Йозеф Томан - Калигула, или После нас хоть потоп

• Название: Калигула, или После нас хоть потоп
• Автор: Йозеф Томан
• Жанр: История

---

-- Смысл жизни для римлян -- это блаженство. И может быть. кое-кто подменяет блаженство благополучием. Благородные римляне верят...

-- В богов? -- перебил император.

Сенека заморгал. Он знал, что император никогда богам не поклонялся, да и сам Сенека всегда уклонялся от так прямо поставленного вопроса, но теперь, к счастью, речь шла не о нем.

-- Боги обратились в бегство перед золотым потопом, цезарь. Рим с маской добродетели на лице верит лишь в прибыль, наживу и наслаждение. И эту веру он воплощает в делах так судорожно, как будто сегодняшний день -это и день последний.

Тиберий вонзил в Сенеку колючий взгляд серых глаз:

-- И ты нередко говоришь о конце мира. Ты предчувствуешь его скорую гибель, от этого в твоих трагедиях рок всегда разрушителен?

-- Но как не думать о конце мира, цезарь, если вокруг тебя порок и безнравственность? Один тонет в вине, другой -- в безделье. Богатство приковывает их к земле, как раба -- цепь с ядром на ноге. Весь день проходит у них в страхе перед ночью, ночь -- в страхе перед рассветом. Они задыхаются в золоте и погибают от скуки. И ее убивают в разврате. Как же не проникнуться скепсисом и пессимизмом? Как не думать о гибели мира?

Тиберий кивнул, но иронически произнес:

-- Очевидно, близится конец мира. Нашего. Может быть, существует и другой мир и он спасется.

Сенеку удивила эта мысль. Другой мир? Какой? Где? Невозможно. Император ошибается. В Сенеке заговорил космополит. Он защищал единое всемирное государство, в котором граждане -- все человечество. Нет двух миров, лишь один существует, и он погибнет.

Тиберий расходился во взглядах с гражданином мира, он душой и телом был римлянин, поэтому он вознегодовал:

-- Разве ты не частица римской нации? Разве Рим для тебя не отечество? Разве ты не обязан -- может быть, идеями и словами -- бороться за славу отечества, за славу Рима?

Сенека не знал, что ответить. Он не любил волнений. нарушавших его философское спокойствие. Стоицизм допускает борьбу за человеческий дух; для него же не существует государственных границ. Но бороться во славу отечества, во славу Рима? Для космополита Сенеки эти понятия были чужды.

Он спокойно начал:

-- Тебе ведь известно, цезарь, что стоическая мудрость почитает душевный покой высшим благом. А душевное спокойствие, уравновешенность невозможно обрести, если человек не откажется от своих страстей, от своей привязанности к земным делам. Покоя достигнет лишь тот, кто поиски духовной гармонии поставит превыше жажды богатства, славы, власти. Совершенный дух стоит высоко над человеческой суетой, он стремится к добродетели. к познанию высшего добра. А познание высших начал приводит к пониманию того, что все -- преходящее, кроме духа, дух же вечен. И это сознание дает душевный покой.

Лицо Сенеки слегка порозовело, голос окреп, как это бывало всегда, когда он говорил на излюбленную тему. Тиберий покачал головой:

-- Все это прекрасно, философ! Но, послушав тебя, я прихожу к заключению, что мне никогда не познать добродетели и душевного покоя. -- В голосе Тиберия появились металлические нотки. -- Я не могу, как улитка, спрятаться в свой домик и копаться в своей душе. У меня ведь не все дни праздничные, нет, сплошные будни, и мне приходится заботиться о таких низменных вещах, как доставка зерна, починка водопровода -- словом, о порядке, да к тому же об этом столь непопулярном мире, потому что перед лицом истории я отвечаю за Рим! А перед кем отчитывается, кому дает отчет твой душевный покой? Ах, этот твой душевный покой! Это пассивность. Застой, оцепенение, оторванность от жизни! Посмотри вокруг себя! Твой покой, как ты его изображаешь -- это твое величайшее заблуждение, мой милый! Гераклит прав: все в мире находится в движении, все течет, все изменяется, движение необходимо жизни, покой для нее смертелен...

-- Я уважаю мнение Гераклита, но согласиться с ним не могу. Прости меня, моим авторитетом останется Зенон[*].

[* Греческий философ-стоик (336 -- 354 гг. до н. э.).]

Император хмурился. Фразы, громкие, пустые слова. Нет, понимания не будет между нами. А я хотел сделать его своим другом! Насколько ближе мне Нерва, который живет на земле, как и я.

Они молчали.

Сенека кутался в плащ, хотя мартовское солнце светило ярко. Он медленно жевал инжир. Он не знал, чем кончится его разговор с императором. Дружеским поцелуем или опалой? Он старался не поддаваться страху. И все же волновался и не мог отделаться от неприятного чувства. Император -- это сплошное беспокойство. Это борец. И он наступает, борется. А это утомляет. О боги, он почти вдвое старше, а загнал меня, как собака зайца.

Разочарованный император неожиданно перевел разговор на более конкретные предметы.

-- Мне донесли, что некоторые недовольные сенаторы что-то замышляют против меня. Может быть, даже существует заговор. С тобой, Анней, почти все доверительны. Скажи, что ты об этом знаешь?

Сенека побледнел, вспомнив разговор с Сервием Курионом и его сыном. Закашлялся. Он кашлял долго, лихорадочно думал, им овладел страх.

-- Но ведь я не доверенный сенаторов, мой цезарь, -- начал он осторожно. -- И как я могу быть им! Ведь ты знаешь сам, что они не любят философию, а для меня она -- все. Я скорее сказал бы, что они меня ненавидят. Ведь я в их глазах выскочка, бывший эквит. Живу тихо и скромно. Защищаю в суде сапожников точно так же, как и сенаторов. Не гоняюсь за золотом, как они. Никто из них не доверился бы мне. Все знают, что, хоть мой отец и был республиканцем, я всегда стоял за священную императорскую власть.

Это была правда, и Тиберий знал об этом. Сенека не раз публично заявлял то же самое. Тиберий небрежно завел разговор о другом. Он поднял голову, как будто вспомнил что-то:

-- Расскажи мне, дорогой Сенека, что произошло в театре Бальба, там играли что-то такое о пекарях? Макрон даже дал мне совет снова выгнать всех актеров из Италии, так он изображает дело.

-- Он преувеличивает, император.

Сенека рассказал содержание фарса. Речь шла о пекарях, а некоторые чересчур мнительные люди сразу же подумали о сенате. Сенека говорил легко, с удовольствием. Пекари в белом пекут, обманывают, дают и берут взятки. Фабий Скавр был великолепен.

Император злорадно усмехнулся. Впервые за долгие годы.

-- Но ведь это и в самом деле похоже на сенат, Сенека. А Макрон бьет тревогу из-за каких-то жалких комедиантов. Да, благородные сенаторы могут, сохраняя личину патриотов, воровать, мошенничать, пить и набивать брюхо за счет других. Но видеть это? Нет! Знать об этом? Никогда! -- И он опять усмехнулся.

-- Я прикажу Макрону, чтобы он привел ко мне сюда этого Фабия Скавра. Он, очевидно, порядочный плут, раз публично подрывает уважение к сенату...

Сенека забеспокоился, стал защищать Фабия: он шалопай и не стоит того, чтобы тратить на него время...

-- Я позову его, -- упрямо повторил император и неожиданно вернулся к прежней теме: -- Ты в последнее время не виделся с Сервием Курионом?

Сенека закашлялся, чтобы скрыть растерянность и испуг. Император знает об этом! За ним, Сенекой, следят! Он в отчаянии думал, как снять с себя страшное подозрение. Его взгляд упал на Апоксиомена Лисиппа. Он улыбнулся, но голос его звучал неуверенно:

-- Недавно Сервий Курион был у меня с сыном. И ты знаешь зачем, дражайший? Луций после возвращения из Азии пришел поклониться своему бывшему учителю. Но Сервий?! Подумай только! Он хотел, чтобы я продал ему своего "Танцующего фавна". Ты ведь знаешь это изумительное бронзовое изваяние; я получил его в подарок от божественного Августа. Сервий предложил мне за него полмиллиона сестерциев, безумец. Я посмеялся над ним.

Он кутался в плащ, избегая взгляда Тиберия. Император выжидал. Сенека хрипло дышал, но превозмог себя.

-- Я знаю, Курион был ярым республиканцем...

-- Был? -- отсек император.

-- Был, -- сказал Сенека уже спокойнее. -- Курион перешел теперь на другую сторону. -- Он посмотрел в лицо Тиберию. -- На твою.

Император хмурился. Взгляд его говорил ясно, что он ждет от Сенеки слов более точных.

-- Это очень просто. Единственный сын Сервия, Луций, надежда Курионов, отличился у тебя на службе. По твоему приказу Макрон увенчал его в сенате золотым венком.

Император слегка кивнул. Да, это Макрон неплохо придумал.

-- И кроме того, цезарь, -- тихо, оглянувшись по сторонам, сказал Сенека, -- в Риме поговаривают, что Луций увлекся дочерью Макрона, Валерией...

У Тиберия передернулось лицо:

-- Ну а остальные? Ульпий? Бибиен?

-- Не знаю. -- Краска вернулась на лицо Сенеки. -- Старый Ульпий, по-моему, наивный и упрямый мечтатель. А Бибиен был мне всегда отвратителен своей распущенностью...

-- А что они говорят? -- Тиберий исподлобья смотрел на философа: -- Что они говорят о моем законе об оскорблении величества?

Застигнутый врасплох, Сенека поперхнулся:

-- Этот закон возбуждает страх...

-- А они не хотят своими интригами нагнать страху на меня?