Олег Трубачев - К истокам Руси. Народ и язык

• Название: К истокам Руси. Народ и язык
• Автор: Олег Трубачев
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4438-0379-1

Олег Николаевич Трубачев как научный деятель, как творческая личность представляет собой поистине целый континент в отечественной науке. Это крупнейший авторитет в мировой славистике и индоевропеистике. В своих трудах, посвященных поиску прародины русов – первого славянского очага, вопросам происхождения русского народа, исследованию русского языка, – академик О.Н. Трубачев последовательно занимал антинорманнистские позиции.

Эта книга объединила наиболее значимые работы великого русского ученого, посвященные истории Руси и славянства.

---

*tyvyrs – тиверьци (исход вторично осмыслен как славянский суффикс). В результате мы вновь возвращаемся к нашим исходным формам *tur– и *rus-, которые обе небезразличны для нашей Руси и к тому же так связаны между собой – гораздо теснее, чем это можно представить себе в наше время. Грубость военных обычаев, морские набеги на Византию, близость мест проживания – все это накрепко роднит тавров и понтийских росов в представлениях византийцев уже в IХ веке[222]. От них еще далеко до исторической Руси, с той разницей, что поначалу было одинаково до нее далеко – и от «тавров», и от «росов». собственно говоря, и в последующие века на византийском Юге едва ли не более стабильна тенденция переносить на днепровскую Русь имя тавров и тавро-скифов. Важно не приуменьшать возможности того, что помимо этих последних литературных форм на северных побережьях Черного моря жили местные обиходные варианты или – вариант. Из наших наблюдений вытекает, что реально им могла быть форма *tur-. С юга же неуклонно ширилась и входила в обиход форма *rus-, откуда в конце концов и утвердилась Русь, название, понятие и самосознание, за ними стоящее. Зрел и другой вариант, который не состоялся. Сейчас для нас, может быть, важнее всего, что он тоже зрел на ранее цивилизованном Юге, а не на отсталой северной окраине, – вот что, пожалуй, самое важное, как дополнительный аргумент этого главного направления – с Юга на Север, а не наоборот. Второй вариант (тавры, тавро-русы, *туро-русы) оказался приглушен и предан забвению, хотя я почел своим долгом указать и на него – на то, что он мог реально оказаться для нас первым и единственным названием нашей Родины, и тогда шла бы речь о великой стране *Турь или *Турия. Сейчас это звучит как абстрактная теория, да и вообще нам не так давно запрещали «писать историю в сослагательном наклонении»[223]. Но что же в таком случае называется моделированием и так ли уж оно неуместно в исторической науке? И разве оно не стόит несколько бόльшего внимания с нашей стороны, если именно на этом пути, идя по следам Руси Азовско-Черноморской, как и Руси вообще, мы тем самым расширяем аргументацию в пользу своего решения более чем двухвекового вопроса науки о Руси.

Этногенез славян и индоевропейская проблема[224]

Всем понятен смысл индоевропейской проблемы – центральной и труднейшей проблемы сравнительного языкознания, но сформулировать ее нелегко, и притом каждая эпоха вносит свое в эту формулировку. Образ индоевропейского генеалогического древа с единым стволом и отходящими от него ветвями, очевидно, устарел, хотя на практике служит и по сей день. Более адекватной кажется сумма этногенезов, или образ более или менее близких параллельных стволов, идущих от самой почвы, т.е. подобие куста, а не дерева; этот образ неплохо передает древнюю полидиалектность, но и он не вполне удовлетворителен, поскольку недостаточно выражает то, что придает индоевропейскому характер целого. Это целое не ограничивается корнями, но существует, существовало и в виде объединяющих слоев. Таким образом, мы должны изучать частные этногенезы славян, германцев, балтов, греков, армян, фракийцев, иллирийцев, индоиранцев, анатолийцев и других на индоевропейском фоне, а также эти объединяющие их слои.

Узколингвистический подход к индоевропейской проблеме не выдержал испытания временем; индоевропейцы – это не только имя, глагол, аблаут, синтаксис, это и выраженная в языке культура. Значит, задача не только в том, чтобы сополагать независимые результаты языкознания и археологии, но и в том также, чтобы типологию языкового материала продолжить на типологических аналогиях за пределами языка, т.е. в широкотипологическом подходе к этногенезу и к индоевропейской проблеме. Общеметодологическое значение этих исследований не оставляет сомнений, их результат в перспективе призван стать частью нашего самосознания.

Вместе с тем сложность предмета такова, что сохраняют силу и такие слова, сказанные лингвистом: «Наука – это диалог, и никто из нас не может претендовать на то, что он сказал последнее слово».

Один из недавних обзоров происхождения индоевропейцев по итогам языкознания, археологии и антропологии констатирует, что «истоки индоевропейства еще не уловимы археологически»[225]. Следом идут признания вроде того, что археология одна не может разгадать начало прагерманских этнических групп[226]. Наконец, при всей вероятности соответствующих этнических перемещений, «в археологических материалах, обнаруженных на территории к северу от Альп и относящихся к периоду предполагаемых переселений, нельзя найти следов того, что какие-то племена с этой территории ушли»[227], и т. д., и т. п.

Сторонникам исходного индоевропейского «единства» полезно привести мнение об отсутствии в Центральной Европе единой культуры при эпипалеолите (к которому иногда относят зарождение индоевропейских языков)[228]. Напротив, несравненно ближе к нашему времени, в эпоху поздней бронзы, специалисты находят однородность центральноевропейской культуры[229]. Мы далеки от мысли прямолинейно связывать явления эволюции языка и культурной эволюции, и все-таки факт появления однородности культуры как поздний, иначе – вторичный, итог подкрепляет естественную мысль о вторичности выработки, например, единообразной «древнеевропейской» гидронимии.

Напрасно некоторым ригористам-языковедам уже одно признание интеграции языков представляется пережитком марризма[230]. Напротив, очень здраво и сейчас звучит суждение, что образование «ветвей» индоевропейской языковой семьи шло преимущественно через интеграционные процессы[231], как и указание, что образование крупных племен и народов – сравнительно позднее явление[232].

Для нас совершенно естественными представляются поэтому следующие слова: «…Любая концепция или метод, которые принимают во внимание и оперируют исключительно одним из этих процессов (конвергенцией или дивергенцией. – О.Т.), то есть не учитывая также одновременного и/или последующего действия противоположного фактора языкового развития, будут неизбежно узкими и тем самым – нереалистичными. Это скорее исказит, чем прояснит действительный диахронический процесс языкового изменения». И дальше, там же: «В действительности языковое изменение характеризуется, конечно, постоянным и тонким взаимодействием (interplay) дивергенции и конвергенции, с преобладанием то одной, то другой из них»[233]. Поскольку вся эта исследовательская процедура прямо подводит нас к проблеме реконструкции праязыков, приведем оттуда же суждения и о праязыках, тем более что автор этих суждений весьма внимательно учитывает в дальнейшем и наши критические наблюдения, направленные против унитаристских концепций праязыка как «непротиворечивой модели». Итак[234]: «Одна из более серьезных ошибок, все еще совершаемых время от времени в ряде областей генетического языкознания и, в частности, связанных с восстановлением утраченных праязыков, состоит в воззрениях на исходный праязык как на нечто чисто абстрактное, статичное, само по себе не подверженное изменению… Но было бы грубой ошибкой не признавать того, что эта теоретически предельная стадия – частный праязык – сама является всего-навсего результатом, или конечным продуктом, более или менее длительного развития этого же самого праязыка».

Конференция по индоевропейской проблеме (Институт археологии АН СССР, 1986 г.) весьма явственно продемонстрировала живучесть многих старых представлений. С одной стороны – очевидное, заметное и для археологов накопление разнородного материала, приурочиваемого к исходной языковой стадии, побуждающее некоторых задать вопрос «Праязык ли это?»; с другой стороны – продолжающаяся апелляция части лингвистов к «условно унифицированному праязыку», постулирование «исходного единства» этого языка, которое способно лишь усугубить идеально понятые характеристики реконструируемого праязыка и тем самым – лишь затруднить его понимание, состоящее, между прочим, и в продуктивном соотнесении множащихся в ходе исследований потенциальных древних диалектизмов с искомым праязыком. Накопление фактической базы неизбежно влечет за собой потребность в теоретическом переосмыслении. Концепция самого праязыка как продукта развития вменяет идею нивелировки изначальной сложности; считать, что в этом случае «реконструкция теряет смысл», значило бы лишь неоправданно ограничивать возможности реконструкции, у которой в новых условиях возникают новые задачи и новые потенции. Кажется, что новый обмен мнениями по индоевропейской проблеме не случайно акцентировал и эту конфронтацию сложного праязыка и более традиционных убеждений в духе de l’unite a la pluralite («слияния допустить невозможно», иначе «невозможно верифицировать» и т. п.).