Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

• Название: Мы вышли рано, до зари
• Автор: Василий Росляков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00626-5

Повесть о событиях, последовавших за XX съездом партии, и хронику, посвященную жизни большого сельского района Ставрополья, объединяет одно — перестройка, ставшая на современном этапе реальностью, а в 50-е годы проводимая с трудом в мучительно лучшими представителями народа.

---

— Хорошо, я не против инкогнито, — тоном ниже заявил Виталий Васильевич. — Хорошо. Ко мне лично, дорогой товарищ, пройти всегда можно. Но вы, разумеется, не поверите на слово. Поэтому надо говорить по существу. Такие явления, конечно, имеются. Не к каждому секретарю можно сразу попасть, тут вы правы. Что сказать на это? — Виталий Васильевич задумался. — Уже порядочно лет тому назад, когда я учился в ВПШ, в Москве, точно такой вопрос, так же ссылаясь на Ленина, задал наш студент на встрече с важной по тем временам фигурой. Знаете, как он ответил? При Ленине, сказал он, государство было еще очень молодым, неукрепленным, теперь мы живем в зрелом государстве и проходной двор из кабинетов делать не намерены.

Дружно засмеялись. Виталий Васильевич выждал.

— Смешно, правда? Смешно. Но не очень. Я бы мог, конечно, повторить насчет проходного двора, но не буду. Вопрос задан не такой простой, как может показаться поначалу. Не знаю, в полной ли мере понимает сложность вопроса задавший его. Не уверен. Вот я в данных условиях не берусь ответить на него. Много, слишком много стоит за этим вопросом. Но уходить от ответа тоже нехорошо. Коротко и в самой общей форме, это, конечно, ненормально. Тут что-то поправлять надо. И крупно. Баррикады кабинетные — это плоды серьезных негативных явлений, к сожалению, давно сложившихся. Вы знаете, я бы все это связал с духом товарищества, который как-то подвыветрился в наших рядах. Над этим надо думать. И работать.

Пашка локтем поддел Сережу и вопросительно заглянул ему в лицо.

Сережа переживал странное чувство. Ему хотелось упомянутого духа товарищества, он даже думал, что дух этот в общем сохранен, не выветрился, а в то же время что-то подсказывало ему обратное: пропал дух, ушел незаметно, и это раздвоило его сознание. Он не знал, на что опереться, а хотелось опереться. Видно, так и должно быть, заключил он про себя. Все в движении. Был дух — пропал. Теперь на новом уровне надо возрождать его. И парень, что задал вопрос, был почти ровесник ему, может, на несколько годков постарше, но он был его поколения. Если это поколение поняло, что дух пропал, оно возродит его, и он тоже будет вместе с другими работать над этим.

Пашкины подначки, подзуживания не действовали, он не отзывался на них. И Пашка отстал. Он только спросил уже на выходе:

— Дельный мужик?

— Дельный, — отговорился Сережа.

Пашка зашел с Сережей в универмаг. Давно он охотится за батарейками и никак не может попасть, когда они есть в продаже. Села батарейка у соловья, а без нее не поет электрическая птичка. А надо, чтобы пела.

На этот раз повезло. Его уже знала девушка-продавщица, знала про соловья и, когда Пашка еще подходил к прилавку, помахала ему рукой, мол, есть батарейки, и соловей ваш будет петь теперь сколько ему вздумается.

Пашка взял полдесятка штук. Десять, подумал, много, а пять — самый раз. Батарейками этими, кронами, обрадовал и Валентину, когда вернулся Все пришло в равновесие: соловей запел. Завели его и долго слушали дома, на улицу не стали выносить. Хорошо пел соловушка. Жизнь с этой птичкой делалась сама собой, можно сказать, счастливая. Придумал же какой-то хороший человек!

14. В Ипатово на выставку

В Ипатове уже который раз подряд устраивалась краевая выставка племенного овцеводства. Секретарь горкома партии Виталий Васильевич заскочил на «Волге» в Цыгановку, взял с собой Михал Михалыча, и они отправились на эту выставку.

Проезжали зону вчерашнего затопления. Молодой сад стоял все еще по колено в воде.

Виталий Васильевич был достаточно молод, чтобы долго горевать, не получалось у него с этим. На щеках проступили ямочки, он усмехнулся:

— У природы нет плохой погоды. Вот через эту поговорочку, Михал Михалыч, очень далеко видать, далеко можно заглянуть.

— Нет, — сказал Михал Михалыч, — не мужик ее выдумал, не на земле родилась она, а на асфальте. Среди щелкоперов.

— Что приговорочка молодая и что не на земле родилась, с этим согласен. Но почему же щелкоперы? Это могло появиться в голове отпускника и вообще человека, не связанного с землей.

— Может, и так. Ссылаются на англичан, вроде они выдумали. Нет плохой погоды, а есть плохая одежда. Город усвоил это. И даже зарифмовал на свой лад. Сколько еще в нашем народе этих верхоглядов, ничем, кроме погоды, не озабоченных?

— Потемки, — заключил Виталий Васильевич. — Слыхал про зеленокумских мародеров? Тоже вот, откуда они?

— В народе всё есть. Кто мог подумать, что в таком умном народе, как немецкий, явится бесноватый и всех поведет за собой, ведь почти поголовно за ним пошли.

— Не поголовно, конечно.

— Это так. Не все стали под свастику. Целая Германия других немцев выявилась. Но для меня загадка — сколько Франко держал Испанию под свастикой? Испанию, которая вчера еще была республиканской, где сражались за эту республику лучшие люди земли. И всё. Сразу фашизм. Как это? Это, Виталий Васильевич, прямое отношение имеет к нашей работе. Вы небось подумали, что в нашем районе нету этих мародеров, небось сочувствовали зеленокумцам.

— Вроде этого, — согласился Виталий Васильевич. — А впрочем, кто его знает. Ты видел, как бывает на пожаре? Одни горюют, другие воруют. Пока горит дом, из сарая тащат.

— Затопленные дома грабили, скот со двора уводили, овец. Кто? Пьянь — вот кто. Алкаши. А в селах, куда вывезли пострадавших, там жители несли детям все лучшее, что было в доме. Это наши люди. Советские.

— Но ведь пьянь тоже наша?

— Наша. Она не поддается анализу. Потому что пьянь.

Вроде как разобиженные на эту пьянь, оба замолчали. Виталий Васильевич даже прикрыл свои голубиные глаза, веки опустил, как если бы захотелось ему подремать. А навстречу ветровому стеклу набегала степь, изрезанная холмами, то зелеными, то золотыми доспевающими хлебами. И чем дальше ввинчивалась в степь машина, тем волнистее становилось впереди, чувствовался где-то недалеко сам Кавказ. Когда его хребет выперло из земли, волны пошли во все стороны, потом застыли, сгладились, обровнялись ветрами с дождями и метелями и теперь мягко переваливались то зеленым, то золотым свечением. А над дорогой стояло синее, без единого облачка небо.

Водитель поставил «Волгу» поближе к скоплению машин, а Михал Михалыч и Виталий Васильевич не спеша направились на широкий двор, окруженный застройками. Тут было людно, сновали в разных направлениях разномастные степняки, овцеводы, зоотехники, директора и председатели хозяйств, знатные чабаны, стригали и просто гости, набившиеся на территорию с раннего утра.

В тени небольшого зданьица, под гигантским тополем, мирно и нетерпеливо беседовали солидные, хорошо одетые люди. Они выделялись из общего передвигавшегося людского потока спокойной, уверенной осанкой и лицами, загорелыми, но тщательно выбритыми и вообще хорошо ухоженными, сияющими лысинами и аккуратно подстриженными, еще не облысевшими головами. В этой отборной небольшой толпе никто не смешивался ни с кем, а каждый был в отдельности, со своим значением в неторопливых движениях, во взглядах, открытых и озабоченных, даже в коротких жестах рук, поправлявших сверкающие очки, у кого они были; в словах, которыми они изредка обменивались друг с другом. И все же это не было хотя и отборной, но беспорядочной толпой, передвигавшейся, шевелившейся наподобие свободных меченых атомов в растворе многолюдного летнего пространства; нет, здесь каждый отдельный жил как бы в гравитационном поле с одним центром, к которому притягивали всех невидимые нити. И центр этот еще издали можно было заметить без ошибки. Центром был низкорослый, плотный, по-степному загорелый человек. Энергия чувствовалась во всем его плотном корпусе и в лице, в коричневых глазах и в скупых жестах, все в нем дышало и светилось какой-то особой силой.

Виталий Васильевич, как только вошли в просторный двор, как только ступили на эту центральную территорию, так сразу же нашел глазами, остановился на этой упомянутой выше избранной толпе.

— Пошли к хозяину, — сказал он Михал Михалычу, и они направились к гигантскому тополю, в тенек от небольшого зданьица, и оба тут же почувствовали, как протянулись к ним невидимые нити гравитации, задействовали Виталия Васильевича и Михал Михалыча, втянули в общее поле. Перед ними расступились. Не сворачивая в сторону, не отклоняясь от прямой, они пошли прямо на этого человека, на лидера; Виталий Васильевич обстоятельно поздоровался за руку, преданно глядя в коричневые глаза хозяина, и уже потом по-свойски, почти небрежно поприветствовал остальных. Михал Михалыч сробел подойти к лидеру, стоял в сторонке. Потом оба смешались с толпой, в которой никто ни с кем не смешивался. Новые меченые атомы заняли свои, подобающие места. Обнимая кого-то из старых товарищей по комсомолу, Виталий Васильевич спиной чувствовал хозяина, и это чувство не обременяло его, а радовало.