Джек Ритчи - От убийства на волосок

• Название: От убийства на волосок
• Автор: Джек Ритчи
• Издательство: ДПИ
• Жанр: Детектив
• Год: 1991

Перед вами, читатель, сборник детективных, приключенческих, интригующих рассказов, в котором представлены авторы из США и Латинской Америки. Все эти рассказы не совсем обычные. Они представляют собой малоизвестный в нашей стране жанр остросюжетной новеллы, именуемой на Западе литературой «саспенса». В переводе на русский язык слово «саспенс» означает напряжение, волнение, беспокойство.

Книги этого жанра успешно состязаются с телевидением, кинематографом и видеосалонами. Они возвращают людей к чтению, очень часто буквально отрывая их от экрана. Законы жанра очень строги: сюжеты рассказов бросают вызов воображению читателя, которому не так-то просто угадать конец каждой истории. Иными словами, кульминационная развязка всегда несет в себе свойство неожиданности.

Уверен, рассказы не оставят вас безучастными. Вы прочтете их, не отрываясь, на одном дыхании. Я, перевернув последнюю страницу; задумаетесь о многом… Рассказы могут вас потрясти, а слабонервных даже испугать… Я, все же, новеллы в жанре «саспенс» помогут вам лучше разбираться в хитросплетениях судьбы, в собственном поведении, а также в образе жизни и поступках других членов общества. Ведь «саспенс» — неотъемлемая часть нашего бытия, в котором я желаю всем вам удачи и счастья.

---

От убийства на волосок Детективные и приключенческие рассказы писателей США и Латинской Америки

Джек Ритчи Воспитание вежливости

— Сколько вам лет? — спросил я.

Его глаза уставились на револьвер, который я держал в руке.

— Послушайте, мистер. В кассе денег немного, но возьмите все. Я не причиню вам беспокойства.

— Мне не нужны ваши грязные деньги. Сколько вам лет?

Он смутился.

— Сорок два.

— Какая жалость! — я прищелкнул языком. — Вам не повезло. Вы бы могли прожить еще двадцать или тридцать лет, если бы вы хоть слегка попытались быть вежливым.

— Я вас не понимаю.

— Я сейчас убью вас, — сказал я. — Из-за почтовой марки стоимостью четыре цента и леденца из вишневого сиропа.

Он не знал, что я имел в виду, упомянув леденец. Но о почтовой марке ему было известно.

Страх исказил его лицо.

— Вы, должно быть, сошли с ума. Вы не можете убить меня только за это.

— Могу.

И тут я выстрелил.

Когда доктор Бриллер объявил, что мне осталось жить только четыре месяца, я, разумеется, заволновался.

— Вы уверены, что не перепутали рентгеновские снимки? Такое, я слышал, случается.

— Боюсь, что нет, мистер Тернер.

Я задал ему еще один вопрос.

— Лабораторные анализы. Может быть, мое имя случайно приписали к другим …

Он медленно покачал головой.

— Я все тщательно перепроверил. Я всегда так поступаю в подобных случаях. Любая ошибка может повлиять на мою профессиональную репутацию, вы же понимаете.

День клонился к вечеру, и солнце выглядело усталым.

Я подумал: если придет мое время умирать, уж лучше, чтобы это было утром. Определенно, утром умирать веселее.

— В случаях, подобно вашему, — продолжил Бриллер, — перед врачом встает дилемма. Сказать пациенту правду или нет? Я всегда ее говорю моим больным. Это предоставляет им возможность устроить свои дела, повеселиться, так сказать.

— Он подвинул к себе блокнот. — Кроме того, я пишу книгу. Как вы намерены распорядиться оставшимся у вас временем?

— По правде сказать, не знаю. Я только начал об этом думать минуту назад.

— Конечно, конечно. Не стоит слишком торопиться. Но, когда вы придете к определенному выводу, дайте мне знать. Хорошо? Я пишу о том, что делают люди, когда они знают, что обречены.

Он отодвинул блокнот в сторону.

— Приходите на осмотр раз в две или три недели. Таким образом мы проследим за процессом вашего умирания.

Бриллер проводил меня до двери.

— Я уже описал двадцать две истории летальных исходов, — сказал он, очевидно, с оптимизмом смотря в будущее. — Книга может иметь большой успех, не так ли?

Я всегда жил непритязательно. Без особого ума, но непритязательно.

Я ничем не улучшил этот мир, — и в этом у меня было много общего почти с каждым обыкновенным человеком. С другой стороны, я не взял от мира ничего лишнего. Короче говоря, я всегда хотел, чтобы меня оставили в покое. Жизнь сложна и без назойливости других людей.

Что может сделать непритязательно живущий с оставшимися ему четырьмя месяцами?

Не знаю, как долго я шел, думая об этом. В конце концов я обнаружил, что иду по длинному дугообразному мосту, от которого начиналось ведущее к озеру шоссе. Звуки джазовой музыки привлекли мое внимание, и я посмотрел вниз.

Прямо рядом с мостом происходило нечто вроде карнавала, и возвышался балаган гастролирующего цирка.

Это был мир низкопробной магии, где золото — всего лишь позолота, где ведущий программы с высоким цилиндром на голове — такой же джентльмен, как фальшивые медали на его груди, где у скачущих на спинах лошадей розовых женщин каменные лица и прищуренные глаза. Царство крикливых продавцов и мелких жуликов.

Я почему-то был убежден, что закат большого циркового искусства можно рассматривать, как одно из достижений культуры двадцатого столетия. И все же я непроизвольно спустился с моста по каменной лестнице и пошел в сторону рядов для зрителей и импровизированной арены, на которой среди прочего трюкачества выставлялись напоказ и эксплуатировались различные человеческие уродства.

Наконец я подошел к балагану и от нечего делать стал наблюдать за билетером, сидевшим со скучающим видом на возвышении у одного из входов.

Приятной наружности мужчина, держа за руки двух маленьких девочек, приблизился ко входу и предъявил билетеру несколько картонных прямоугольников, которые, по-видимому, являлись пропусками.

Палец билетера пробежал по списку, висевшему рядом. В глазах работника цирка появилось недоброе выражение. Нахмурившись, он некоторое время молча оглядывал мужчину и детей. Затем, подчеркнуто не торопясь, разорвал на мелкие кусочки пропуска и бросил их на землю.

— Эти ни к черту не годятся, — проворчал билетер.

Стоящий внизу мужчина покраснел.

— Я не понимаю …

— Ты не вывесил рекламные объявления, — рявкнул билетер. — Проваливай отсюда, кретин.

Девочки недоуменно посмотрели на отца, ожидая, как он поступит.

Лицо мужчины побелело от гнева. Он хотел было что-то сказать, но, посмотрев на детей, промолчал. Затем, закрыв глаза, словно пытаясь успокоиться, вновь посмотрел на билетера, на своих девочек и сказал:

— Пойдемте отсюда, дети. Домой пойдемте.

Он повел их прочь от балагана. Дети ничего не сказали и лишь несколько раз озадаченно оглянулись на билетера.

Я подошел к нему и спросил:

— Зачем вы так поступили?

Он подозрительно оглядел меня.

— А вам какое дело?

— Важное, вполне возможно.

Он раздраженно пояснил:

— Я порвал пропуска, потому что он не вывесил рекламные объявления.

— Я это уже слышал. Объясните, пожалуйста.

Он вздохнул так тяжело, будто это стоило ему денег.

— Обычно наш рекламный агент приезжает в город за две недели до нашего прибытия. Он оставляет объявление у владельцев магазинов, парикмахерских, мастерских по ремонту обуви, у частных домовладельцев и так далее, чтобы те, в свою очередь, их развесили или расклеили. За это они получают бесплатные пропуска на представление. Но эти люди не знают, что мы их проверяем. И поэтому, если где-либо объявления не висят, как это было договорено, пропуска недействительны.

— Понимаю, — сухо сказал я. — И поэтому вы рвете пропуска прямо перед их лицами, в присутствии их детей. Возможно, тот мужчина поторопился снять объявление с витрины своей лавочки. Возможно также, что эти пропуска ему дал кто-то другой, кто снял врученное ему объявление со своего окна раньше.

— Какая разница? Пропуска все равно недействительны.

— Что касается пропусков, возможно, вы и правы. Но вы хоть понимаете, что вы сделали?

Его глаза сузились. Он явно пытался понять, кто перед ним, и представляю ли я какую-нибудь для него угрозу.

— Вы совершили один из самых жестоких человеческих поступков, — продолжил я серьезным тоном. — Вы унизили отца на глазах его детей. Вы нанесли ему и им незаживаемую душевную рану, которая останется с ними, пока они живы. Он приведет этих детей домой. И что же он им скажет?

— Вы из полиции?

— Нет, я не полицейский. Дети в таком возрасте смотрят на отца как на самого лучшего человека в мире. Самого доброго. Самого храброго. И теперь они запомнят, что нашелся другой человек, который плохо обошелся с их отцом, и тот не смог ничего с этим поделать.

— Я разорвал их пропуска. Ну и что? Мог же он купить билеты? Вы, случайно, не из городского управления?

— Нет, я не оттуда. Разве можно ожидать, что он купит билеты после того, как его так унизили? Вы не оставили ему ни малейшего шанса. После того, что произошло, он не мог купить билеты. Вместе с тем он не мог достойно отреагировать на вашу грубость, потому что он был с детьми. Он ничего не мог. У него не было другого выбора, кроме как отвести детей домой, которые хотели посмотреть ваш жалкий цирк и теперь не могут этого сделать.

Я посмотрел на нижнюю ступеньку небольшой лестницы, ведущей на возвышение, где он сидел. Там валялись клочки картона — осколки разбитых чьих-то надежд, чьей-то мечты, — так называемые доказательства ужасного преступления, заключавшегося в том, что люди не вывесили или слишком рано сняли объявления. Я сказал билетеру:

— Вы могли, по крайней мере, ему что-то объяснить. Вежливо и спокойно.

Он обнажил свои желтые зубы.

— Мне не платят за вежливость. И потом, мистер, мне нравится рвать пропуска. Это доставляет мне удовольствие.

Вот в чем, оказывается, дело. Он был маленьким человеком, которому дана маленькая власть, и он пользовался ею как Цезарь.

Билетер приподнялся со стула.

— Проваливайте, мистер, и поживее. Иначе мне придется спуститься и проучить вас как следует.

Да. Он был воплощением жестокости. Злобным животным без способности к состраданию. Его предназначение состояло в том, чтобы вредить людям. Вредить, пока живет. Мне стало ясно: таким, как он, не место на земле.