Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

• Название: Рыжеволосая девушка
• Автор: Тейн Фрис
• Издательство: Издателъство иностранной литературы
• Жанр: О войне
• Год: 1959

Рыжеволосая девушка — роман о борьбе голландского Сопротивления с гитлеровскими захватчиками. 5 мая 1940 года Германия напала на Голландию и за 5 дней завоевала ее. Правительство Голландии сбежало в Лондон. А люди остались. Они ненавидели нацистов и организовали тайное Сопротивление. Движение Сопротивления во время войны существовало во всех странах Европы, захваченных Германией. Остросюжетная книга напоминает: страна, родина — это не правительство. Это народ, который в трудную минуту способен на подвиг. И после войны, как только в какой-либо стране тупорылое нацистское зверье захватывало власть, терпеливый народ не выдерживал и выкидывал уродов на помойку истории.

---

Так сидела я долго, безвольная, внутренне опустошенная, без мыслей, без желаний, — я не чувствовала даже голода, — сидела не шелохнувшись. Слышно было, как где-то часы пробили девять, и Ан и Тинка беспокойно задвигались, заворочались на твердых, неудобных стульях, замигали глазами. Они огляделись вокруг, увидели меня и, кажется, сообразили, как и я недавно, что пробуждение не сулит нам ничего хорошего… Когда они заговорили, к нам заглянули мужчины…

— Пришли в себя?

— Отдых был, как видно, необходим, а?

— Как ужасно вы выглядели…

Если мужчины высказывают сочувствие женщинам по поводу их вида, то, значит, они и в самом деле выглядят ужасно. Я была рада, что накануне вечером не задумалась, почему они так озадаченно глядели на нас. В комнате висело зеркало; однако у меня не хватило мужества встать и посмотреться в него. Я и так могла приблизительно представить, как я выгляжу: впалые щеки, синие круги под глазами; да еще эти крашеные волосы — их черный цвет с каждым днем приобретал все более гнусный оттенок.

Фелзенцы опять были очень заботливы, они поставили между нами столик, принесли нам чаю с сухарями, которые они поджарили на своей печурке; для каждой из нас было даже по полстаканчика молока. Мы жадно ели и пили, вовсе не думая о том, что даже когда мы едим, то остаемся в глазах мужчин женщинами. Только тогда я уразумела, что наши манеры не отличались изысканностью, когда Аренд тихонько и тактично выпроводил мужчин из нашей комнаты.

Когда мы, более или менее насытившись и более или менее согревшись, собирались обратно в Гарлем, они снова пришли к нам, угостили сигаретами и наговорили нам комплиментов по поводу совершенного нами подвига.

— Как это все происходило? — поинтересовался Аренд.

Мы переглянулись. По выражению лиц моих подруг я поняла, что мне следует ответить.

— Расскажем когда-нибудь потом, — сказала я. — Сейчас мы хотим домой… Я единственно желала бы знать: господ, наверное, сейчас нет?

Я сделала едва заметное ударение на слове «господа». Аренд несколько смущенно поглядел на меня.

— Господин Паули и другие проводят рождественские дни дома… — сказал он, явно стараясь придать своему голосу спокойствие и естественность.

— Я так и думала, — сказала я. — Ну а вас мы благодарим, — добавила я более мягко.

— Я как будто снова на свет родилась, — сказала Тинка.

…В Гарлеме я простилась с Ан и Тинкой, и, когда я вскарабкалась наверх, в комнатку моей медсестры, там на столе лежала ее записка. Она уехала в отпуск к родителям в Схаген и собиралась вернуться лишь после Нового года. В маленькой комнатке царил ледяной холод и было неуютно. Я снова почувствовала усталость. И, собрав все одеяла, какие только были, залезла на кровать под это укрытие, дрожа от холода и слабости, точно тяжелобольная.

Встречи

После праздника рождества я одна отправилась в Фелзен, чтобы, как я уговорилась с Ан и Тинкой, сделать там отчет. Магистр Паули и инженер Каапстадт оба оказались налицо, они, как всегда, были безупречно одеты и держались очень корректно. Там же присутствовал третий человек с коротко остриженными волосами, широким ртом, необычайно большими и красными ушами и близко посаженными глазками. Никогда еще не видела я такого безобразного человека. Выглядел он далеко не так элегантно, как двое других, но костюм у него был добротный, и я заметила, что на ботинках у него крепкие подошвы. Когда я вошла в комнату, он не привстал, как это сделали два моих знакомых фелзенца, и я с горечью осознала тот факт, что моя внешность больше не производит впечатления на мужчин… даже на такого урода, как этот лопоухий незнакомец.

— Госпожа С., — представил меня ему магистр Паули. — А это господин Мэйсфелт, госпожа С. Его имя вам, разумеется, знакомо.

«Этого человека вызволили из лагеря в Амерсфорте», — подумала я. И пожала ему руку. Мэйсфелт наконец вылез из своего кожаного кресла и крайне официально ответил на мое рукопожатие.

— Должна признаться, что в первый раз слышу это имя, — заявила я.

Мэйсфелт кисло-сладко засмеялся. Его огромный рот растянулся чуть не до ушей.

— А я ваше знаю, — сказал он. — Ваш отец — мой товарищ по партии. Из бывшей СДРП.

— Значит, это было очень давно, — пояснила я самым дружественным тоном. Паули тоже засмеялся; у инженера со шрамом перекосился рот.

— Госпожа С. — из гарлемского Совета Сопротивления, — обратился он к Мэйсфелту, как будто извиняясь за отсутствие у меня должных манер. — Она, без сомнения, пришла сюда, чтобы рассказать нам, как она вместе с двумя своими подругами добыла для нас боеприпасы из бетонного укрепления в Эймейдене.

— Присядьте, госпожа С., — сказал Паули.

Мне показалось, что теперь, когда я сижу напротив них, они обращаются со мной более любезно, чем когда я была вместе с Ан и Тинкой. Я села на предложенный стул, взяла предложенную сигарету и ответила:

— Да. Я пришла отчитаться.

Магистр Паули еще раз склонился над ящиком своего бюро и вынул оттуда бокалы и бутылку с этикеткой дорогого вина.

— Выпьете с нами, госпожа С.? — спросил он, подымая передо мной пузатую бутылку.

Я покачала головой — Я не потребляю спиртных напитков.

Мэйсфелт, который беспечно курил, уже подставил свой бокал Паули, разливавшему вино. В ответ на мои слова он криво улыбнулся:

— Пуританские нравы и коммунизм. Эти вещи, кажется, неотделимы… Иногда я кажусь себе ужасно старомодным и разложившимся.

Он еще шире перекосил в улыбке рот и поднял маленький сверкающий бокал: — Ваше здоровье, господа… За победу!

Они выпили. Погруженная в свои мысли, я тихо сидела, пока происходила эта чисто мужская церемония. Пуританство и коммунизм, сказал Мэйсфелт. Значит, они уже говорили о нас, девушках. «А что все-таки они о нас думают?» — вдруг пришло мне в голову. Снова какое-то тоскливое чувство овладело мною, хотя я воображала, что уже успокоилась после операции в первый день рождества; снова стало терзать меня подозрение, тяжелое предчувствие, что здесь что-то нечисто. Я собиралась было подробно описать фелзенцам, каких мучений нам стоило получить и благополучно доставить в Фелзен пятьдесят килограммов боеприпасов. Но внезапно я поняла: этого не нужно. Какое им дело до того, что мы пережили? Они даже представить себе этого не смогут.

Хотя мне никто не предлагал, я стала рассказывать, коротко и очень сухо. Я отбросила все наши горькие переживания. Когда я говорила, мне самой казалось, что речь идет о фокусе, проделанном шутя и кем-то другим, а не нами. Я чувствовала, что Мэйсфелт наблюдает за мною, не спуская глаз. Паули раза два одобрительно кивнул.

— Смелая операция, — сказал он. — Я вижу, госпожа С., что вы в своем рапорте по-военному скупы относительно подробностей… Но я понимаю, что не все проходило так гладко, как вы изобразили… Скажите нам честно, вы не наткнулись на каких-нибудь немцев?

Краска волной прилила мне к лицу. И я разозлилась на себя за это. И ответила, заставляя себя поглядеть по очереди на каждого из троих мужчин: — Да, но они были так пьяны и стреляли так плохо, что мы без особого труда проскользнули мимо них…

Паули опять рассмеялся — Я вижу, вы решительно не желаете представить нам движение Сопротивления как некую «Илиаду»… Все же позволю себе сказать вам, что мы здесь от души восхищаемся вами и вашими двумя соратницами. Мы считаем своим долгом высказать вам свою благодарность, правда, Каапстадт?

Инженер кивнул.

— Даже огромную благодарность… И вы передадите ее также вашим подругам, не правда ли? — сказал Каапстадт. — У вас есть все основания получить командование лагерем, — без всякого перехода заявил он, — не говоря уже о награждениях со стороны союзников.

Я опять покраснела. Я не совсем поняла, о чем он говорит. Мне только хотелось очутиться вдалеке, за много миль от этого кабинета, где стояли отполированные до зеркального блеска кресла и где пахло дорогими винами, очутиться вдалеке от мужчин, одежда которых не промокала под дождем и не имела дурного запаха из-за недостатка мыла…

— Командование лагерем? — переспросила я без особого восторга.

— Ну конечно, — пояснил Мэйсфелт. — Фашистских молодчиков и их приспешников мы отправим после победы в исправительные лагеря. И нам для них понадобится тогда охрана. Строгая и справедливая охрана.

Вот уже второй раз он упомянул слово «победа». Он был, казалось, полон ею. Я спросила самое себя, как он предполагает достигнуть победы, если он ничего другого не делает, а только говорит о ней, пьет отличные ликеры и слушает Би-би-си, чтобы знать, как далеко вперед продвинулись опять союзные войска и Советская Армия.

— Когда война окончится, — сказала я все еще неприветливым тоном, — то у меня найдутся другие дела, вместо того чтобы отравлять жизнь этим изменникам родины. Теперь их следует убрать отсюда, это верно… Но после войны моя энергия найдет себе лучшее применение…