выжидает, что он только готовится задать этот вопрос, но уже будто слышу его… Не сейчас! Не тебе о Коляне!.. Молчи!

Неожиданно хрустнуло. Кусок, который отвалился от яблока, оказался настолько большим, что у меня свело челюсти. Ни туда, ни сюда. А вопрос нарастал, я слышал дыхание, слышал тяжелую поступь вопроса… Как обмануть? Отвести?

— Почему бы нам не п-г-вр-рт о Коляне? В-выдл его?

Да, я видел его! Он полеживал на диване в носочках, а жена его тявкала и возилась под дверью.

Он полеживал на диване… Какое-то жуткое вмешательство внешнего мира!

— Пивосос! — тявкала и возилась с полами, скребя их под дверью, жена.

Мне было стыдно. Я сидел возле Коляна, как у постели больного.

— Где же наш к-мындр-р? Где бл-гр-рдное, чистое сердце? — этот Вовчик, как видно, готовил атаку.

До раздирания десен я сжал застрявший кусок и начал его полегоньку размалывать. Я не в состоянии был убыстрить, чтобы закончить и заорать, перебивая вопрос. Но я рукой стискивал яблоко — полновесный огрызок, что оставался в руке. Если спросит сейчас… если хихикнет… залеплю этим огрызком в поганую харю!

— Что г-в-рит наш к-кымындыр-р-р?

Что же говорил наш командир?

— Подумаешь, академик! — говорил мне наш командир, целя в мою тогда не лопнувшую еще работу над докторской. — У академика — шапочка на лысой башке и ни хрена удовольствий! А вот у пожарного — каска! И море свободы! Самое благородное дело — пожарное дело! Жене только построже об этом напомни… — тут он покосился на дверь и, понизив голос, закончил: — И можешь спокойно полеживать! Еще пива не хо?

— Что случилось с Коляном?

Что случилось с Коляном? Надлом после Афгана, в который подзалетел он по законам пространства четырех измерений, попав в самую что ни на есть обоюдокровавую бойню? Или только изгиб, недолгий наклон к пивному колодцу, после чего еще последует распрямление?.. Но если Вовчик спросит сейчас…

— Эй? — спросил он. — Как думаешь, сколько детишек он…

А я уже прожевал. Я проглотил, я избавился!

— Стоп! — заорал я. — Не смей! Заткнись, падло!

— Ну, скок-ко? Ск-коко их — масеньких, смугленьких, черноволосеньких… ско-ко он их полож-ж…

— Заткнись! — заорал я и с замаха запустил яблоком в поганую харю.

Он успел отклониться. Что он умел — отклоняться!.. Этот замах все испортил. Я был в состоянии ярости. Слепой, безрассудной и для меня редкой. Но ведь этот ублюдок затронул Коляна! Скоро десять лет, как Колян вернулся с позорной войны. Он поклялся не вспоминать ее десять лет, значит, и мы помолчим! Но они на исходе, Колян!