Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации

• Название: Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации
• Автор: Борис Миронов
• Издательство: Весь Мир
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7777-0551-8

Фундаментальные работы Б.Н. Миронова по социальной истории Российской империи и исторической антропометрии вызвали большой интерес российских и зарубежных ученых, а также привлекли внимание широкой читательской аудитории. Новаторские подходы автора вызвали в научной и даже околонаучной среде оживленную дискуссию. Особым вниманием у рецензентов пользуется монография «Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII — начало XX века» (2010 — 1-е изд., 2012 — 2-е изд.). Настоящая книга содержит ответы автора на отзывы, рецензии, статьи своих оппонентов, которые по разным причинам не были опубликованы ранее, либо были опубликованы с сокращениями. В этой книге автор выступает последовательным поборником аргументированной, содержательной и корректной научной критики.

---

Утверждения П.П. Щербинина: «проявления общественной самореализации и деятельности общественных организаций в столицах и провинции кардинально отличались»; в провинции отсутствовала свободная пресса, не было развитого общественного мнения, политических партий; провинциальная бюрократия не давала добровольным ассоциациям проявлять общественную инициативу — не соответствуют действительности. Сравним столицы и Тамбов, откуда родом П.П. Щербинин.

Добровольные общества распределялись по стране достаточно равномерно в соответствии с относительной численностью населения. Например, число благотворительных обществ в 48 губернских городах Европейской России на 1898 г. равнялось 1662, из них в Петербурге — 355 (21,4% всех обществ), в Москве — 259 (15,6%), в Тамбове — 13 (0,8%). Но и население губернских городов распределялось похожим образом: в Петербурге — 1265 тыс. (22,1%), Москве — 1039 тыс. (18,2%), Тамбове 48 тыс. (0,8%){78}, следовательно, по числу благотворительных обществ на 1000 человек городского населения Тамбов даже опережал столицы. В отношении кооперативов на 1000 человек населения Тамбовская губерния отставала от столичных, но незначительно. Число кооперативов в 50 губерниях на 1913 г. составляло 19 265, в том числе в С.-Петербургской губернии 523 (2,7% от всех кооперативов), в Московской — 414 (2,1%), Тамбовской — 347 (1,8%), а доля губерний в населении равнялась соответственно 2,5% (3137 тыс.), 2,8% (3591 тыс.) и 2,8% (3530 тыс.){79}. То же следует сказать о всех видах добровольных ассоциаций (религиозных, студенческих, профсоюзных, клубов и т.п.), число которых накануне Первой мировой войны в 50 губерниях Европейской России превысило 54 тыс.: свыше 19 тыс. церковно-приходских попечительств (1902 г.), 13 тыс. кредитных и ссудно-сберегательных товариществ, 10 тыс. потребительских кооперативов, 5,8 тыс. сельскохозяйственных обществ, около 5 тыс. благотворительных обществ (4958 в 1898 г.) и сотни ассоциаций другой специализации, объединявших миллионы человек — только кооперативы всех видов охватывали около 11 млн. членов{80}. За время войны число добровольных организаций, если ориентироваться на увеличение количества кооперативов до 63–64 тыс., существенно возросло, охватив до половины всего населения страны{81}. Если даже количество ассоциаций других видов осталось прежним, то все равно их общее число превысило 90 тыс.{82}

Известный эксперт по данной проблеме, А.С. Туманова (П.П. Щербинин по ошибке зачисляет ее вместе с американским историком Дж. Брэдли в свои сторонники) на самом деле утверждает: «методы грубого вмешательства в общественную жизнь не были определяющими чертами стиля руководства губернаторов изучаемого периода», «признание отдельных позитивных сторон организованной самодеятельности общества было характерно даже для самых консервативно настроенных губернаторов дореволюционной России»{83}. В Тамбове на рубеже XIX–XX вв. действовало 69 ассоциаций численностью от нескольких десятков до тысячи членов, проводивших довольно активную общественную работу. Местная коронная власть чутко реагировала на требования местного общества, а если этого не делала, то лишалась должностей. Под давлением общественного мнения правительство отрешило от должности тамбовского губернатора Н.П. Муратова и перевело его в Курскую губернию, где он вновь вступил в конфликт с местным обществом, который закончился аналогичным образом. Что касается контроля со стороны властей за деятельностью общественности, то, по мнению А.С. Тумановой, это было необходимо ради сохранения социального порядка: «Учитывая неподготовленность российского общества к демократии, подтвердившуюся всем ходом исторических событий накануне и после Октября 1917 г., следует признать, что общественная самодеятельность не могла быть совершенно свободной от государства, и неконтролируемый процесс создания и деятельности общественных организаций таил в себе немалую опасность»{84}.[15]

7. Соображения отдельных авторов

Перехожу к ответам на соображения отдельных авторов.

М.А. Давыдов привел, на мой взгляд, неоспоримые аргументы в пользу тезиса о постепенном повышении уровня жизни в пореформенной России. Основываясь на транспортной статистике, он пришел к следующим выводам.

Данные ЦСК и земств преуменьшали размеры сборов хлебов, поскольку так или иначе основывались на опросах крестьян, заинтересованных в их занижении.

«Голодный экспорт» — миф. Соотношение внутреннего и внешнего хлебных рынков в XX в. изменилось в пользу внутреннего. Экспорт хлеба из России увеличивался в конце XIX — начале XX в. прежде всего за счет лишь семи губерний степной полосы, дававших в сумме 82% прироста вывозных перевозок всех хлебных грузов. Эти данные являются также ответом на мнение М.Д. Карпачева о существовании «голодного экспорта».

Общая сумма доходов по ведомству Главного Управления неокладных сборов и казенной продажи питей лишь за 1903–1913 гг. возросла в 1,7 раза; все возраставшая величина перевозок важных потребительских товаров, не являющихся предметами роскоши, свидетельствуют о повышении уровня жизни.

Либеральная часть русской интеллигенции сыграла «фатально-провокационную роль в российской истории». Народническо-марксистские построения, господствующие в научной и общественной мысли в пореформенное время, не соответствовали реальности. Пока мы их не преодолеем, на какой-либо прогресс в изучении социально-экономической истории Российской империи рассчитывать не приходится.

А.А. Куренышев ставит интересный вопрос: куда шли вырученные от продажи русского зерна деньги? Доставалась ли хоть малая толика их крестьянам? Отношение местных цен, по которым крестьяне продавали хлеб, к экспортной цене показывает минимальную долю крестьян в вырученных от продажи зерна денег. В 1901–1914 гг. при продаже ржи доля крестьян составляла 85%, пшеницы — 88%, и овса — 76% (табл. 5).

Таблица 5. Разница между экспортными и местными ценами в Центрально-черноземном районе в 1901–1914 гг.{85}   1901–1905 гг. 1906–1910 гг. 1910 г. 1911 г. 1912 г. 1913 г. 1914 г. Рожь: отношение местных цен к экспортным, % 78,8 88,2 78,8 83,6 88,1 88,8 90,2 Местная, коп. за пуд 58,4 84,8 64,0 74,0 86,0 76,0 84,0 Петербург, коп. за пуд 77,9 101,6 87,4 94,7 104,5 91,7 99,9 Одесса, коп. за пуд 70,4 90,6 75,0 82,4 90,8 79,4 86,4 Пшеница: отношение местных цен к экспортным, % 83,7 89,7 83,9 99,2 90,3 84,8 91,5 Местная, коп. за пуд 80,2 104,8 94,0 110,0 110,0 97,0 101,0 Рига, коп. за пуд 95,8 116,5 113,4 112,9 123,8 115,9 108,2 Одесса, коп. за пуд   117,1 110,7 108,9 119,9 112,8 112,6 Овес: отношение местных цен к экспортным, % 71,0 79,4 76,7 75,6 79,0 75,0 83,1 Местная, коп. за пуд 53,2 64,8 49,0 64,0 82,0 66,0 75,0 Петербург, коп. за пуд 76,2 80,8 59,1 87,1 105,1 86,3 94,9 Рига, коп. за пуд 73,7 82,4 68,6 82,2 102,6 89,6 85,6

Учитывая дороговизну провоза от мест производства к портам, прибыль хлеботорговцев следует считать скромной. Львиная доля выгоды от торговли зерном, вопреки широко бытующим представлениям, шла производителям хлеба. Доходы же от русского экспорта хлеба шли преимущественно на нужды индустриализации. Например, в 1907 г. было вывезено хлеба на 431 млн. руб., а ввезено жизненных припасов на 202 млн. Среди последних преобладали товары широкого потребления: чай — на 76,6 мл., зерно и мука (вместе с рисом) — на 28,6 млн., рыба — на 31,1 млн., овощи и фрукты — на 20,9 млн. и т.п. Ввезено машин и оборудования на 69 млн., в т.ч. сельскохозяйственных машин на 18,4 млн. руб. Таким образом, российский импорт состоял на 23,8% из жизненных припасов — это в основном продукты, не производимые в России, на 0,6% — из скота, на 47,6% — из сырых и полуобработанных материалов (металлы, волокно, уголь, кокс, каучук и т.п.), предназначенные для нужд промышленности, и на 28% — из фабрично-заводских и ремесленных изделий, среди которых доля предметов роскоши (ювелирные изделия, экипажи, часы, галантерея и пр.) равнялась лишь 5%{86}.