Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6517 ( № 28 2015)

• Название: Литературная Газета 6517 ( № 28 2015)
• Автор: Литературка Литературная Газета
• Жанр: Публицистика

"Литературная газета" общественно-политический еженедельник Главный редактор "Литературной газеты" Поляков Юрий Михайлович http://www.lgz.ru/

---

Думаю, любителям исторической прозы, да и вообще истории XX века, специалистам по царствованию Николая Второго и жизнедеятельности Владимира Ульянова-Ленина придётся разыскивать этот роман в букинистических лавках. Или же переиздавать его.

А роман того стоит. В 90-е годы, когда обществу навязывались проплаченным пиаром лишь коммерческие имена скучной Татьяны Толстой, манерных постмодернистов от Михаила Шишкина до Александра Иличевского, сколоченных по американскому образцу беллетризированных творений Бориса Акунина и Татьяны Успенской, без хорошего пиара в литературу прорваться было почти невозможно. Как справедливо писал мой коллега Владимир Новиков, царило "победоносное торжество скуки и мертвечины". Незлобное, неспешное исследование русской истории представлялось никому не нужным.

Хотя, казалось бы, семейная сага на исторической основе - читатели должны были схватиться, поразиться неожиданным "открытиям" автора. К примеру, по мнению Белова, у Николая Второго не было никакого родного сына, наследник Алексей был ему чужой, и, наоборот, у Владимира Ильича родной сын имелся. Эти альтернативные исторические детали лишь оживляли и скрепляли сюжет.

Ко всему прочему, в романе имелась и чёткая осознанная и фантазийно-придуманная идеологическая концепция - идеология лаптизма, в случае с Николаем Вторым - лаптизма имперского, в случае с Владимиром Лениным -лаптизма революционного. Поначалу мне казалось, что автор с некой издёвкой демонстрирует лапотное мышление своих русских героев. Вчитавшись, понял, что ничего обидного и оскорбительного в лаптях Константин Белов не видит, скорее, демонстрирует удобство этой дешёвой крестьянской обувки. И жалеет о её нынешнем исчезновении. Выводит лаптизм как символ русскости. Впрочем, простые сандалии - это всего лишь вариант кожаных лаптей, не более. Думаю, автор мог бы символом русскости взять и валенкизм или ещё что-нибудь типично русское, отделяющее нас от прочей Европы. Для него лаптизм в самом разном обличье - это признак русскости, самобытности, без всякого отрицательного смысла.

Я даже не понимаю, почему автор столь необычной альтернативно-исторической прозы был практически не замечен критикой. Не похвалили бы, так разругали бы или в "Советской России" за недопустимое вольничание с образом вождя революции, или в "Новой газете" - за воспевание русского лаптизма как образа жизни. Есть с чем и поспорить в романе, есть с чем нельзя согласиться. Но совсем не заметить никак нельзя было. Вот оно - наше коммерческое время. Даже разгром требуется организовывать и проплачивать. Удивляет полное молчание в печати об этой трилогии.

Пожалуй, назову только интересную статью Олега Дарка "Принесённые в жертву", опубликованную в "Знамени" и посвящённую первой части романа.

Все три книги "Уроков" сконцентрированы на семейной хронике двух всем известных семей - венценосных Романовых и революционных Ульяновых.

В первом романе "Палач" в центре событий яркая и трагическая судьба старшего брата Владимира Ленина - народовольца Александра Ульянова, соединённая с судьбой спасителя его в раннем детстве, а впоследствии известного царского палача Ивана Фролова, казнившего Александра Ульянова и других участников покушения на царя и в результате покончившего жизнь самоубийством. Этот палач когда-то вытащил маленького Сашу Ульянова прямо из-под колеса кареты цесаревича Александра. Позже Фролов стал царским палачом и совершил казнь всех участников неудавшегося покушения на царя.

Затем идёт повествование о детстве наших героев - "Ученики", и в третьей части этой пока ещё трилогии мы встречаем уже незримое противодействие, противостояние двух заметных исторических героев - Николая и Владимира. К тому же писатель не держит в голове какую-то идеологическую схему, ни просоветскую, ни антисоветскую, он идёт от развития живых характеров героев и развития самого общества. Кто из героев, Николай или Владимир, был более недоволен укладом жизни, сразу и не скажешь. Даже отношение к старшему брату у Владимира Ульянова индивидуализировано, лишено прямой идеологизированной подоплёки. Да и вообще отношения - что в семье Ульяновых, что в семье Романовых - не самые идеальные.

Автор не хочет предугадывать историю, он следует за ней. Олег Дарк в принципе верно сказал об осознанном "незнании" писателем Константином Беловым будущей истории. Если провидеть в героях, будь то Николай Второй или Владимир Ленин, всю их дальнейшую судьбу, тогда и читать роман не обязательно.

А здесь же мы в ожидании: вдруг всё пойдёт не так, вдруг по-иному? В этом смысле альтернативность прозы даёт читателям надежду на неожиданное развитие событий.

Сын палача становится умелым промышленником, главным производителем лаптей в России. Расширяя свою сеть торговых агентов, Тимофей Фролов выходит и на Владимира Ульянова, передаёт ему солидную сумму денег на развитие лапотного производства, на эти-то деньги Ульянов и основывает свои первые революционные газеты. Все реальные герои завязаны через героев вымышленных.

С другой стороны, на лапотника Тимофея Фролова выходит и сам император Николай Второй, желающий переобуть в русские лапти и германскую армию, и всю далёкую Азию, вплоть до Кореи. Идеи эти не воплощаются в жизнь, этакий имперский лаптизм замер то ли перед прыжком, то ли перед отступлением. В романе есть какой-то ритм ожидания чего-то иного. Как зайцы, убежавшие от ружья Ульянова, как наследник, которого никак не могут дождаться царь и царица, как-то туманно надеясь на некоего чужого пришельца. Как появление нежданного ребёнка от романтической связи Ульянова с приглянувшейся ему женщиной. И это иное наступает не стремительно, читателя не давят надвигающиеся события, он успевает их осмыслить, прочувствовать, соприкоснуться с ними.

Сам Константин Михайлович Белов не выступает в роли мистификатора, любые альтернативные события он оснащает психологической достоверностью. К примеру, я впервые читаю о сложных отношениях в семье Ульяновых, автор выстраивает их не ради сенсации, а исходя из строго документальной истории семейства. В интервью жунналу "Огонёк" автор говорит: "...Вот вам два факта. В кабинете на диване в одиночестве умирает отец, Илья Николаевич, пока остальные оживлённо трапезничают. Любимого сына Сашу на похороны не приглашают. А вот и простая житейская психология: Мария Александровна просто решила не отрывать старшего сына, надежду семьи, от занятий, к тому же и ехать дорого. В этом вся она: никакие чувства не должны мешать осуществлению её планов. Но я более милостив, чем мой герой Саша Ульянов, как взрослый человек я понимаю: её сделала такой жизнь. Для Марии Александровны главная цель - материальное положение стремительно беднеющей семьи, а ведь надо же ещё и младших поднять на ноги! Она ничего уже не видела больше вокруг. Поэтому революционная деятельность Саши, а потом и Володи была и для неё своего рода отступничеством. Она-то думала, старшие дети выучатся, станут опорой семьи, источником доходов..."

Так что на любую альтернативность в романе автора подталкивает не неуёмная фантазия, а логика фактов, опора на документы. Разве не интересно такое объяснение и ленинского псевдонима, и его донжуанского списка: "Я давно думал, что должна быть какая-то глубокая любовь в жизни моего Владимира. И всё не мог найти.

Как вдруг в современной питерской газетке "Совесть" попалось интервью с журналистом Яковом Сухотиным. Будто бы ему рассказывал Михаил Сильвин, как познакомил Ульянова с хористкой Мариинского театра Еленой Зарицкой. Она потом родила ребёнка, а когда узнала, что Ульянов женится, пыталась покончить с собой. Если бы этой истории не было, её следовало придумать! Но придумывать не пришлось... "Ленин" - действительно самый знаменитый и единственный необъяснённый из его псевдонимов!

Он был во всём мономан, склонен к крайностям, в том числе в привязанностях. В романе Ленин страдает, ждёт и жадно читает её письма, то собирается бежать к ней из Сибири, то зовёт к себе, она на роль декабристки, конечно, не согласна и т.д. Что здесь правда? Казалось бы, ничего... Но я не сомневаюсь: такая любовь, которую Ульянов пронёс через всю жизнь, у него действительно была, а вот звали ли её Леной?.."

По крайней мере, в этой версии нет ничего провокационного или сенсационного. Лена не пожелала поехать за ним в Шушенское, а вот Надежда Крупская поехала и победила. Так в жизни и бывает. Имеет ли право писатель на неожиданное, пусть и вполне оправданное развитие сюжета? А почему бы и нет? Если это не противоречит ни логике образа вождя, ни ходу истории. Вот и пишет ему в Сибирь его Елена: "...ты опять за своё, а я опять за своё. Волконская и Трубецкая были жёнами, а у нас с тобой дело другое. Конечно, у нас с тобой сын, но именно поэтому ты не должен звать нас к себе в свою Тмутаракань, во глубину сибирских руд и так далее. Отбывай свою ссылку и приезжай, мы тебя ждём. Я по-прежнему в Мариинском, а осенью мы были в Курске, и письма твои, наверное, все потерялись. Целую тебя, твоя Е.З."