Валерий Попов - Зощенко

• Название: Зощенко
• Автор: Валерий Попов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-235-03786-1

Валерий Попов, известный петербургский прозаик, представляет на суд читателей свою новую книгу в серии «ЖЗЛ», на этот раз рискнув взяться за такую сложную и по сей день остро дискуссионную тему, как судьба и творчество Михаила Зощенко (1894-1958). В отличие от прежних биографий знаменитого сатирика, сосредоточенных, как правило, на его драмах, В. Попов показывает нам человека смелого, успешного, светского, увлекавшегося многими радостями жизни и достойно переносившего свои драмы. «От хорошей жизни писателями не становятся», — утверждал Зощенко. И это поистине философское высказывание можно назвать основной идеей книги. Дар сатирика — сам по себе опасный дар, и Зощенко это хорошо понимал, как понимает и автор его жизнеописания, представивший своего героя и в славе, и в расплате за нее.

---

И вдруг — Валя привез бумагу — извещение из Министерства социального обеспечения о том, что ему присуждена, наконец, персональная пенсия республиканского значения в размере 1200 рублей и что ему надлежит явиться за получением пенсионной книжки в Горсо… И вот, часов около 7 или в 8-м мы отправились на вокзал. Шел он очень медленно, с трудом… пройдя Полевую, остановился у сосны, отдыхал… В конце Дубковского переулка посидел на скамейке у колодца. Жаловался на слабость. Говорил, как отвратительна, неприятна старость… А душа у меня болела, болела… Так не хотелось, чтобы он уезжал! И так хотелось, чтобы приехал скорее! Предлагала ехать с ним — отказался: “Чем ты можешь помочь?” И уехал.

…Наконец, не в силах совладать с беспокойством, позвонила Михаилу… И вдруг слышу какой-то странный, “чужой”, “замогильный” голос… Спрашиваю: “Мишенька, ну когда ты приедешь?”

…Утром — не могу дождаться приезда. Наконец — между 2 и 3 часами — слышу — машина! (Это было 7 июля.) Сбегаю вниз… Он идет по дорожке… Медленно… Словно приговоренный к смерти…

Свесив голову на грудь — худой, высокий от худобы, летнее пальто — как на вешалке… Боже мой! Бросаюсь к нему… Веду наверх… Он поднялся с трудом по лестнице, остановился у столика — так трудно ему было двигаться… И вдруг сказал: “Я умираю… У меня было кровохарканье”. Я начала успокаивать его: “…ну, может быть, лопнул какой-нибудь сосудик, или кровоточила десна… Успокойся, не надо волноваться”.

Рассказывал, как получал пенсию — сначала предложили было ему написать какое-то обязательство сообщать в случае большого заработка, потом сказали, что это не нужно…»

Хорошо, что Зощенко не успел разобраться в этой последней «писательской неприятности»: когда назначают повышенную пенсию за особые заслуги — при этом, фактически, запрещают работать дальше, любые твои заработки вычитают из пенсии!

Вера Владимировна записала:

«Радовался пенсии, говорил, как это хорошо, что можно будет спокойно жить, что так неприятно бывало занимать деньги… Я соглашалась с ним, говорила, что этой пенсии нам вполне хватит на двоих. Он сказал: “А Валичке?” На это я, улыбнувшись, заметила: “Ну, для своего Валички ты раз в месяц что-нибудь напишешь…” Согласился. Потом сказал: “Теперь я за тебя спокоен! Умру — ты будешь получать половину моей пенсии!”

Я, конечно, возмутилась — зачем говорить о смерти? Не нужно мне его пенсии!

На третий день ему стало хуже… Стал жаловаться на сильные боли в груди, в животе — “давит”… Начал говорить односложно, путать слова».

К Зощенко был вызван врач Гилянов, который после осмотра сказал Вере про мужа: «…Это тяжелый сердечный больной… Здесь не только аритмия, здесь — декомпенсация и стенокардия… Здесь — нарушение кровообращения… Притом — дистрофия».

Вера Владимировна подробно записала последние дни:

«…Вечером он вдруг сказал, прощаясь на ночь: “Завтра надо завещание… деньги Валичке”.

Как он любил сына! Боже мой, как он его любил!.. Его одного в целом мире!»

Приближалось «последнее прощание». Вера Владимировна записала все очень подробно:

«…врач уговаривал Михаила лечь в стационар… Тот отказался наотрез… Стал называть меня “Верочкой” — как я удивилась этому непривычному для меня ласковому обращению. И думала — вот поправится он и сбудется наконец моя мечта — он будет доверять мне, начнется, наконец, хорошая, спокойная жизнь, будет, наконец, счастье, любовь, нежность… Какой беспомощный, какой слабенький он был! Маленький мой, любимый мой! Как доверчиво тянулся ко мне, принимая лекарство — верил, что я спасу его!»

Судьба Зощенко драматична. Но — в отличие от многих, погибших от чужой руки и похороненных неизвестно где, он умер в своем доме, на руках жены и сына. И жена оставила воспоминания, сохранила для нас последние его часы:

«И вот — воскресенье, 13-е. Проснулся в половине 11, пил молоко. Пил с охотой, с жадностью даже — залпом выпивал стакан молока. Боялся болей — их не было. И я успокаивала его. Нет, он хотел жить! Не правы те, кто думает, что он хотел смерти. Он думал — беда от того, что мало ел… И он старался есть больше… Почему-то часто путал слова. Вместо одних употреблял другие, схожие по первой букве. Вместо люминала все просил — “линолеум”. Я догадывалась, не поправляла его… Делала вид, что все в порядке.

Он вдруг сказал: “Как странно, как странно… Как я нелепо жил!” А я заметила: “Ну ничего, вот теперь будешь жить 'лепо' “…»

Вот и настал час проверки — его коллег, его старых поклонников и друзей:

«…После того как никто не приехал из Союза (а он, очевидно, ждал), он стал беспокоиться, не мог лежать, просил, чтобы его посадили, садился, потом опять ложился… В тот день я послала первую телеграмму Мариэтте Шагинян — я думала, она сразу приедет, поднимет всех на ноги, спасет!»

Писательница Мариэтта Шагинян, старый друг Зощенко, всегда помогала ему в трудные минуты… хотя бы деньгами. Но и не только. Женщина восточная, темпераментная, властная, она умела добиваться своего, «выбивать» для друзей то, что им было положено. Авторитет ее всегда был высок — в том числе и у властей. Мариэтта Шагинян прославилась своей работой о Ленине — тетралогией «Семья Ульяновых». В ее исполнении «Лениниана» получилась интересной, драматичной, острой. Многие прежде неизвестные сведения она добыла из архивов и опубликовала впервые — и все заговорили о ней. Она — могла многое. И Вера Владимировна на нее очень надеялась:

«Действительно, сразу по получении телеграммы ее дочь позвонила мне, подробно расспросила о болезни, сказала что Мариэтта завтра же приедет в Ленинград…

Но когда я сказала ему: “Мишенька, звонила Мариэтта, она завтра приедет!”, — он ответил: “Бог с ней!” (Он почему-то давно разочаровался в Мариэтте и в ее добром к нему отношении)».

И отчасти он оказался прав. Мариэтта приехала только на похороны. И главной «свидетельницей прихода смерти» оказалась Вера, записавшая все с поразительной точностью:

«…В эти последние дни ему, наверное, было очень больно — он все засовывал пальцы в рот… Я не понимала, в чем дело, а потом заметила — на тоненьком пальчике — прокус… Видно, очень больно было ему… И что же болело, что мучило его? Я так и не знаю… И он клал голову мне на плечо, и мы сидели, тесно прижавшись друг к другу — так, как я мечтала, и это было в последний раз».

Да — трогательна и пронзительна эта идиллия, посетившая их накануне «последнего прощания» и наступившая наконец на пороге смерти. Была рядом женщина, смягчившая страшные минуты. Как сказал Пастернак: «Смягчи последней лаской женскою мне горечь рокового часа!»

Воспоминания Веры Владимировны — все отчаяннее:

«Потом он стал просить: “Увези меня, Верочка. Везите меня в Ленинград, в больницу!” Он так хотел жить!.. Он не хотел умирать! И в тот же день он впервые сказал: “Я умираю, Верочка!”

Как ужаснулась я!.. Опять была страшная ночь. На утро, в воскресенье, 20-го, явился Максимович, а следом за ним — Николай Михайлович из Литфонда с каким-то знаменитым профессором… После Максимовича обследовал приехавший профессор и врач, потом консилиум на веранде, внизу… Решение одно — немедленно в больницу! А когда стали звонить в Свердловку — оказалось, нужно разрешение из Горкома, а было воскресенье и никого на местах не было! Куда только не звонили — все напрасно!

К тому же вечером вдруг разразилась страшная гроза, ураган, ливень, и телефонная связь была прервана!

…Я снова отправила телеграмму в Москву — на этот раз, кроме Шагинян, Павловой и Федину… Федин откликнулся мгновенно:

“Глубоко сожалею, приехать не могу: сегодня уезжаю за границу. Телеграфирую первому секретарю тов. Спиридонову просьбу оказать наилучшую помощь Мише. Одновременно обращаюсь в Союз писателей. Горячий привет. Пожелание выздоровления Мише. Федин”».

Конечно, надеяться на то, что бывший друг-«серапион», а ныне — сановный литературный вельможа Константин Федин бросит все, в том числе государственно-важную международную поездку, и примчится в избушку самого талантливого, но и самого несчастного «серапиона», — было бы слишком наивно. Но Федин старается помочь — причем на высшем уровне: Спиридонов, насколько мне помнится, был тогда секретарем Ленинградского обкома. Может быть, именно благодаря этому вскоре пришла телеграмма из Литфонда: «Телефон испорчен. Госпитализация Свердловку возможна завтра. Столяров».

Валерий и его знакомые ездили в аптеку за кислородными подушками. Дальнейшие события Вера Владимировна вспоминает так:

«Да, это была страшная ночь! А потом начался ужас… Приехали из Свердловки… Я думала — сейчас его увезут. И я уже решилась на это… Но тут же ждало разочарование — врач после осмотра наотрез отказался везти: “Больной не транспортабельный… Везти сегодня нельзя… Может быть — завтра…”