Роман Сенчин - Первая любовь (сборник)

• Название: Первая любовь (сборник)
• Автор: Роман Сенчин
• Издательство: Литагент «1 редакция»0058d61b-69a7-11e4-a35a-002590591ed2
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-82345-1

«Все возрасты любви» – единственная серия рассказов и повестей о любви, призванная отобразить все лики этого многогранного чувства – от нежной влюбленности до зрелых отношений, от губительной страсти до бескорыстной любви…

Удачлив и легок путь, если точка отправления верна. Этот сборник, первый из серии о вехах любви, посвящен пробуждению чувств – трепетному началу, определившему движение. У каждого из нас своя – сладкая или горькая – тайна взросления души. Очень разные, но всегда трогательные истории о первой любви расскажут вам произведения этой книги, вышедшие из-под пера полюбившихся авторов.

---

– Болит! – оборвал Устинова Михаил Иванович. – Но только что теперь делать?

– Кхе-кхе… тут все ясно, не спорю. Вернее, ничего не ясно. Что делать! Не-ет, прежде чем выяснять, что делать, надо выяснить, кто виноват. Но вы мне человека назовите! Личностей! Тех, которые, понимаете ли, развалили… Кого проклинать?

– Вам обязательно надо кого-то проклинать? – сухо спросил наш старик, воспитанный и десятилетиями воспитывавший на гуманистических литературных принципах.

– Да!!! – брызгал слюной Устинов. – И пускай он горит в аду! Детки, детки, наши детки… В какой стране им жить? – Он говорил о детках с мукой и отчаянием, хотя дети его давно выросли. Наверное, он имел в виду внучек – одна уже разведена, другая – студенточка-первокурсница, поступила недавно в медицинский – та самая, к чьему рождению был куплен серый плащ.

Михаил Иванович вдруг некстати вспомнил, что во время войны у молодого туберкулезника Устинова, оставшегося в тылу, была невеста. Невеста же отправилась на войну санитаркой, где была ранена тяжело и лишилась возможности иметь детей. И предусмотрительный Устинов отказался от нее, женился на другой, которой потом тоже изменил и плащ серый купил – «седина в бороду, а бес в ребро». Может быть, Устинов имел в виду тех деток, которым война не дала родиться у них с первой невестой?

– СНГ. СНГ! – неистовствовал Устинов. – Ну разве приличная страна может называться СНГ?

– Ну, полно, – попытался его успокоить Михаил Иванович, – разве можно так волноваться? Не мальчик уже вы…

Мимо в обратном направлении просеменила дворничиха. Пришла с парада. На Устинова она даже не взглянула, такой уж был у нее характер – мизантропический. Впрочем – в который раз заметил наш старик-гуманист – Устинова она как-то особенно не любила и отворачивалась от него слишком старательно.

– Сдает наша Гуля, – сказал Михаил Иванович, чтобы как-то отвлечь собеседника от его неистовств, – на прошлой неделе «Скорую» ей вызывали. Кончается наше время…

Устинов опять как-то вызывающе закашлялся. Снова заговорил о политике, а потом вдруг сбился:

– А что с ней было?

– С кем?

– Ну, с Гулей – вы говорили…

– Сердце.

– Да-да, у нее сердце, у меня сердце, у всех сердце. Оно у всех болит.

Неожиданно Устинову стал неинтересен Михаил Иванович и этот разговор. И он, даже забыв распрощаться, побрел к своему подъезду, робко стуча своей палочкой. Дело было в том, что Гуля считала Устинова трусом и ей было абсолютно все равно – каверны в легких или что другое. По мнению Гули, Устинов своего долга не выполнил. Да и слух о той брошенной санитарке, первой невесте… Словом, понятно, почему Гуля решительно не замечала Устинова.

…Михаил Иванович остался у своего окна в одиночестве. Через некоторое время воздух стал лиловеть, наливаться тяжестью – это сумерки спускались на город. Оранжевые зайцы еще поозорничали немного, а потом вдруг разом исчезли. Солнце село.

Старик у окна глубоко вздохнул.

В это время в легком светло-сиреневом платьице – в тон сумеркам, со светлыми кудрями над светлым лбом вышла во двор внучка Устинова. Она любила гулять по вечерам, в спокойном безлюдье.

Было ей от роду семнадцать лет, но выглядела она много моложе – худенькая, невысокая, с кудряшками этими детскими светло-пепельного оттенка… Робка и застенчива до удивления – старик никогда не замечал, чтобы она играла с кем-то в детстве, а повзрослев – входила в компании эти молодежные – с гитарами, с поцелуями, с громким хохотом и пивными бутылками. Да не то что с компанией – с девчонкой-подружкой ее не видел никто. Такая вот не от мира сего, смутная тревога своих родичей, включая, разумеется, и чадолюбивого дедушку Устинова.

Старик Рубцов, в бытность свою учителем, успел наглядеться на взрослеющих девиц – одна, например, вчера еще была ребенком, а сегодня уже – с вполне развитыми формами, искусственными кудрями, не девушка даже, а дама. Другая старшеклассница порхает мотыльком, словно нет для нее закона земного притяжения, и – по глазам видно – еще детские сны снятся. Так вот, внучка Устинова, как там ее – Вика? – побила все рекорды позднего созревания. Но тем и мила была, да, тем и мила. Дитя. Ее хотелось наставить и защитить. Кудри эти легкие и светлые над светлым, гладким лбом. Но в глазах – задор уже появился.

Увидев ее сегодня, на исходе майского вечера, старик вдруг заметил в Вике легкую перемену. Он воспринимал все сегодня слишком остро, и, глядя на милого, давно знакомого ребенка, он в первый раз понял, что уже расходятся слегка края бутона – в нескладном подростке стала заметна юная женщина. Да, именно он, старик, первым это заметил и обрадовался. Во взгляде, в движениях Вики угадывалось нежное, отчаянное, безрассудное желание – любить.

Какое-то время он любовался ею – очень чисто и целомудренно любовался – так на женщин не смотрят, не видя ни лица, ни тела, так смотрят на иконы, замечая лишь одно сияние, свет вокруг чела, и потом смутился страшно, точно подглядел что-то недозволенное.

А она ходила по двору, качалась на детских качелях, ладонями касалась деревьев, их коричневой морщинистой коры касалась розовыми ладошками своими. И не догадывалась ни о чем, и не замечала ничего, даже собственного сияния пока не замечала. (Если б можно было стать деревом!)

Старик так разволновался, что заставил себя отойти от окна. Постоял возле стола, покрутил ручку приемника. Приемник побулькал немного и стал выдавать последние новости.

Как странно – он, Михаил Рубцов, совершенно никакого отношения не имеет к этим новостям, и он никогда больше ничего в этом мире не изменит. Раньше – мог, да, тяжелыми сапогами ходил по Европе, давил нечисть всякую, а теперь – все. Он старик. Он даже не имеет права глядеть на девушку за окном. Его время кончилось.

После новостей радио разразилось рекламой, потом еще побулькало немного и вдруг сказало нечто, чего старик как будто уже давно ждал.

Не ослышался ли? Нет. Так и есть:

– …исполняет Давид Миркин. Запись из фондов радио.

Мгновение спустя – нежнейшая, чистейшая гармония разлилась по комнате, вместо солнца осветила темные углы. И вот уже за окном, обвитым кудрявым плющом, над зеленым лугом полетели пчелы, теребя махровые шарики клевера, торжественно и тихо поплыли облака, а навстречу юному, милому мальчику Мише Рубцову бежала она – среди зелени и сини, в гудении пчел – она, вечная весна, юная регулировщица. Со светлыми кудрями над светлым лбом, с лицом Вики, внучки Устинова. Виктории.

Сбылось. Он, Миша Рубцов, нашел ее. Вновь увидел въявь, живой и прекрасной.

Старик подошел к радио. Додик играл хорошо, в этот раз – на скрипке, на своем «главном» инструменте, и ему подпевали тысяча других голосов. А еще – в этот раз он не сбивался, не кричал проклятия. Простил «им» окончательно?

Бедный Додик умер лет десять назад – теперь уж не спросишь его. Старик с такой любовью представил его – кудрявого, нескладного, темпераментного, – что вдруг стал бережно протирать радиоприемник, не зная, как еще выразить свои чувства.

– Ну и что, – сказал он, глядя в темноту за окном, – я тоже простил.

Следующим утром Гуля заглянула в комнату к Михаилу Ивановичу и нашла старика мертвым.

Через сутки приехал из Питера сын Рубцова с внуком – парнишкой лет восемнадцати.

Старика похоронили с почестями. На панихиде присутствовали Гуля и Устинов. Гуля молчала, насупившись, а Устинов рыдал, точно ребенок, и все время кашлял.

Тем же вечером во дворе встретились внучка Устинова, Вика, и внук Рубцова, тоже названный Михаилом.

Молодые люди поболтали недолго, сидя на скамейке. Вроде ничего и не произошло.

Только в середине лета Михаил приехал в Москву, в институт поступать. Поступил. И в том дворе чуть не каждый день стал появляться.

* * *

Потом ушла из жизни Гуля. Устинов держался еще долго, очень долго. Но и он тоже ушел.

* * *

На майские махнули на дачу. Детей с собой вытащить не удалось – у них сессия. Да и не любили особо дети дачу, скучно им. Ну и ладно, вдвоем тоже хорошо.

Вика мыла окна, а Михаил подновлял забор. Возился долго, потом вернулся к дому – Вика протирала до зеркального блеска стекла. В шортиках до колен, белой майке, светлые волосы из-под косынки выбились. Сорок лет, а все как девчонка!

Солнце, пчелы гудели над травой… И музыка из дома – работал проигрыватель. Какая-то классическая, приятная музыка.

– Чему ты улыбаешься, Миша? – крикнула весело жена.

– Я вот думаю… У меня эта мелодия почему-то с тобой ассоциируется. Ты – такая же. Ты – как эта мелодия.

– Дай руку.

Она оперлась на протянутую руку, спрыгнула вниз. И звонко поцеловала мужа.

Валерий Панюшкин