Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

• Название: Душа убийцы и другие рассказы
• Автор: Александр Жулин
• Издательство: Книжный Клуб; Поликом
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-85754-017-8

Остросюжетные рассказы объединены в новую книгу А. Жулина. Издание за счет средств автора.

---

Поезд, обманутый железный дракон, промчался, на миг заглушив город, и бесследно исчез. И то ли оттого, что избегнул опасности, то ли от краткого свидания со свободной землей, но Виктор Алексеевич почувствовал себя и совсем молодцом. Бодро взобрался на склон, прошагал метров триста и очутился в незнакомом квартале… Банальная вывеска: «Встреча» — вызвала новое стремление к озорству. А что, если… Чего стоит один этот допотопный красный фонарь над дверьми! Встреча!

Ощущение бесшабашного молодечества не проходило; с этим чувством и переступил порог темноватого полуподвала.

Однако невиданные деревянные кресла с отвесно высокими спинками, окна-бойницы — узкие, украшенные чугунными витыми решетками, столы — дубовые, длинные, без скатертей — все оказалось в диковину. Он вмиг растерялся, сел на подвернувшийся стул, замер, прислушиваясь к быстрому, неровному стуку в груди. Наконец рискнул обернуться и от неловкости усмехнулся: рядом сидела женщина.

Подскочил бойкий официант: в меню не смотрите, шашлыков, беляшей нет и не будет, берите биточки.

— Давайте! — опустошенно махнул белой, полноватой рукой. И, помедлив: — Еще, будьте любезны, бутылочку минеральной.

— Откуда? — развязно возразил конопатый мальчишечка. И, окинув его и соседку объединяющим взглядом: — Чай? Кофе? Все — по два раза? Заказ — на двоих?

Виктор Алексеевич ожидал возражений, но женщина промолчала. Неожиданно для себя лихо ответил:

— А как же! — и хохотнул. И тут же, пораженный собой, хотел было спрятать глаза, но официант не ушел.

— Вы бы сели туда вон! — указал подбородком.

— Это зачем?

— А затем, что мест не хватает! Вы расселись вдвоем тут, а там трое идут.

Виктор Алексеевич хотел возмутиться, в нем что-то бурлило, звало на подвиги, но…

— Пойдемте! — вдруг услыхал мягкий голос и, удивленный, впервые взглянул. — Там будет лучше, действительно! — умоляюще сказала она. Он тут же сдался: она показалась прелестной до чертиков. Воротничок, нежно-сиреневатые манжеты на синих шелковых рукавах — он почувствовал, как жгуче краснеет.

Она пошла впереди.

Никогда ему не было так легко! Что-то спрашивал, что-то рассказывал: директор — вот зверь! А начальница!.. Знаете, как ее называют? Ну да, незамужняя, так они все намекают: Ромео, Ромео… Что?.. Нет, в самом деле! Ха-ха! На службе, знаете, не до этого, ну что вы, ха-ха! И смеялся непринужденно, легко, радостно удивляясь, что, кажется, вот его и ревнуют! И смеялся свободно, раскатисто, как будто кто-то другой, какой-нибудь дипломат или артист руководил им изнутри.

— Только представьте: завод сорвал план, а отчетность на мне! Директор: первый год на службе сидишь? Что делать? Пишу справку: мол, полное выполнение. Но… — и он долго смеялся, — но ставлю подпись: директор! Кто первый год на службе сидит? — и он снова смеялся, забыв, что в это самое время «наша девочка» мечет громы и молнии, что настороженный отдел тихо шушукается и что с этажа на этаж перезваниваются телефоны: не у вас ли Виктор Алексеевич Колотов?

— Что? Нет, не женат! Нет, правда, разве похож на лгуна-соблазнителя? Ах, похож? — он довольно смеялся.

— Отчего? Не случилось. Выпивать? Никогда! Нет, правда! Что? Конечно, имеется, моя тайная, кровожадная страсть! Что? Не скажу! Ни за что не скажу! Скрытный? А как же!

— Что? Встретиться? Ну, конечно, ну, завтра, конечно же, в это же время и здесь!

Распрощавшись, помедлил и оглянулся: показалось, что эта необыкновенная женщина не шла, а плыла сквозь толпу, и люди перед ней расступались, как волны перед корпусом стремительной яхты.

Еще понапевав какую-то расчудесную песню, продефилировал, вдруг вспомнил: что это с ним? Обед давно кончился, а ему еще идти и идти!

Побежал. Неловко, трусцой, на своих вялых ногах, которые при беге выворачивал ступнями наружу. Он бежал, преодолевая одышку, все сразу забыв и думая только о том, как ужасно обошелся с начальницей, что она не простит и что придумать в оправдание опоздания.

С ужасом понял, что направление выбрал неверно: срезать хотел, а впереди перекрыто. Не размышляя, как смешно он может выглядеть со стороны, развернулся и рванул сразу назад.

Как назло, в этом квартале, где дома-башни далеко отстояли один от другого, не у кого было спросить. Наконец вышел к железной дороге. Пот заливал и лицо, и шею, и грудь, рубаха липла к груди. Уже не бегом, а вязким неровным шагом спустился, и тут из-за поворота вновь вылетел поезд. С грохотом, с угрожающим воем промчался, обдав сухим теплым ветром: Виктор Алексеевич вторично подумал: да что это со мной? Выскочи на секунду позднее — и что?

Эта мысль отрезвила.

И, отдуваясь, обмахиваясь, но приличным степенным шагом подошел к проходной. Вахтерша — сухая старуха с огненным запоминающим взглядом — вскинулась было, но он замечательно вольно покрутил перед ней нераскрытым пропуском и прошел.

Но и начальница его удивила: ну его к черту, сказала, директора, времена стали крутые, пусть крутится сам!

Подавив довольный смешок, Виктор Алексеевич уткнулся в бумаги.

И уже кончался рабочий день, и он что-то делал, писал, правил, о чем-то советовался, что-то доказывал, но — потом все вспомнил — отчего-то не спорил ни с кем. А солнце раскалило воздух, и все кругом говорили, что сам воздух больной, и он согласился и уточнил остроумно, что воздух — как больной любовной горячкой, все смеялись, и никто не воскликнул: «Ромео!» — но он-то толком к ним не прислушивался, а все думал, какой сегодня праздничный день, какой светлый и розовый, и все время он улыбался, а жара переносилась на редкость спокойно.

И только ночью пришло беспокойство: что если завтра не удастся сбежать? Ведь не узнал у нее ни адреса, ни фамилии, а домашнего телефона — сказала — у нее не было. Но он гнал от себя тревожные мысли, и они легко отступали перед сверканием имени: Елена Петровна. Одна надежда сменяла другую, надежды эти были воздушны, речью не высказать: то с ней где-то шел, то летал на качелях, то говорили о вечном, возвышенном — все это речью высказать было нельзя.

Утром, шатаясь, промахиваясь — то вилкой мимо розетки, то спичкой не по коробку, — подошел к зеркалу. Ахнул: под веками набрякли мешочки. Глаза, заплывшие, сузились в щелочки. Он смотрел и смотрел, и не мог себя признать в этом морщинистом косом человечке с красным одутловатым лицом.

— Пропало! Все пропадом! — думал, уныло уткнувшись в газету. Хмурая толпа окружала его, вагон метро швыряло в пролете, вагон вынесло из тоннеля на свет: серое, хмурое утро, шесть тридцать.

Однако на службе — сюрприз: начальница вместе с директором укатили в горком. А когда в отдел заскочила Зиночка из машбюро:

— Братцы-министры! В проходной сменили вахтершу! — он поднялся и на деревянных ногах пошел вниз по лестнице, напустив на лицо выражение идольской непроницаемости.

И верно: в конце светлела физиономия студента-заочника с голубыми, далекими от сует мира глазами.

Виктор Алексеевич не заметил и сам, как очутился в кафе.

— Это вы? — выдохнула она, и у него в сердце затрепетали веселые птицы.

И снова они говорили о чем-то, теперь больше спрашивал он, она отвечала: не замужем. Что? Папы нет, умер давно. Мама болела целых семь лет: болезнь Паркинсона, прогрессирующий атеросклероз, ох, бедная! Тело дрожит, а мышцы скованы: ног не могла у нее развести, чтобы подмыть, каки, моча — все под себя! И постоянно: «Кушать! Кушать хочу». — «Ты же ела!» — «Дай! Дай!» — «Тебе же столько нельзя!» — «Дай! Дай! Дай!» — каторга. С работы — пулей домой, как там она, неподвижная, на изгаженной простыне, среди ночи проснусь — как же в конторе еще меня держат такую, далекую ото всех? Ни друзей, ни подруг: мама — работа — магазин — мама — работа! Какие театры, кино — в отпусках дома сидела! Семь лет дома!

Он слушал и кивал головой, улыбаясь некстати, а она, рассказывая об этих грустных вещах, заглядывала в глаза, и неуместная улыбка его отражалась зеркально на ней.

Я сказала про семь? Ну да, семь — это самые ужасные последние годы, не верите, ждала: скорее бы! Раньше сказали бы: наказание Божье! Но за что наказание?.. Бары, кафе? Вы смеетесь: какие кафе? Только это, только в обеденный перерыв, только одна!

Да, ждала встречи! — призналась. И правда, вывеска меня подкупила! И вас?.. Да, все эти семь на пять дней в неделю… на пятьдесят минус четыре…

— Одна тысяча шестьсот восемьдесят!

— Да, за это жуткое количество одинаковых дней такая я стала…

— Красивая! — перебивал он ее.

— Старая… сорок восемь.

— Молодая! — он возражал радостно: — Двадцать четыре!

— Скучная…

— Замечательная!

От постоянной улыбки у него губы болели. Но и не улыбаться не мог. Надо надеяться, говорил. Всегда впереди что-то найдется, что светит. Надо только уметь присмотреться!

— Мама отмучилась — стыдно признаться, но я теперь королева! Приеду, все вычищу, выскоблю, ужин сготовлю и — время блаженства! Хоть телевизор, хоть книжка, нас двое…