Василий Сигарев - Любовь у сливного бачка

• Название: Любовь у сливного бачка
• Автор: Василий Сигарев
• Жанр: Драматургия

---

Василий Сигарев Любовь у сливного бачка

Шутка в одном действии.

Действующие лица

ОН

ОНА

Прежде, чем начать, следует все же уточнить, кто же всё-таки такой этот ОН и кто же такая эта ОНА. Уточняю.

ОН — Прошкин Михал Иваныч, слесарь-сантехник ЖЭУ № 9. Образован в меру и то большей частью по линии своей профессии да еще в области устного народного творчества, как то: скабрезные анекдоты, неприличные частушки и матюки (в количестве девяносто двух разнообразных вариаций!). Знает еще гимн Советского Союза почти на зубок, «Раскинулось море широко», «Когда б имел златые горы» и может насвистеть иностранную песню «Естудей». Любил мало, скромно, неумело, без размаха и всё больше по пьяному делу и женщин не очень высокого качества. Законным браком Бог не сочетал и детей не дал, о чем Михал Иваныч, находясь в подпитии, сильно скорбит.

ОНА — Ксения Аристарховна Хидиатулина, всю сознательную жизнь детская поэтесса. Временами взрослая. Лирическая. Но это «только для себя», «только в стол». Носит парик жгуче-черного траурного оттенка, боа, котиковое манто, чернобуровый воротник наперевес через руку и три килограмма всевозможной бижутерии. Любила много, пылко, страстно, неистово, безумно, самозабвенно и даже почти до помешательства. Любила платонически и не очень. Любила тайно и открыто. Любила во сне и наяву. Любила ныне здравствующих, давно усопших и даже многих литературных героев. В частности, сходила с ума по Онегину, мучилась от неразделенной любви к принцу датскому Гамлету и, вполне вероятно (она в этом, наверни-ка, не сознается, можете не спрашивать), мечтала провести сказочную ночь в объятьях темпераментного веронского юноши Ромео. И вот, когда очередная любовь её, обязательно трагически, заканчивалась, она, как всякая тонкая натура, страшно и несоизмеримо ни с чем страдала. Впрочем, не долго. И всякий раз сии страдания побуждали её схватить перо и писать сонет. Что она и делала. В настоящее время в её письменном столе хранились ровно триста двадцать четыре таких сонета.

И даже как будто намечался еще один…

Впрочем, не будем забегать вперёд.

Картина первая

Квартира Ксении Аристарховны Хидиатулиной. Скажем прямо — квартира четырехкомнатная, большая или даже просто огромная. Потолки высокие, недосягаемые, посеревшие. Везде обои цвета перезревшего мандарина. Везде ковры, тут и там надкусанные молью. Везде картины, в тяжёлых золочёных рамах и изображающие большей своей частью романтические морские пейзажи в духе Айвазовского и (почему-то) ветряные мельницы. Мебель в квартире старая, грандиозная, с претензией. Почти антикварная. Телевизора нет, не было и вероятно уже не будет. Зато есть ветхий ископаемый граммофон с похожим на какой-то из цветков медным раструбом. Есть еще гигантская печатная машинка, за которой, кстати сказать, мы и застаём Её.

Она в развалку сидит на стуле перед многопудовым письменным столом и аккуратно, что бы не сломать двухсантиметровый покрытый чёрным древесным лаком ноготь, указательным пальцем правой руки щелкает по клавишам. В левой руке у неё длинная дамская сигарета в не менее длинном стеклянном мундштуке. Сигарету она курит, а в перерывах между затяжками держит её на уровне головы, направив зажженной частью вверх.

Вот за таким нехитрым занятием мы Её и застигаем.

Впрочем, не мы одни…

Звонок в дверь.

Она лениво поднимается со стула. Томно зевает. Кладёт сигарету на край пепельницы. И только было собирается идти, как сигарета теряет равновесие и, кувыркнувшись, падает между столом и стеной.

ОНА. Вот негодница…

Звонок снова голосит. На этот раз пронзительней и настойчивей.

ОНА. Одну минуту! (Хрустнув суставами, нагибается и пробует засунуть руку в щель. Рука не лезет). Ничего. Мы тебя сейчас, голубчик, сдвинем… (Снова хрустнув суставами, разгибается. Тянет стол. Тот не шевелится.)

А дым уже валит из щели.

Звонок надрывается.

Она тянет, пищит. Стол не поддаётся. Тогда выражение её лица становится крайне трагическим.

ОНА. О, боже мой! Пожар! Боже мой! Всё горит! Пылает! Боже мой! (Бежит к двери, открывает.)

На пороге Он. Одет в грязную робу и кирзовые сапоги гармошкой.

ОНА. Скорее!!! Скорее!!! Нужно спасти моих детей!!! Спасите их!!! Дети мои!!! Мои рукописи!!!

Он бежит в туалет.

ОНА. Не туда!!! Там!!! (Тянет его в комнату).

ОН. Стояк, что ли?

ОНА. Там!!! (Показывает на стол). Скорее!!! Скорее!!! Огонь!!! Стихия!!! Бушует!!! Пламя!!!

ОН. Чё?

ОНА (слабеющим голосом). Там, там…. Скорее…. Дети мои… (Падает в кресло).

ОН. Где дети? (Увидел дым). У вас дымит чё-то?

ОНА. Дети мои…

ОН. Дымит, говорю, чё-то. (Отодвигает стол, вытаскивает из-за него мундштук с истлевшей сигаретой). Чибисы-то, тетенька, тушить надо сперва. Потом разбрасывать. Так ведь и кабздец может прийтить не долго.

ОНА. Вы их спасли?

ОН. Чибисы, говорю, тушат сперва в первую очередь. Плюнула, окунула хорошо, а потом бросай, куда хотишь…

ОНА (поднялась на ноги). Вы их спасли! О, Боже, вы их спасли! Какое счастье! Спаситель! Вы спасли моих детей!

ОН. Да никого я…

ОНА. Молчите! Молчите! Я знаю, что вы будете всё отрицать! Я знаю, что вы не любите лавров и славы! Но вы их спасли! Спасли моих драгоценных чад!

ОН. Ладно, чё…. Спас, так спас…

ОНА. Спасли, спасли! Спаситель! Спаситель мой! Отважный Одиссей!

ОН. Кто?

ОНА. Нет, вы Геракл, снизошедший с Олимпа!

ОН. Я из жэка…

ОНА. Да, да, да! Вы Геракл из жэка! Как это мило! Как жутко красиво! Геракл из жэка! Я напишу о вас оду! Нет, не оду! Поэму! Целую поэму! Нет, не поэму! Огромную поэмищу на две страницы! И она будет называться: «Геракл из жэка».

ОН. Да ладно чё…. Не надо. У нас у жэке-то и книги отзывов нету. Детей-то много было?

ОНА. Что? Ах, я не знаю. Уже сбилась со счёта. Тысяча или две.

ОН. Скоко?!

ОНА. Нет, вы только не подумайте, что я не плодовита. У меня еще в той комнате столько же примерно…. И в той… (Делает небрежный жест рукой).

ОН. Столько же?

ОНА. Нет, больше! Гораздо больше.

ОН. А в той?

ОНА (смешалась). Не буду вас обманывать, в той нету…. Но, если вы настаиваете, я перенесу туда стопку-другую…. Хотите?

ОН (странно поглядел на неё, достал какую-то бумажку). Ломоносова, три. Двадцать один. Так?

ОНА. Так. А как вы догадались?

ОН. Заявочку по поводу засорения унитаза вы делали?

ОНА. По поводу чего?

ОН. По поводу унитаза…

ОНА (задумалась). Ах, вы насчёт клозета…. Но ведь я уже неделю назад…

ОН. Все претензии к начальству.

ОНА. Нет, нет, я и не думала…

ОН. У нас таких унитазов двадцать тыщ, каждому не угодишь. Показывайте.

ОНА. Что?

ОН. Толчёк чё.

ОНА. Кого?

ОН. Туалет.

ОНА. Боюсь, вам не понравится. Там пахнет.

ОН. Пахнет — не воняет. (Пошел в туалет).

ОНА (обогнала его, встала на пути). Нет!

ОН. Вы чё это?

ОНА (залилась). Мне стыдно…

ОН. Наклали, что ли недавно?

ОНА. Что?

ОН. Ходили, говорю, что ли? Если свежак увижу, не буду работать. Ходили?

ОНА. Я? Туда? Нет, что вы. Как можно. Там же миазмы…

ОН (насторожился). И много?

ОНА. Везде! Повсюду!

ОН. Большие?

ОНА. Мерзкие…

ОН. Вытравить нужно было сперва, а потом уж нас звать.

ОНА. Как вытравить? Духами? Я пыталась…

ОН. Зачем духами. Дихлофосом. Дустом.

ОНА. Думаете, забивает?

ОН. Еще как убивает. Полчаса и все кверху лапами.

ОНА. Кто?

ОН. Они.

ОНА. Миазмы?

ОН. И эти тоже.

ОНА. Думаете?

ОН. Чё тут думать? Шикнули и готово. Ну-ка дайте, взгляну хоть. А то может чё посильнее надо, если шибко большие. (Хочет открыть дверь в туалет.)