Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

• Название: Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
• Автор: Йозеф Томан
• Жанр: Проза

---

- Вы похожи...

- На кого?

- На мою мечту, Соледад.

- Вы уже называете меня просто Соледад? - озадаченно спрашивает она.

Но Мигель не дает себя отвлечь.

- В ваших глазах - бог и все его царствие. Я искал путь - и нашел его. Через вас я приближусь к богу. Вы - мой путь к небесам.

- Я вас не понимаю, сеньор, - испуганно говорит девушка.

Не так представляла она себе первую беседу с Мигелем.

А он в эту минуту вспомнил измену свою с Фелисианой, и чувство отвращения к себе охватило его.

- Очистить душу вашим светом, Соледад... Тихим быть возле вас, как тих сумрак вокруг кипариса... Вдыхать вашу детскость. Не удаляться от вас ни на шаг...

- Но, дон Мигель, мы так недавно знакомы...

- Я знаю вас годы, Соледад, - вырывается у него. - Долгие годы люблю вас...

- О, что вы говорите? - Соледад в ужасе. - Это слишком внезапно, чтоб я могла вам поверить...

- Вы мне не верите? - Мигель, задетый, остановился.

Какой он странный, порывистый! Соледад не понимает его. Ею овладевает стыд. Она теряет уверенность. Ей страшно.

- Я верю вам, дон Мигель, - в тревоге отвечает она. - Но то, что вы говорите, приводит меня в смятение...

Мигель смотрит на ее губы, на кудри, обрамляющие ее лицо, и его обуревает дикое желание - сжать ее в объятиях! Нет, не хочет он быть тихим, как сумрак, не хочет вдыхать девичью нежность - владеть! Обладать!

Соледад, заглянув в лицо ему, испугалась. Как оно бледно, это лицо с неподвижными, вперенными в нее глазами, мечущими пламя, которое не греет, а жжет! В растерянности и страхе девушка окликает дуэнью:

- Люсия! Пора домой...

- Вы уходите? - почти враждебно спрашивает Мигель.

- Пора, дон Мигель. Нехорошо долго разговаривать на улице.

- Когда я вас увижу, Соледад?

- Не знаю, - с трепетом отвечает она.

- Завтра, - властно решает Мигель.

- Да, завтра... Опять здесь же... Прощайте, дон Мигель.

Мигель не ответил ни слова. Смотрит ей вслед, стиснув зубы. Чтобы он, будущий властитель половины Андалузии, просил свидания у внучки обедневшего маркиза? Никогда! Он будет приказывать.

А Соледад дома разразилась слезами.

- Ничего со мной не случилось, - говорит она испуганным старикам. Просто я еще глупая девчонка и плачу от радости...

Мигель медленно возвращается домой, за ним - Каталинон, а позади них крадется тень, похожая на кокон.

* * *

- "Не признаю иного наслаждения, кроме одного - учиться!"

- О Петрарка, был ли ты глух, слеп, лишен обоняния, был ли ты стариком или калекой! Учиться? Наслаждение! Наслаждение!

- Мужчина любит действие.

- Творчество - выше действия. Действие проходит, забывается, растворяется во времени. Творчество же остается навек. Но оно вырастает на почве одиночества и сосредоточения, господа.

- Внутренний мир человека, его божественная сущность, его дух.

- Вспомните Митродора: "Корни нашего счастья гораздо глубже в нас, чем вне нас".

- Отвечают ли эти слова учению господа нашего Иисуса?

- Абсолютно.

- Мы завидуем другим из-за богатства, положения, славы. А между тем достойны зависти только сильный характер, дар постижения, жажда знаний и способность испытывать духовные радости - самые богатые, самые долговременные. Дух выше материи! А для этого опять-таки нужно уединение. Что говорит об этом Аристотель, господа?

- "Счастье - удел тех, кто довольствуется самим собой".

- Скука - вот могущественнейший враг человека, помимо горя.

- Что предпринимать против скуки?

- Невежды борются против нее, прибегая к преходящим радостям, которые, согласно принципам схоластов, следует назвать ядовитым искусственным раем.

- О! Искусственный рай! Что же это такое?

- Балы, маскарады, бой быков...

- Ого!

- Игра в кости и в карты, приверженность к вину, к лошадям, к фехтованию, и прежде всего женщины.

- Женщины - прежде всего?

- Легкий успех в этих областях порождает омерзительнейшую черту в человеке - тщеславие.

- А гордость?

- Это - другое. Тщеславие много говорит, гордость молчит. Но и то и другое - грех.

- Так что же, дон Энте, - молчать или разговаривать?

- Мыслить, господа. Мысль - редчайший талант рода человеческого.

- Любая мысль?

- Господа! Господа! Конечно же, благочестивая!

Магистр философии дон Энте Гайярдо - молодой, темпераментный иезуит, телом и духом упругий и гибкий, как прут. Ему кажется, что сегодня он наговорил своим слушателям уже достаточно мудрых вещей. Пристально посмотрев теперь на Альфонсо, он внезапно спрашивает:

- О чем ваши последние стихи, дон Альфонсо?

Альфонсо покраснел:

- Я написал их только вчера... Кто это так быстро сообщил вам, дон Гайярдо?

- Я всегда все знаю, - улыбнулся иезуит. - Так что же это за стихи?

- Не скажу.

- Ну, не важно. Но о чем бы вы ни писали - если стихи хороши, то вы совершили больше, чем если бы поразили десять быков или покорили десять женщин. И если ваши стихи написаны во славу господа нашего, чему я верю, то я счастлив, что я - ваш учитель.

Дон Гайярдо ушел, а Мигель бросился к Альфонсо:

- Прочти мне твои стихи!

Красоты твоей небесной

Повторить не сможет даже

Радуга - не хватит красок.

И жестка пыльца у лилий

Рядом с этой белой ручкой.

Какова же нежность уст?

Через снежные лавины

Я к реке спустился. Солнце

Отражает в ней твой образ.

Кто в твоем Аркадском царстве

Не отрекся бы от рая?

Ты прекраснее небес!

- Нравится? - спрашивает Альфонсо.

- Слишком ручные... слишком приглажены... - цедит Мигель сквозь стиснутые зубы.

Альфонсо смеется:

- Мигель, нынче вечером у Руфины, ладно?

Мигель смотрит на него отсутствующим взором.

- Нынче вечером?.. Вечером... Нет! Только не у Руфины!

* * *

А вот и вечер.

Вот женщина, о которой мечтаю с детства, - думает Мигель, и взор его не может оторваться от лица Соледад, словно хочет впитать в себя всю его прелесть.

Вот женщина, заливающая меня светом, как солнце - просторы полей. Да, глубочайшее познание - это то, которое приходит через любовь. Сжав эту девушку в объятиях, овладею всеми дарами мира. И жизнь моя тогда продлится до бесконечности.

Вот мужчина, каким я представляла себе возлюбленного моего, - думает Соледад. - Его поцелуй на моей руке - словно печать, которой он скрепил свое обязательство чтить меня, как королеву. Как прекрасен он сейчас и достоин восхищения! Ах, если б взгляд его всегда оставался нежным, как сейчас! Если бы не вспыхивал мой любимый тем темным огнем, который так жжет меня и пугает!

Душная ночь дышит тяжело, созвездия изнеможенно покачиваются в темном небе. Тяжесть ложится на все - все, что казалось крылатым, влачится по земле, ароматы сгущаются до того, что это уже звериные запахи.

Сегодня десятый такой вечер с нею, я пропитан насквозь ее очарованием, ее поцелуи усугубляют мой голод. Мне нужно больше. Всё - или ничего!

Безмолвно заключил он ее в объятия и увлек за собою во тьму, исполненную блаженства.

Созвездия передвинулись в небе, все, что казалось крылатым, влачится по земле, человек-зверь взволнованно дышит, как земля, напившаяся ливнями, и лежит под ветвями можжевельника, одинокий, как оброненная монета.

- Мигель, - боязливо шепчет девушка, едва не плача.

- Что, Соледад?

Впервые она сама поцеловала любимого в губы.

- Мне страшно, Мигель.

Мерцание звезд великою силой рвет ночь на куски. Ночь притаила дыхание, колонны кипарисов устремлены в небеса, как церковные шпили, москиты засыпают, замерев в своей пляске.

- Земля моя обетованная! - жарко целует Мигель лицо девушки. - Все дороги горя пусть приводят к тебе, пусть встречу я на пути моем реки скорби, дай пройти мне страною страданий - все равно к тебе, только к тебе! Душа моя возвращается в тело, и я люблю тебя, как собственную плоть. Любимая моя, светлый день мой, ведь ты - это я, а я - ты...

- Я счастлива, - запрокинув голову, улыбается ему Соледад, - и уже ничего не боюсь...

- Любовь моя! - выдыхает Мигель, сам растроганный силой своего чувства. - Через тебя найду я бога и жизнь, о какой я мечтаю!

* * *

Несет Мигель по улицам самодовольство и гордость свою, лелеет их. Дивитесь, смертные, дивитесь, силы неба и ада, - дивитесь мне, мужчине, возлюбленному прекраснейшей из севильских дев!

Мигель идет к Паскуалю - обещал навестить его, - и толпа, заполняющая улицы, увлекает его за собой. Со всех сторон - голоса, голоса, голоса, полные возбуждения:

- Это правда?

- Где это написано?!

- На паперти собора!..

Бушует, гудит, несется толпа. В гуще ее - Мигель, он отделен от нее своими переживаниями. Счастье мое безгранично. Ах, нет! Помеха: ее старички. Она все время думает о них, они стоят между нею и мной. Я не желаю этого! Хочу Соледад целиком, для себя одного! И - немедленно. О небо, как это устроить?

На площади толпы слились в бушующее море. На паперти собора стоит иезуит, движением руки просит тишины. Толпа стихает.