Садриддин Айни - Рабы

• Название: Рабы
• Автор: Садриддин Айни
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

В романе «Рабы» С. Айни широко и на конкретном материале раскрывает жизнь народов Средней Азии до революции и после нее.

Безрадостна и темна жизнь угнетенного, а жизнь рабов и женщин — ужасна. Недаром Некадам, герой романа, сравнивает свою жизнь с положением птицы, попавшей к змее.

Но всему приходит конец. Приходит конец и безраздельному господству баев и мулл, народ с оружием в руках борется за равноправную, счастливую жизнь. Бывшие рабы берут власть в свои руки и начинают строить новое общество.

Вступительная статья М. Турсун-заде

Примечания М. Шукурова

Иллюстрации художника К. Туренко

---

— Саранча! — сказал Гулам-Хайдар. — Ну, прямо настоящая саранча!

— Саранча в тысячу раз лучше их. Эти злее. Та ест, пока голодна, а насытившись, не топчет урожай. А эти топчут не потому, что голодны, а потому, что злы.

— Это дикие кабаны. Они жрут все, на что наступит их нога, они все норовят раздавить и разрушить. Если же ты слово скажешь не по ним, они и тебя съедят.

— Этот начальник всыпал мне сорок ударов палкой за то, что до его приезда я с собственного поля взял две мерки собственной пшеницы.[71] А теперь у себя на глазах позволил растоптать всю мою пшеницу. Это справедливо? — спросил Сафар, утирая рукавом слезы.

— И ведь оттого, что крестьянин съел горсть своей пшеницы, ни на одно зерно не беднеют ни казна эмира, ни доля чиновников, ибо будь тут хоть пустая земля, все равно скажет: «Здесь пятьдесят пудов урожая». И никто не посмеет возразить ему.

— Амлакдар делает это не затем, чтоб сохранить казну эмира, а чтоб еще больше задавить крестьянина, чтоб еще больше нас запугать, чтобы мы стали еще смирнее.

Погуляв по пшенице, всадники вернулись к меже. Писарь, вытащив из-за пояса пенал, а из пенала перо, достал из-за пазухи листок бумаги и написал:

«Селение Махалла. Поле Коко…»

Он остановился, ожидая распоряжений.

— Ну, сколько там? — спросил амлакдар у сборщика податей.

— Примерно полдесятины, — ответил сборщик.

— Ой! Погиб я, разорился! — воскликнул Сафар, схватившись за голову. Он торопливо вынул из-за пазухи какую-то тряпку и закричал чиновнику: — Это поле вместе с лугом, который рядом, и вместе с той полудесятиной, что рядом с ними, — все это вместе составляло одну десятину! Это переходило от деда к отцу и от отца ко мне. Вот бумага. По ней я наследовал эту землю…

Бумага, протянутая амлакдару, от времени развалилась на клочки. Но чиновник взял ее от Шади, передал писарю и спросил:

— Что ты хочешь доказать? Ты же сам сказал, что у тебя десятина, а наш амин засчитал ее за полдесятины. Чего же ты кричишь?

— Да падут на мою голову все ваши беды, господин-бек![72] Я еще не договорил. Эта десятина состоит из четырех участков, а тут только один участок.

— Кому это известно? А почему не две десятины у тебя?

— А потому, что в этой бумаге вся моя земля указана как одна десятина. И объяснил:

— Когда умер мой отец, на похороны я задолжал у старосты, вот у отца нашего старосты, приказчика Абдуррахима-бая, и в погашение долга отдал ему полдесятины. Бай позвал землемера, ублаготворил его, и тот своими шагами отмерил ее так, что отхватил намного больше. Ну, ладно, считайте, что тут полдесятины.

— Да, так мы и сосчитали, — полдесятины пшеницы! — сказал чиновник, делая вид, что не понимает слов Сафара.

— Но ведь и этот луг тоже относится к той же полудесятине. А вы, когда весной меряли, записали, что под люцерной у меня восьмушка. Значит, на пшеницу у меня из моей земли осталась тоже восьмушка.

Сафар повернулся к писарю:

— Прошу вас, прочитайте им бумагу о наследовании. Писарь посмотрел на эту бумагу, повертел ее в руках и снова сложил.

— Читайте, говорю, глухой вы, что ли?

— Ого! Он нас пугает! — сказал амлакдар Урман-Палвану. Урман-Палван, играя конем, подъехал к Сафару.

— Ты сперва думай, а потом говори, — сказал он, хлестнув Сафара по голове плеткой.

— За что такая несправедливость! — закричал Сафар. Крестьяне заговорили:

— Несправедливо это!

— Нечестно!

— Не по закону…

Сафар, взяв за узду коня Урман-Палвана, сказал:

— Староста, как перед богом, скажите: ваш отец брал у меня эту землю за полдесятины или меньше? У вас на руках должна быть и купчая, скрепленная печатью казия.

— Ты говори о настоящем, а не раскапывай старые могилы.

— Когда вы копаете для меня новую могилу, простительно копнуть старую, чтоб уцелеть. Сколько лет записывали вы на меня лишнюю землю и разоряли мой дом? А если я спрашивал, вы кричали: «Покажи бумагу, твоим словам я не верю». Вот она! Я обшарил все углы, пока ее нашел. Почему ж теперь вы ее не читаете? А когда я говорю: «Читайте», вы не только не читаете, но бьете меня. Это справедливо, что ли? Вот она у писаря, читайте!

— Господин! — тихо сказал Урман-Палван амлакдару. — Весной, во время определения подати с люцерны, вы определили это поле в полторы восьмых. Ладно, пускай пропадет, запишите и это поле за полторы восьмых.

Чиновник взглянул на амина. Амин одобрительно кивнул. Чиновник повернулся к писарю:

— Пишите!

— На чье имя?

— На Сафара Шади.

— Сколько?

— Полторы восьмых.

— Неверно! — крикнул Сафар.

Со всех сторон крестьяне заворчали:

— Неверно! Нет там столько.

— Неверно!

— Неверно!

— Пишите! — сказал амлакдар писарю. — Если б вы записали даже одну восьмую, они все равно закричали бы: «Неверно!»

Кто-то из крестьян засмеялся:

— И вор плачет, и обворованный плачет.

Крестьяне засмеялись. Амин тоже засмеялся недобрым смехом.

Амлакдар нахмурился.

— Какая с него подать? — спросил писарь у амина.

— От семидесяти пудов урожая три десятых доли эмира да одна десятая доля вакфа.[73]

Сафар опять закричал:

— Да где же это видано, чтоб с четверти десятины собирали такой урожай? Этакого урожая ни отцы наши, ни деды никогда не видывали!

— Если бог захочет, четверть десятины даст вам и семьдесят пудов.

— Ну, на моем поле бог этого не захотел. А чтобы зерно не с земли, а с неба к нам сыпалось, такого урожая мы еще не собирали.

— Ты что ж, отрицаешь могущество божие? — спросил, заволновавшись, мулла Науруз.

— Если вы верите в его могущество, зачем же вы ездите с начальником и лижете ему зад? Идите, ложитесь в тени мечети, корм вашему коню просыплется с неба через дырку в потолке, а лепешки вкатятся к вам через окошко.

Сафар опять повернулся к амлакдару.

— Куда б вы ни пошли, везде одинаково — два раза по пятнадцати будет тридцать. Одна восьмушка даст один урожай, а две восьмушки — другой. Хоть вы и записали мою землю за полторы восьмушки, а ее здесь всего одна. Да и полить ее я не смог, как надо.

— Это твоя вина! — сказал амин. — Почему не полил? Надо было полить!

— Потому что, когда дошла до меня очередь, Урман-Палван отвел всю воду к себе в сад. Тут не один мой посев, и у многих других из-за этого сгорели поля.

— Осел! — сказал Урман-Палван Сафару и повернулся к чиновнику: — Этот голодный «силач» один раз раскрыл рот, и язык его раскачался. Надо ему укоротить язык, чтобы другим не было повадно. А не то мы десять дней будем ездить по полям этого селения.

Амлакдар охотно согласился и приказал:

— Ну-ка, подвесьте его на дереве. Пусть мозги его вернутся на место.

Два стражника соскочили с седел, схватили кричавшего Сафара, связали ему руки и поволокли к дереву. Урман-Палван, повысив голос, распорядился:

— Не на то дерево! Не на тенистый карагач, там слишком прохладно. Подвесьте-ка к шелковице, вон к той, с обрезанными ветками, чтоб он почувствовал зной этого дня и мозги б у него закипели, тогда ум его вернется на свое место.

Когда люди амлакдара хотели войти на участок, соседний с участком Сафара, амин сказал:

— Эта земля, должно быть, принадлежит старосте?

— Да, это моя! — подтвердил Урман-Палван.

— Тогда пускай она и останется ему его долей. Пойдем дальше.

— А ячмень по ту сторону вашей пшеницы, это тоже ваш? — спросил один из людей у старосты.