Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

• Название: Проклятие Индигирки
• Автор: Игорь Ковлер
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905720-26-0

Роман Игоря Ковлера, охватывающий несколько десятилетий, вобравший в себя историю Севера, Золотой Реки – Индигирки, личности главного героя Егора Перелыгина, размышляющего о времени, о себе, о своем поколении «семидесятников», – это сплав литературы вымысла и литературы факта, серьезная попытка осмысления событий перестроечных лет вдали от Москвы, где судьбу земли и людей определяло золото. «Проклятие Индигирки» – яркое, увлекательное путешествие самого Перелыгина на Золотую Реку, где он, работая журналистом, стал одним из главных действующих лиц почти детективной истории гибели крупного золотого месторождения, открытого в конце тридцатых годов.

---

Ты оказывался без друзей, близких и просто знакомых. Без привычной работы, уличной суеты, знакомых деревьев, без всего того, что каждую минуту наполняет жизнь состоянием простой человеческой устойчивости, которая ведет к пониманию, что нужно или не нужно делать в следующую минуту. И вот, почувствовав потерю устойчивости, наплевав на совершенные ошибки и глупости, вздохнув поглубже, ты хватаешься за шанс начать все сначала.

Кто-то все это назовет ерундой и твердо заявит, что приехал не «за туманом», а за конкретным и очень «длинным рублем». Конечно! Здесь все нормальные люди. Но много ли вы лично встречали людей, ставящих деньги выше жизни? Деньги можно заработать, а прожитых лет не вернешь. Какие бы ни были резоны, а возможность изменить жизнь дается не часто и не каждому.

Если въезжать в Городок с другой стороны, то у дороги высится небольшая стела с цифрами 1937. Они мало что значат для большинства человечества, если это не чей-то год рождения. Но для жителей нашей страны эта дата в истории крепко связана с мрачными временами. Но правда и в том, что в те годы начиналось освоение Золотой Реки. С тех пор минуло пятьдесят лет. Наступила весна 1987 года.

На рабочем столе Перелыгина зазвонил телефон. Он узнал голос стенографистки редакции. Наталья Семеновна двадцать четыре года записывала по телефону короткие заметки и репортажи собственных корреспондентов газеты. Она любила собкоров, как могла, оберегала – до каждого по нескольку часов лету, не сравнить с этими «бездельниками», слоняющимися по редакции. Особенно ворчала к вечеру, перед планеркой, когда ее то и дело дергали: что новенького с мест?

«Дар-мо-еды! – недовольно посматривая из-под очков, ворчала Наталья Семеновна. – Привыкли на мальчиках выезжать». И, отстрочив очередь на «Оптиме», поджав губы, подвигала к краю стола отпечатанные листки.

Когда Перелыгину требовалось незаметно ускользнуть на рыбалку или охоту – а «палить» неделю в счет отпуска считалось недостойным людей, способных на самостоятельные решения, – он диктовал Наталье Семеновне сразу несколько заметок.

«Ты, Егорушка, денюжку копишь или собрался куда?» – понизив голос, спрашивала Наталья Семеновна.

Перелыгин признавался и говорил, в какой день какую заметку в какой отдел отдать.

«Понимаю, – вступала в заговор Наталья Семеновна, – не один ты такой умный».

Перелыгин улыбался, представляя, как она прикрыла трубку ладонью.

«Правильно сделал, что сказал, смотри, поосторожнее. Когда отбываешь? Поняла. Я тебе в воскресенье из дома позвоню – не ответишь, через два дня подниму тревогу».

Перелыгин продиктовал репортаж. В конце спросил:

– Новости для меня есть?

– У тебя все в порядке, – ответила Наталья Семеновна и положила трубку.

Перелыгин довольно потянулся: «На сегодня трудовой долг исполнен».

В окно светило апрельское солнце, но только в мае растает снег, на проталинах по склонам сопок проклюнутся подснежники – крупные лилово-фиолетовые звездочки с ярко-желтыми горошинками в середине, словно солнышками в вечернем небе. К июню проснутся, зазвенят сотни ручьев, очнутся реки, смоют с себя потемневший лед, и понесется по долинам и ущельям вечно холодная вода. Набухнет могучими соками жизни тайга, разнося тревожные горькие запахи весенней прели. И однажды! Вдруг! За одну посветлевшую ночь взорвется нежной зеленью оперившихся лиственниц, разливая ее до горизонта, а у самой его линии, смешавшись с небом, расплещется голубым морем. Весна, острым шипом кольнув сердце, напомнит о невозвратно ушедшем и вечном обновлении жизни. И сразу наступит лето.

К дому подрулил «уазик» уполномоченного местного отдела КГБ подполковника Мельникова. В Городке все начальство ездило на этом чуде отечественного машиностроения. Ни каменистые русла, ни разбитые дороги, ни их отсутствие, ни завалы, ни снег до капота, ни наледи, ни мороз за шестьдесят не могли остановить этот, неладно скроенный, но крепко сшитый джип.

Мельников позвонил утром, ничего не объясняя, предложил встретиться у Перелыгина. Сам он жил в доме, где на первом этаже располагалась его родная «контора». Такой проект родился в изощренных умах Ведомства. Там, вероятно, без всяких шуток полагали, что чекист и ночью – чекист.

Квартира выглядела достойно, но тяготила Мельникова. Бывало, он жаловался, что гости захаживают редко, соглашаясь, впрочем, что не каждый чувствует себя легко и непринужденно в обществе офицера КГБ.

Мельников был гостеприимен, остроумен и привлекателен: слегка за сорок, стройный, среднего роста, с густой темной шевелюрой, едва сдобренной сединой, голубыми, чуть раскосыми глазами на скуластом лице, выдававшем то ли чувашские, то ли удмуртские корни.

Они познакомились лет семь назад в перерыве какого-то совещания. Перелыгин болтал с приятелями в коридоре. Мельников подошел, поздоровался и спросил: «Слышали анекдот? Брежневу дарят футбольный мяч, а он говорит: “Спасибо за награду, но уж очень этот орден на Хрущева похож!” – Мельников обвел компанию ироничным взглядом. – А знаете, что самое интересное? – когда все отсмеялись, спросил он. – То, что этот анекдот рассказал я». – Он с легким бахвальством ткнул себя пальцем в грудь и пошел дальше по коридору.

Вслед ему кто-то из компании мрачно процедил: «Провокатор».

«Да, бросьте, – фыркнул Перелыгин. – Все про Ильича травят. Он и сам, говорят, не прочь про себя послушать».

«Говорят, что кур доят! Зачем он нам рассказал?» – сощурился Матвей Деляров.

«Ну, рассказал! Ты же рассказываешь».

«Это – другое дело. Мы его сцапать не можем, а он нас может».

«Пора, Мотя, освободиться от наследия мрачных времен, – поморщился Перелыгин. – Кому теперь это надо? – Кстати… – Перелыгин жестом собрал всех. – Человека по фамилии Троцкий вызвали чекисты: “Лев Троцкий ваш родственник?” – “Нет, что вы! Даже не однофамилец”!»

«А знаешь, что в этом анекдоте самое интересное?» – с угрюмым упрямством спросил Деляров.

«То, что его рассказал Егор», – засмеялся Рощин, недавно перешедший из геологической экспедиции инструктором в райком партии.

«Не угадал, – ехидно скривился Деляров. – То, что я спокоен».

Вскоре Перелыгин с Мельниковым сошлись поближе – Мельников оказался любителем преферанса, хотя играл редко.

– Вам, что-нибудь говорит фамилия Вольский, Данила? – спросил Мельников, усевшись в кресло.

Перелыгин удивился – с чего вдруг интерес конторы к легенде местной геологии. В старости тот к тому же стал сильно чудить, подался в отшельники, связался с бичами.

Как-то Перелыгину рассказали о Вольском, и он кинулся к нему. Но встретились они лишь однажды. Он отыскал квартиру с незапертой дверью. Прошел по грязному коридору на кухню, где за столом в одиночестве сидел сухощавый высокий старик с крупной лобастой головой, покрытой длинными седыми волосами. Лицо его показалось Перелыгину значительным, даже породистым, вот только какой-то посторонний, размякший мясистый нос с прожилками свекольного цвета немного портил общее впечатление. Вольский оценивающе посмотрел на редкость ясными темными глазами.

«Пустой?» – спросил он хриплым баритоном.

Проклиная собственную глупость, Перелыгин, сжав губы и выразительно выставив ладонь, помчался в соседний магазин. Однако то был не его день. Вольский начал вспоминать довоенные маршруты, открытые до войны месторождения, но пришли какие-то люди и сломали разговор. Ничего необычного старик сообщить не успел.

Многие из оставивших след в памяти Городка имели свои странности, и если кто-то по тем или иным причинам опускался на дно, это не зачеркивало достоинств их прежней жизни, которая только сильнее обрастала слухами, легендами, враньем, и было уже совсем не разобрать, где правда, а где вымысел.

– Мы виделись лишь раз, – сказал Перелыгин. – После его смерти я пытался разузнать что-нибудь интересное у геологов, но особого энтузиазма не проявлял. Вот, собственно, и все.

Он посмотрел на Мельникова с ожидающим интересом. Тот достал из кармана сложенную пополам толстую тетрадь в обычном черном коленкоровом переплете.

– Это тетрадь Вольского, я получил ее некоторое время назад. От кого – не знаю. Зачем – не ведаю. Здесь его записи в разные годы – фрагменты истории, начиная с сороковых. Есть в ней и про открытый им давным-давно Унакан, но это все не по нашему ведомству, поскольку, – Мельников улыбнулся, – к безопасности страны не относится, а вы, Егор, можете много полезного извлечь. – Он помахал тетрадкой. – Интересно?

Мельников несколько дней изучал тетрадь, размышляя о странной истории. К государственным тайнам писанина Вольского отношения не имела, что было неоспоримым фактом, но Мельников не верил в случайности. Его или пытались втянуть в непонятную игру, или кому-то захотелось неудачно пошутить, что представлялось маловероятным – для подобных розыгрышей он был не самой подходящей фигурой.