Константин Сазонов - Фома Верующий

• Название: Фома Верующий
• Автор: Константин Сазонов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4474-1383-5

«Фома Верующий» — это роман о расстрелянных, но выживших. О поколении, чье взросление прошло в индустриальных городах на окраинах страны. Это история одного из тех, кто вышел из «горячих точек», попытался ответить на самые главные вопросы в жизни и сохранить внутри свет любви, надежды и веры.

---

Константин Сазонов Фома Верующий

ПРОЛОГ

Ни свет ни заря я отправляюсь на пристань. Сегодня в ожидании своего рейса я буду встречать и провожать корабли. Кто-то скажет — романтика. Да не так уж ее тут и много. Я лениво пытаюсь срисовать прутиком на песке силуэт ласточки, которые здесь во множестве. Летают большими и мелкими стаями, у них повседневные важные заботы — потомство становится на крыло. Пока еще не жарко и относительно тихо, только старый грек рядом торгует деревянными посохами и предлагает их редким прохожим. На песчаном пляже под соснами спят три собаки и морской бриз, развлекаясь, заметает их мелким мусором. Семь тридцать утра.

Скоро придет «Аксион Эстин». Угрюмый и величавый бело-синий паром. За ним, двумя часами позже, грузно отчалит заполненная товарами и путниками «Святая Анна». Перед ними и после — масса возможностей отплыть многочисленными скоростными катерами — вопрос денег и как договоришься. А вообще — ждать — это мучительно, а корабли ходят небыстро. На путь в один конец два с половиной часа. Сто пятьдесят минут среди таких же, как и ты сам черепков разбитого целого, иногда говорящих на похожих, а порой и одинаковых языках.

Я сфотографировал расписание, потом приобрел билеты и убрал их в клапан своей видавшей виды армейской формы — «горки». Это самая удобная одежда для походных условий, скоро пора идти собираться, но пока еще есть время

посидеть в безлюдном месте. Каких-то пару недель назад я и не предполагал, что окажусь на этом песчаном пляже, откуда виден скалистый мыс. За ним начинается другой мир, куда многим вход, несмотря на отсутствие всяких запретов, заказан.

Незадолго до отъезда навалилась бессонница. Мне снилось, что я — вода. Уже которую ночь ветер старчески стонал, костляво поскрипывал и кряхтел разболтанным листом жести на балконной крыше. Кажется, я слышу этот звук и сейчас — въелся в подкорку.

По ночам я превращаюсь в могучую и быструю реку. Каким-то невероятным и всеобъятным зрением охватываю разные берега, потом смотрю вниз, в темные глубины, где только камни, покорные водоросли и очень мало света. Лишь маленькое солнечное пятно гуляет высоко над толщей. Оно становится все ближе, вот уже рядом поверхность. Одно мгновение, и сияние становится умозрительным, оно заставляет просыпаться вместе с утренним гомоном птиц. Сон остается черной водой.

За неделю до отъезда я как всегда встречал утро: кофе и застывший взгляд через окно на пока еще пустую улицу, на смешную и мокрую после дождя ворону. Она собирает овсяную крупу, рассыпанную на подоконнике, нелепо выворачивая голову, желая клювом захватить побольше зерен. Жадина. Я вижу ее глаза. В них, как в крошечных мутных лужах, играют первые утренние блики. Я дал ей кличку Краля. Ворона совершенно не боится человека за стеклом. Наверное, доверяет и знает, что тот, кто кормит — вряд ли сделает что-то плохое.

Так уж вышло, но сам я мало чему верю, во многом сомневаюсь, но всем доверяю. Ну, или почти всем.

Двадцать лет назад я был подростком и видел странное время — всё в трещинах, как старое зеркало. В него было неудобно смотреться. Кто ты? Да вот же — запылившееся отражение в паутинку: хочешь, разбей до конца и собери из осколков мозаику; хочешь, смотри и сокрушайся. А можно и вовсе — завесить тряпьем, и гори бенгальской свечой, жги дотла… Многие тогда стали кучкой пепла: шальные люди, шальная пуля, шальной передоз.

Пятнадцать лет назад я был солдатом. И вот я всё в том же мутном зеркале в каске, в штопаной-перештопан-ной разгрузке, купленной на перевод из дома, и перешитых из сапог ботинках. Нет ни вещевки, ни жратвы, ни самой жизни. Она еще и начаться-то не успела. А если разобраться — то ни хрена и не было. Только жареная собачатина и анаша, раздолбанная радиостанция и поршень затворной рамы с нагаром в полсантиметра. А еще было полно патронов, разных — трассирующих, бронебойно-зажигательных, обычных. Рядом было полно совершенно разных зеленых пацанов. Они так же, как и я, оказались в чертовом омуте. Так давно, как будто и не в этой жизни, и не со мной. Но нет — вот фотографии, вот в телефоне можно увидеть номера людей из того времени. Они иногда объявляются, пусть и очень редко. У кого-то ребенок родился, кто-то машину новую купил, но, в основном, много пьют. И не верят вообще никому, ничему и ни во что.

Пять лет назад мне надоело пропиваться в страданиях по высоким и низким материям. Я навсегда бросил это дело и зачем-то приехал в Москву. Здесь я поселился в коммуналке по соседству с пустой комнатой и проституткой Аленой. Алена была увядающей и доброй, вечерами цедила спиртное и слушала французский шансон. Я никогда не заходил в ее комнату, да и она мне не мешала. Иногда мы пересекались на общей кухне: она, если не стояла возле плиты, по обыкновению своему дымя баклажанного цвета затылком, доставала из холодильника жестяную банку чего-то слабоалкогольного и забиралась с ногами на ветхий табурет, а я гладил вещи. Иногда она мне помогала с рубашкой. Утром Алена ложилась спать, а я шел на работу. Надевал костюм, начищенные до блеска туфли и чужую роль, которая плотно встроилась в мою жизнь. Ветхая дверь, крысиные вотчины лестничных маршей, офисные обиталища пасюков побольше да поумнее. И холод. Трупная температура недоброты недочеловечества. С тех пор я не верю актерам, не люблю театр и ролевое насилие образа успешности, а еще сильно сомневаюсь в людях, которые всегда улыбаются.

Теперь для меня очевидна простая истина: никогда не поздно уехать к самому себе… ну или вернуться. Просто вот так взять, проснуться в одно прекрасное утро и понять, что тебя подменили — это уже кто-то другой, и так дальше просто невозможно, нельзя. Тяжелее стать настоящим. Это как созерцание капель на стекле, когда черная вата, октябрь и фонари. Тяжелые воспоминания: осень, недели дождей. Пустые и серые дни. Хочется закрыться на все замки, заглушить всеми возможными способами звуки этого мира и тихо его любить. Несовершенный, но такой родной. Он сжался до скромного обиталища, пустого, но ароматного чая. До звенящего одиночества и абсолютной радости.

По пути из магазина я решил проверить почтовый ящик и забрал из него ворох писем и квитанций. Серый вековой быт. В такт мыслям в подъезд кто-то выставил дверь с зеркалом от старого мореного бабушкиного шкафа, да так и оставил. По утрам молодые соседки себе нравятся, мужики начинают массировать под глазами, а я неизменно бросаю улыбку тому персонажу, что отражается: человеку в неизменных «авиаторах», если солнце, бродяге с рюкзаком и фотоаппаратом. Я не включаю телевизор и стараюсь как можно меньше заглядывать в новостные ленты: почему-то все острее и чаще возвращаются образы прошлого. Разлетается мещанская мишура, я снова все тот же русский Ваня, пришедший с «калашом» из далекого 1968 года, а может, и 1979-го, а может, и 1995-го или 1999-го. Да какая, впрочем, разница? Снова еще одно пустое утро остывает в кружке с черным сладким кофе. Я отчего-то часто вспоминаю своего деда и мысленно благодарю его. За то, что он всегда учил крепко думать, прежде чем делать, и не верить никому, кроме этого неба с назойливым свистом вертолетных лопастей. Я долго обдумывал эту поездку. Собственно, ничего сложного и не было: запрос, ожидание ответа, оформление, чемоданы и бездонный печальный океан с тонкой ватой облаков. Он отпечатан на старых черно-белых фотографиях, где ты, дед, сидишь с пулеметной спаркой на месте стрелка-радиста. Стихия и сейчас не изменилась с того времени, когда ты был живой. И ты всегда верил только глазам, верил в свет и холодную мудрость, которая тихо сияла теплым светом в твоих глазах. Я буду стараться быть похожим на тебя, и пусть жизнь продолжается.

Вот уже загрузился компьютер. Добрался наконец и до электронки. Захожу на сервис и не верю своим глазам. Только позавчера отправлял запрос, а уже ответили. Неожиданно быстро. Я почти замираю, мне очень важно содержание. Загружаю текст в автоматический переводчик, и оцепенение сменяется радостью. Решение положительное. Славно, когда многолетняя дорога приводит к новой двери. Ты еще не знаешь, что за ней кроется, но не открыть не можешь, ведь рука готова сделать последнее движение к кованой ручке. А начиналось все так…

ЖИЗНЬ

I

Возле реки был огромный камень. Никто не знал, когда и как он тут появился. Да и мало кому это было интересно. Может быть, много лет назад он был скалой, которую разрушили сухие ветра и доменный жар степного солнца. А может, и вовсе покоился под землей, пока суховеи и река не обнажили каменную душу исполина. Сейчас он служил превосходным трамплином для ныряльщиков: прыжок в прохладную глубину, несколько махов, и вот уже ноги встают на ласковое песчаное дно.

Когда ветер переставал шуметь в ивняке и затихали птицы, замолкал и мальчишеский гомон. Все вскакивали, отряхивая песок с плавок, и всматривались в ровный, как стол, горизонт. Сначала на нем появлялся желтый оттенок, потом линия бесконечности исчезала из вида и становилась бурой.