Геннадий Прашкевич - Станислав Лем

• Название: Станислав Лем
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-235-03777-9

В беседе с Томашем Фиалковским польский писатель и мыслитель Станислав Лем (1921-2006) вспоминал: «Когда мой сын изучал физику в Принстоне, я поддерживал с ним весьма интенсивную переписку. И он жаловался матери в письме, что отец, вместо того чтобы писать о своей внутренней жизни или расспрашивать о его настроениях, пишет о галактиках, о чёрных дырах, об искривлении пространства. Моя жена ему ответила: “Внутренней жизнью твоего отца являются именно чёрные дыры и галактики”».

Судьбу Лема нельзя назвать совсем уж безоблачной (война, оккупация, временная эмиграция, болезни), и всё-таки основу его биографии составляют не приключения тела, а приключения мысли.

Органичное сочетание цельности и многогранности творчества — вот что больше всего поражает в этом писателе. Реалистическая трилогия о трагических событиях Второй мировой войны, автобиографическая книга о детстве, строгая научная фантастика, завиральные истории о похождениях космического звездопроходца Ийона Тихого, сказки роботов, рецензии на несуществующие книги, научные трактаты, литературоведческая монография, десятки тысяч писем, тысячи коротких эссе на самые различные темы…

---

8

Параллельно «Диалогам» Лем работал над «Звёздными дневниками».

Дневники звездопроходца Ийона Тихого упрочили известность писателя.

В этих дневниках были юмор и необыкновенные приключения. В них читатели попадали в своеобразный, никогда ранее не существовавший в литературе мир, местами, впрочем, слишком уж переполненный неологизмами.

Словотворчество сближало Лема с польскими футуристами.

Но для Станислава оно никогда не было просто игрой.

Писатель пытался найти новые возможности, для того чтобы обозначить, определить, описать явления, события, предметы, существа, отсутствующие на Земле или только-только начавшие проявляться в смутном зеркале будущего.

«Час уже пробил, и выбор между злом и добром у нашего порога».

Слова Норберта Винера призывали Станислава Лема к прямым действиям.

Это и понятно: усложнённые тексты требовали соответствующего комментария.

Много позже к очередному воспоминанию неутомимого звездопроходца — роману «Осмотр на месте» — писатель даже приложил особый «Толковый земляно-землянский словарик».

«Ниже я привожу горсточку слов из этого словаря, — указывалось в приложении к роману, — поскольку они могут облегчить чтение настоящей книги. Я привёл также некоторые выражения, которые не встречаются в тексте, однако играют важную роль в духовной и материальной жизни Энции (так Станислав Лем назвал некую планету из системы двойного солнца в созвездии Тельца. — Г. П., В. Б.). Лицам, которые с большей или меньшей язвительностью упрекают меня (Ийона Тихого) в том, что я затрудняю понимание моих воспоминаний и дневников, выдумывая неологизмы, настоятельно рекомендую провести несложный эксперимент, который уяснит им неизбежность этого. Пусть такой критик попробует описать один день своей жизни в крупной земной метрополии, не выходя за пределы словарей, изданных до XVIII столетия. Тех, кто не хочет произвести подобный опыт, я попросил бы не брать в руки моих сочинений»{48}.

Кстати, в четырнадцатом путешествии Ийона Тихого впервые появились знаменитые и загадочные «сепульки», никак автором не объяснённые: прекрасный и очень убедительный пример метафоры порочного круга.

«Нашёл короткую информацию: “СЕПУЛЬКИ — важный элемент цивилизации Ардритов (см.) на планете Энтеропии. См. СЕПУЛЬКАРИИ”. Я заглянул туда и прочёл: “СЕПУЛЬКАРИИ — предметы, служащие для сепуления (см.)”. Я поискал слово “Сепуление”; там стояло: “СЕПУЛЕНИЕ — деятельность Ардритов (см.) на планете Энтеропии (см.). См. СЕПУЛЬКИ”»{49}.

Писателя не раз спрашивали, что же это всё-таки такое — сепульки.

Например, журналист Л. Репин писал ещё в 1963 году: «Станислав Лем положил трубку и подошёл к столу. Теперь самое время спросить его про эти… как их… сепульки. Набравшись смелости, спрашиваю. Лем весело и очень заразительно смеётся, потом говорит: “Честное слово, я и сам не знаю! Просто мне очень хотелось, чтобы читатель сам решил, что это такое. Пусть каждый думает, как ему хочется. Или, как у вас говорят, кто во что горазд. И не огорчайтесь, что я не открыл вам эту маленькую тайну. Ведь и Ийон Тихий не смог найти ответ на этот вопрос”»{50}.

9

Конец 1950-х годов для писателя Станислава Лема — это прежде всего реальное осмысление накопленных им научных знаний. Это поистине огромные и глубокие знания. Кибернетика и теория информатики, к примеру, вошли в самую суть таких его романов, как «Эдем» (впервые напечатан в 1958 году в катовицкой газете «Рабочая трибуна») и «Расследование» (напечатан в краковском журнале «Pzekrój»).

К концу 1950-х Лем выработал свой собственный метод работы.

Заключался он в том, что писатель, обдумав некую общую концепцию романа или рассказа, начинал писать прямо с «чистого листа», в надежде на то, что по ходу работы автоматически столкнётся с какими-то неожиданными и интересными явлениями и начнёт с ними разбираться. Главное, считал Лем, ввязаться в сражение, вторгнуться на незнакомую территорию.

Не самый лучший, конечно, метод.

Он изначально таил в себе множество изъянов.

Прежде всего, конечно, мешало то, что автор мог столкнуться (и действительно не раз сталкивался) с чем-то совершенно не укладывающимся в уже обдуманную концепцию. Скажем, в романе «Расследование» убедительный финал так и не был найден, вот и пришлось довольствоваться тем, что подарило автору его буйное воображение. Слишком уж много было выявлено загадок, и к некоторым из них даже подход не был обозначен. В общем, ну да: истина может быть и такой. Но для читателя такого вывода мало.

А случалось, дело вообще не шло.

Ну, рассказ — ладно, рукопись можно и выбросить.

Но с крупными вещами расставаться нелегко, Лем этого не любил.

В основе романа «Эдем» лежала, по сути, робинзонада. Многие писатели мечтали и мечтают оставить след в этом жанре. Утверждая свой подход, Станислав Лем отказался даже от персонификации героев: у землян, попавших на планету Эдем, нет никаких личных имён, они названы просто по их профессиям (только у инженера почему-то вдруг всплывает имя — Генрих), но ничто человеческое им не чуждо. Они много курят (слабость самого писателя), часто нервничают, раздражаются, то бледнеют от волнения, то краснеют, кричат друг на друга, а в совсем уж тяжёлых случаях глотают какие-то порошки, как в сельской польской аптеке. Неведомую планету они снимают на обычную киноплёнку, теряя большие куски её из-за неверно установленной резкости или засветки. И на удар неведомого противника практически всегда отвечают ударом, хотя понимают, что любая, даже локальная война — это наихудший способ сбора информации о чужой культуре.

«Мой метод представлял собой своеобразный вариант метода проб и ошибок, — лисал Лем, — и был отягощен не только хорошо известными мне недостатками, но, что гораздо хуже, был небезопасен в том отношении, что незнание (приведёт ли начатая работа к цели?) порой жестоко мстило за себя».

И далее: «Роман “Эдем”, который был задуман “двухслойным”, то есть должен был представлять собою сплав “космической робинзонады” с совершенно иной проблемой (о которой я скажу ниже), — методу моему не поддался. В книге осталась первая (“робинзонная”) и вторая, та, другая, часть; они не сплавились в единый монолит, вследствие чего эти слои взаимно не поддерживают друг друга. Это произошло потому, что я писал, имея вначале лишь туманную концепцию целого, а не конкретных событий, только столь же туманную концепцию какой-то определённой “погоды”, “климата”, некоей общей ситуации, — и не выдержал темпа и общности событий. Действие развивается в первой главе неплохо, но потом тянется по всяким неприятным мелям, среди длиннот, полных описательства…

Второй проблемой “Эдема” должно было стать положение людей, которые, случайно и помимо своей воли вторгнувшись в чужой мир, могут понять только то, что хоть каким-то образом напоминает им дела и проблемы земные. В таком аспекте можно было наделить проблему как бы двумя сторонами: с одной стороны, человек, доискивающийся в сфере чужой, действительно совершенно чужой культуры явлений, подобных земным, а с другой — вопрос вмешательства либо воздержания от такого вмешательства в область чужой культуры. Первый аспект можно назвать познавательным, второй, хотя на первый взгляд он кажется производным (ибо нельзя действовать, не понимая), скорее всего, этическим. Оба этих аспекта, но по-иному, я позже вновь поднял в романе “Солярис” — там это именуется “проблемой контакта”. Так вот, в романе “Эдем” меня сегодня не удовлетворяет (помимо чересчур разбавленной, недоработанной стилистики) изображение чужой цивилизации, поскольку она слишком одномерна, слишком плоска. Двигаясь по линии наименьшего сопротивления, я основной упор сделал на биологические особенности иных разумных существ — грех, который я делю с очень многими фантастами. А ведь известно, что подобные существа как бы редуцируют в своём биологизме, когда создают развитую цивилизацию, поскольку на первый план в этом случае выдвигается homo socialis, а не homo biologicus.

Разумеется, у этой проблемы (превращения индивида из биологического в общественный) могут быть свои тупики, отклонения, когда общественный строй становится разновидностью молоха, формирующего единицы в соответствии со своими закономерностями. В земном измерении такое явление носит название альенации[31]; в своё время генетические источники и общественные двигатели её анализировал ещё Карл Маркс…»

Но были у нового метода и преимущества.

Метод, разработанный Станиславом Лемом, позволял писателю оставаться совершенно свободным в выборе любых объектов описания и, разумеется, в самих описаниях. «Внешний вид жителей Эдема, — вспоминал позже Лем, — вырисовывался постепенно. Вначале он виделся неясно, к тому же был “мёртвым” (в начале романа герои натыкаются не на живых обитателей планеты, а на их захоронения. — Г. П., В. Б.). Понемногу я уточнял подробности, всё время заботясь о том, чтобы не впасть в какой-либо род антропоморфизма, причём — именно это я хочу подчеркнуть — я действительно тогда был свободен. Гипотезы о том, как может функционировать сконструированное мною удивительное существо как биологический организм, герои книги стали выдвигать гораздо позже, — иначе говоря, я действовал через них, максимально подстраивая биологические данные к той внешности, которую создал»{51}.