Светлана Тулина - Живые и мертвые, или Племянник из шкафа

• Название: Живые и мертвые, или Племянник из шкафа
• Автор: Светлана Тулина
• Жанр: Стимпанк

«…С безмолвного согласования между мной и великим сыщиком я предпочёл обойти молчанием дело Наглого Племянника, заметки о котором навсегда запечатлелись в дагерротипе моей памяти. Сейчас времена изменились, опасения остались в далёком прошлом и раскрытие той старой тайны никому уже не способно доставить бед, но я и сам похоронил её так глубоко на задворках собственных воспоминаний, что никогда более, наверное, не вытащил бы на свет божий, если бы не разбудившие меня мертвецы…»

---

Но тогда до этого было далеко. Война только что кончилась, я был отпущен из армии с вежливой формулировкой «по состоянию здоровья» и чувствовал себя таким же разбитым, как и лондонская Кровля, хрустальные купола которой тут и там пятнали чёрные кляксы проломов и воронок. Атомная бомба, на которую так уповал кайзер, оказалась грязным, но чрезвычайно малоэффективным оружием, и лондонцы довольно быстро освоились с жизнью рядом с постоянно действующими вулканами, в которые подобная бомбардировка превратила часть Сити и район, ранее известный как Пекло, вот уж поистине получилась зловещее совпадение. Где-то там, в глубине, бесконечная энергия непрерывного ядерного распада продолжает проплавлять себе дорогу к центру Земли, чтобы когда-нибудь обязательно его достигнуть. Некоторая часть учёных опасается, что именно тогда и произойдёт пресловутый «всеобщий водородный взрыв», вовлекающий в реакцию непрерывного деления абсолютно все атомы водорода, содержащиеся в воде и прочих жидкостях, что непременно приведёт к гибели всего живого на планете, а, возможно, и к уничтожению её самой как небесного тела. Ведь все живые существа на девяносто процентов состоят из воды, не говоря уж о реках, морях и океанах, и страшно даже представить, что произойдёт, если вдруг всей этой воде вздумается взорваться в один далеко не прекрасный миг. Но большинство учёных категорически не согласно с настолько пессимистическим прогнозом и уверяет, что земное ядро способно растворить в себе энергию не только тех двух с небольшим десятков ядерных зарядов, что были применены во время Великой Войны всеми странами-участницами, но и на порядок большую. И при этом его собственная температура вряд ли повысится более чем на одну сотую градуса — слишком несопоставимы размеры. Простые же лондонцы не задумываются над этим и продолжают жить, как жили, старательно залатывая нанесённые войной раны или же используя их в мирной жизни по-новому.

Человек привыкает ко всему. В том числе и к жизни на краю вечно действующего вулкана. И не только привыкает, но и умудряется извлекать выгоду — раскалённая язва Пекла, к примеру, сделалась общественным крематорием сразу же после возникновения. В неё скидывали всевозможный мусор и трупы как общественные санитарные патрули — дабы избежать эпидемий, так и мрачные одиночки, закутанные до глаз шарфами и в низко надвинутых шляпах — из совершенно иных побуждений.

Ну и, конечно же, радиация! Живительная и бодрящая радиация, так приятно греющая деформированные суставы и врачующая старые раны. Приказчики от медицины быстро сообразили свою выгоду, и в наши дни возле Пекла располагаются лучшие санатории и фешенебельные лечебницы, одна неделя пребывания в которых стоит больше, чем годовой заработок какого-нибудь почтового клерка или рабочего из предместий. Но в послевоенные годы воспоминания были ещё слишком свежи и приличные жители столицы предпочитали избегать окрестностей рукотворных вулканов, а селились там лишь те, кому нечего было терять: падкие на дармовое тепло бродяги да представители лондонского отребья. Впрочем, не все — нищие тот район недолюбливали, и у них были на то веские причины. Дело в том, что под воздействием радиации самые ужасные гноящиеся язвы и нарывы высшего качества, на изготовление которых порядочный нищий тратил зачастую не меньше десяти-двенадцати дней, под воздействием целительного излучения исчезали буквально за несколько часов, не оставляя после себя даже шрамов и нанося тем самым существенный урон профессиональной пригодности несчастного лжекалеки.

В те годы с жильём в Лондоне было ещё хуже, чем сейчас. Часть зданий оказалась разрушена и не подлежала восстановлению, другие требовали капитального ремонта. Дождь и туман беспрепятственно проникали сквозь пробоины в Кровле, а непременное тускло багровое зарево над Пеклом окрашивало их в мрачные кроваво-чёрные тона. Цвета пепла и крови. Цвета только что закончившейся войны. Горящее здание можно затушить водой или песком, но для горящей нефти нужна специальная химическая пена особого состава. Что за странные и уникальные химические вещества содержатся в человеческой крови, из-за чего пожар, охвативший весь мир, затушить оказалось возможным только ею?

Та война была особенной, не чета прежним. И вовсе не из-за того, что велась преимущественно в воздухе, впервые за всё существование человечества. Не из-за газов, не из-за массового применения атомных и каролиниевых бомб и даже, как это ни странно, не из-за оружия массового поражения. Я, ветеран, с честью прошедший три войны и одно Нашествие, утверждаю — Великая Война была уникальной. Подобных ей не было ранее — и, надеюсь, ужаснувшееся человечество более никогда не допустит повтора.

Война без правил и чести. Война без фронта и тыла. Война без нейтралов — война, во время которой никто не мог чувствовать себя в безопасности, ни отдельные люди, ни целые страны. Война, в которой бомбы сыпались на мирные города и расстреливались пленные, а разлитая с идущих гребёнкой самолётов отрава убивала всё живое на площади целого округа или провинции. Сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что у той Войны есть и некое положительное последствие, в котором мы вряд ли признаемся сами себе на сознательном уровне, но избегнуть которого, к счастью, не удалось никому.

Та Война заставила нас иначе взглянуть на марсиан. Менее нетерпимо и даже немного смущённо, что ли. Ибо мы если и не осознали, то печёнкой прочувствовали, что человек — куда более страшный враг и куда более чудовищная тварь, чем любой инопланетный пришелец-алиен. И с ним куда сложнее договориться.

С марсианами, во всяком случае, мы справились без разрушения Лондона. С кайзером — не получилось.

Бейкер-стрит не оказалась исключением — помню, что из окна моей комнаты как раз очень хорошо был виден дом на противоположной стороне улицы, от которого осталась лишь одна боковая стена. В провалах верхних окон тёмным багрянцем отливало далёкое зарево. Уцелевшая занавеска, когда-то белая, но теперь намокшая и потерявшая цвет, слабо шевелилась на ветру, словно дом устало помахивал белым флагом, сообщая о капитуляции и не понимая, что принимать её некому, да и сам он давно уже мёртв. На втором этаже каким-то чудом уцелел балкончик, увитый диким виноградом. На балкончике бывший хозяин оборудовал уютный уголок — бар, плетёное кресло и маленький столик. Помню, как меня поразил белый фарфоровый чайник, преспокойно стоявший на этом столике, в то время как больше от довоенного быта жильцов не сохранилось ничего.

Наш дом война пощадила. В отличие от сограждан, превративших его в музей. Сомнительное удовольствие — жить в помещении, куда в любой момент может завалиться толпа нагловато-почтительных туристов во главе с почтительно-нагловатым экскурсоводом. В такие минуты я жалел, что в Лондоне с жильём проблемы. Тем более, что Холмс с его великолепным презрением к условностям обычно в таких случаях просто уходил к себе и начинал играть на скрипке, оставляя меня одного на растерзание отвратительной толпы и не менее отвратительных звуков.

О, эта скрипка!

К моему глубочайшему сожалению, игра на ней в неурочные часы относилась к тем привычкам Шерлока Холмса, которые оставались неизменными на протяжении многих десятилетий. Звуки, извлекаемые знаменитым детективом из чудом сохранившегося с довоенных времён музыкального инструмента, вряд ли можно было назвать гармоничными, выбираемые же им для музицирования часы — как правило, ранние предрассветные — лишь усугубляли производимый эффект. И потому я мысленно каждый раз сетовал, что это пристрастие благополучно не кануло в прошлое, подобно любви к серебряным запонкам.

Именно из-за ночного концерта в тот день я встал гораздо позже обычного и пропустил появление высокопоставленного гостя. Плотная изолирующая повязка на глаза и уши помогла мне оградить сознание от грубых воздействий окружающего мира, но она же и не позволила уследить за проходящим временем.

Ещё со второго этажа я услышал громкие голоса и понял, что у нас визитёр, а, спустившись в гостиную, увидел его сидящим в моём любимом кресле у курительного столика. Крупный, но ещё не старый мужчина, глубокие складки на лбу и у губ, короткая стрижка, седые виски. Лицо аристократически благородное, брылястое и бледное, пожалуй, бледное даже излишне; под глазами мешки, на скулах красноватые пятна, щёки и подбородок отливают синевой — похоже, побриться сегодня наш гость так и не успел. Подобное поведение вряд ли является типичным для обладателя дорогого и буквально излучающего благопристойность костюма, а, значит, дело, приведшее его на Бейкер-стрит, не только важное, но и спешное. О важности же свидетельствует общая нервозность посетителя, неестественная бледность его лица и нетронутая чашка чая со сливками — на столике перед ним, рядом с пепельницей. Утро выдалось довольно прохладным, но пар над чашечкой не поднимался — значит, забытый напиток успел остыть.