Александра Созонова - Красная ворона

• Название: Красная ворона
• Автор: Александра Созонова
• Жанр: Сказка

Роман написан в соавторстве с дочкой (в большей степени её, чем мой). В отличие от первого («Nevermore, или мета-драматургия (повесть о любви и о смерти)») выдуман от и до, творился с упоением. Жанр неопределенный — и сказка, и мистика, и эзотерика. Из отзыва: «Очень неоднозначное произведение. Начинается нарочито упрощенно, легко: дети, сказочные существа… Кажется — самое обычное фэнтези, какого сейчас много. Но чем дальше читаешь, тем яснее за сказочным антуражем проступает глубокое философское произведение. Слоёный пирог из смыслов, где один слой плавно, почти незаметно перетекает в другой, а все вместе — превращаются в совершенное кольцо Мёбиуса…»

---

На этом месте Рин жестом остановил танец.

— Спасибо, хватит! Это очень увлекательно, но перечисление всех земноводных, рыб и насекомых, ползающих по вашей милой земле, может утомить. Дотанцуешь как-нибудь в другой раз. Рэна успела, я думаю, убедиться, что ни ты, ни твой мир никак не жуткие. Отсылаю тебя назад!

Еще один взмах руки, еще более властный, отдающий откровенным феодализмом, и птица Гаадри, понурившись и заморгав — словно собираясь заплакать, поспешно вышла, стуча жесткими подошвами.

Мне стало ее жалко.

— Ну, и кому она помешала? И куда ты ее прогнал?

— К себе на холст.

— Ты эгоист, Рин. Ты взращиваешь и лелеешь свое эго. Мы вроде как в 21 веке живем, короли и герцоги остались в прошлом, а те, что сохранились, ведут себя прилично и демократично. Не выпячивают свое «я» направо и налево. Если ты дал бытие этому существу, то вовсе не обязательно держать его в рабстве.

— Никакого рабства. Гаадри вернулась в свой мир, о котором так увлекательно здесь танцевала. Ей хорошо. Кстати, ты поняла, отчего у нее столь кислое и подозрительное выражение на лице?

— Сперва я думала, что ты просто перенес на холст выражение лица Анжелки, усилив его и заострив. Теперь поняла, что для существ, питающихся водой и солнечными лучами, наш мир должен представляться на редкость неприглядным, а то и отвратительным.

— Да, именно так.

— Но тогда непонятно, какая связь между миной Анжелки и их миром?

— Ты путаешь причину и следствие. Для выпускницы Оксфорда это непростительно.

— Не понимаю…

— Замнем! — перебил он, видимо, не желая утруждать себя объяснениями. — А относительно моего эго — уразумей, пожалуйста, раз и навсегда: у творца должно быть не просто эго, но эго огромное, выпуклое и сияющее. Поскольку творит он из самого себя.

— А как же страшный грех гордыни?

— Это не ко мне. Это к честолюбивым бездарностям и дутым величинам, имя которым легион. Запомни: творец самолюбив до гордыни, но это во многом защита — чтобы критикующая посредственность не смогла поколебать его уверенности в своих силах. Также он нередко жесток к своим близким — если те грозят отнять у него энергию или перенаправить ее в иное русло.

— Ох, последнего мог бы и не говорить!..

Требовалось срочно сменить тему: разговоры о его исключительности изрядно поднадоели мне еще в былые времена.

— Ты, кажется, обещал выделить полчаса на выслушивание моих рассказов о скучной английской жизни?

— Я и сам могу рассказать, чем ты занималась в Англии. И займет это в пять раз меньше времени, — Рин прикрыл веки и построил значительную мину, словно жрец при дельфийской сивилле. — Ты приехала в славное королевство Великобританию, чтобы изучать англоязычную литературу. И, что парадоксально, действительно принялась изучать. Сначала было тяжеловато, затем втянулась. С девочками не дружила, с соседкой по комнате все общение свелось к бытовым темам. С мальчиками не встречалась, скорей избегала, даже умненьких, вроде тебя, и непопулярных. Ни в чем компрометирующем замечена не была.

— Ну, чтобы выложить это, особых даров не нужно. Достаточно немного меня знать — а ты как-никак родной братик.

— А как тебе такое: ты ни разу не посетила ни один театр или концерт по своей воле, но только в русле обязательной учебной программы. Зато все парки, все доступные побережья и клочки неприватизированной природы излазила вдоль и поперек. Из прочитанной в оригинале литературы больше всех тебя впечатлил Шекспир, а за ним — Йейтс и Айрис Мердок. Но выпускную работу ты решила писать по малоизвестным современным поэтам. Однажды, в самом начале учебы тебя вытащили на вечеринку и даже угостили «экстази», но ты все равно не смогла выпустить себя на волю и от души повеселиться и тупо просидела в углу. Больше тебя никуда не звали, да ты и сама не рвалась. Продолжать?..

— Думаю, хватит. Убедил: мне нечем тебя удивить или развлечь. Моя забугорная жизнь в твоем пересказе выглядит на редкость убого и плоско. Разве что «экстази» я бы заменила на травку, а Йейтса на Сильвию Платт. И еще ты кое-что забыл.

— Что именно?

— «Улялюм! Ты забыл Улялюм!»

— А поточнее?

— Английскую жизнь мне сильно скрашивали воспоминания о нашем с тобой детстве. О твоих чудесностях. О твоем мерзком характере и невыносимом самодовольстве.

Рин усмехнулся и ласково дернул меня за мочку уха.

— Рада, что вернулась?

— Не знаю. Еще не определилась с ощущениями. Если честно, зверски хочу спать: устала с дороги. Мысли разбегаются в разные стороны. Завтра с утра подумаю и отвечу на твой вопрос.

— Не стоит напрягаться! По большому счету, мне все равно. Да, еще вот что. Знай: если б ты не была моей сестрой, ни за что не попала бы в круг моего общения.

— Квартет не превратился бы в квинтет? — уточнила я.

— Именно. Диплом Оскфорда, как ты понимаешь, в данном случае не канает. Так что цени наше родство!

И он язвительно подмигнул.

Квартет

Как и грозился Рин, знакомства с квартетом долго ожидать не пришлось. Спустя три дня после моего приезда он нарисовался в полном составе, и отныне я лицезрела всех участников ежедневно. Не знаю, как насчет исключительности, но странными все были точно. Настолько, что имеет смысл рассказать о каждом в отдельности.

Ханаан Ли

Она утверждала, что ей двадцать пять, но явно врала: больше. Эта девушка с изысканным ником — она сочинила его как подпись к своим модельным фото — посвятила свою жизнь поклонению красоте и искусству. Объектом искусства являлась собственная персона. Ли была ошеломительно красивой, хотя трудно сказать, что главенствовало: природные данные или умелая работа над образом.

Не знаю, каков был исконный цвет волос, но я ее застала с голубовато-платиновой гривой — прямой, как конский хвост, и блестящей. Она доходила до коленных чашечек и на солнце переливалась всеми оттенками бирюзы. Брови Ли сбривала, ресницы, явно накладные, при мигании создавали эффект опахал. Глаза, исключительной прозрачности, тоже отливали в бирюзу, как купола мусульманских храмов. Нос был, пожалуй, слабым местом лица: пластические хирурги перестарались, и неестественная тонкость, вкупе с синевой волос, навевала ассоциации с инопланетным. Аэлита? Посланница туманности Андромеды?.. По контуру губ были вживлены крошечные розовато-лиловые стразы из аметиста. Ногти на руках и ногах были огромными, накладными. Ли разрисовывала их очень тонкими кисточками, копируя известные полотна, и часто меняла. К примеру, была неделя импрессионизма и неделя сюрреализма, а порой устраивались «выставки» одного автора: Ван Гога, Матисса, Малевича. Подозреваю, что львиная часть ее времени уходила на это занятие. Одежду Ли придумывала и шила сама, и это тоже было ни на что не похожим, стильным и захватывающим дух.

А вот характер у девушки был некачественный — над ним она явно не желала работать. Или уже не хватало времени. Она любила, неровно дыша к серебряному веку и декадансу, строить из себя демоническую женщину: с напряженными плечами, капризно-замогильными интонациями, разговорами о прелести смерти в юности, о глубинах демонизма и белоснежных высотах порока. Но сквозь наигранную неотмирность частенько пробивалось что-то бабье — склочное и визгливое.

Еще Ханаан читала — и не бульварщину, а серьезных авторов, и не только художественное. Поначалу это вызывало у меня уважение, пока однажды не заметила усилие — настоящее, мучительное усилие, с которым дива вчитывалась в сборник статей по современной психологии. Любовь к знаниям оказалась вынужденной — чтобы блеснуть эрудицией перед Рином, не упасть расписанным личиком в грязь на фоне остальных членов квартета.

— Держу ее исключительно для антуража, — как-то шепнул мне доверительно Рин. Но столь внятно, что это расслышала и Ханаан, сосредоточенно расписывавшая очередной накладной ноготь, приняв чарующую позу на кушетке.

Скривившись, она подула на неоконченный шедевр и ретировалась, что-то пробормотав о срочном визите к своему стилисту.

— Зачем ты так?..

— Пожалела? — Брат усмехнулся. — Она знает. Она согласилась играть по моим правилам. Хочешь узнать ее предысторию?

Я кивнула.

— Жила-была девочка, которая с детства любила все красивое и блестящее: игрушки, книжки с глянцевыми картинками, украшения и пуговицы. Но сама была так себе: ни рыба ни мясо, ни гамбургер ни колбаса. Ходила на занятия музыкой, танцами и рисованием — и все получалось средненько, без искры. И вот девочка выросла. В занятиях живописью она разочаровалась — углубившись в премудрости красок-кисточек и игры теней-света, поняла, что вторым Сальвадором Дали ей не стать. Правда, научилась копировать великие полотна. Музыку оставила по той же причине. Попробовала поступить в театральный, но провалилась на первом туре. Правда, сидевший в комиссии пожилой режиссер после прослушивания подошел к ней в коридоре, отвел в сторонку и без экивоков предложил стать его любовницей, обещав на следующий год протекцию. «Актриса ты, прямо скажем, никакая, но внешность интересная, с изюминкой — если над ней поработать, конечно». Она отказалась с негодованием, расплакалась и даже подумала об уходе из этого грязного и неблагодарного мира, путем снотворного или уксусной эссенции. Но, придя домой, в маленькую уютную квартирку, подаренную родителями, вместо эссенции напилась крепкого чаю с коньяком, и суицидные мысли отступили. Раз она не может одарить мир своими талантами, отчего бы не подарить ему саму себя? То есть то, чем владеет изначально, по праву рождения. Ей запали в мозг слова похотливого режиссера относительно интересной, с изюминкой, внешности. Если, конечно, над ней поработать. И она принялась работать, творя себя — уникальную, красивую, изящную безделушку. Диета, фитнесс, кремы, косметика… Поначалу были проблемы со средствами — красота требует немалых вложений. Финансовые затруднения разрешились, лишь только появились первые плоды усердной работы. Ли стала куртизанкой. Не проституткой, заметь: есть существенная разница. Первая отдается любому желающему, вторая может выбирать. Ли начала с того самого режиссера — к счастью, она не выкинула его визитку в порыве негодования. Опытный ценитель женской красоты, с массой связей, он существенно ей помог: и с пластической хирургией, и с выбором модных журналов, и даже с женщиной, обучившей ее шить. Когда красота Ханаан приблизилась к совершенству, она стала менять покровителей, и каждый следующий был богаче предыдущего. Я встретил ее пару лет назад в закрытом ночном клубе в Лондоне, а когда вернулся домой, восстановил знакомство. В нашу первую встречу Ли уже была состоятельной, популярной и вполне счастливой — ведь она всегда хотела не самого творчества, а сопутствующих ему вещей — денег, славы и блеска, которые получила.