Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Виссарион Саянов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1966

Виссарион Михайлович Саянов (1903–1958) принадлежит к поколению советских поэтов, которые вошли в литературу в начале двадцатых годов. В настоящее издание включены его избранные стихотворения и поэмы. В книге более полно, чем в других изданиях, представлено поэтическое творчество Саянова двадцатых — начала тридцатых годов. Лучшие его произведения той поры пользовались широкой популярностью. В дальнейшем Саянов стал известен как прозаик, но работу над стихами он не прекращал до конца своей жизни. Созданные им в годы творческой зрелости стихотворения и поэмы оставили заметный след в истории советской поэзии.

---

231. ПОВЕСТЬ О КУЛЬНЕВЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ ДЕНИС ДАВЫДОВ ПРОЩАЕТСЯ С МОСКВОЙ

Шли обозы с утра вдоль снегов подмосковных,
Переулки бегут — им названия нет,
От луны желтый свет на сугробах неровных,
И за окнами тает лазоревый свет.

В полутьме карантин и деревья бульвара,
Вот шлагбаум, вздыхая, поднял инвалид,
Едут в низеньких санках два синих гусара,
И Денис, чуть взлохматив усы, говорит:

«Видно, мне суждено быть смертельно влюбленным,
Ведь былое ушло, примелькалось, как сон,
Только вспомню глаза с тем оттенком зеленым —
И опять навсегда безнадежно влюблен.

Разве можно забыть эти смуглые плечи,
Чуть приглаженный локон, совсем золотой?
Подойдешь, поглядишь, и покажется — нечем
И минуту дышать тебе в зале большой.

Горе видеть ее, горе вовсе не видеть
Лебединую шею и грудь с жемчугом,
Кто меня мог еще так надменно обидеть
И улыбкой одной искупить всё потом?

Вот пахнуло из труб дотлевающим торфом,
Над Москвой разнесло голубую пыльцу…
А давно ли еще я скакал под Вольфсдорфом —
Опишу как-нибудь тот урок сорванцу…

Ведь за Выборгом снова теперь неспокойно,
На суровых просторах финляндской зимы,
Испытанье пришло — приближаются войны,
Те, в которых умрем иль состаримся мы.

Собирается снова наш круг знаменитый:
Славный Кульнев, Раевский, Тучков и Барклай.
Наше время приспело! И топчут копыта
Миллионом озер призывающий край.

Там и Багратион… Что другим не по силам,
По-суворовски просто вдруг сделает он, —
Для меня неизменно он будет Ахиллом
В Илиаде уже наступающих войн…»

В переулке огни. И теснятся кареты.
От резных фонарей на снегу полоса.
Строгий мрамор колонн. Вензеля и портреты.
Старый польский гремит, и слышны голоса.

Синий выступ окна полукружием вогнут.
И проходит Денис мимо круглых столов, —
Он в широких чикчирах, и ментик расстегнут,
И топорщатся черные стрелки усов.

«Что ж, Денис, уж теперь не грусти, не печалься,
И любовь отошла, как недавняя быль,
Ведь с другим она здесь — то закружится в вальсе,
То, глаза опустив, начинает кадриль…»

«Объяснись!»
                  — «Не хочу. Танец мне был обещан!
Мы уедем сейчас…»
                        — «Нет, Дениска, постой».
— «Почему?»
                       Из-за плеч улыбнувшихся женщин
Промелькнул ее локон, такой золотой…
«Лучше жизнь в боях, с фланкировкой, со славой,
Если слову любимой и верить нельзя…»
— «Что ж, в сугробах есть дом
                                           за Тверскою заставой —
В этом доме давно ожидают друзья…»

Беспокоен приятель. «Печалишься, юноша?»
— «Нет, клянусь, не грущу!»
                               — «Что же, едем скорей!
Мы в приятельском споре за чашею пунша
Позабудем сейчас о невзгоде твоей…»

Вот и дружеский дом выплывает из мрака.
Круг друзей неизменен и праздничен весь.
Из лимонного сока, воды и арака
На широком столе зажигается смесь.

И почти до утра холостая попойка,
Разговор о любви и о близкой войне.
«А не время ль теперь? Ведь заказана тройка.
Попрошу иногда вспоминать обо мне…

Знаю, там завоюем отменную славу,
На далеких ботнических злых берегах,
Может, я не убит был под Прейсиш-Эйлау,
Чтоб погибнуть в бою на финляндских снегах».

Кони поданы. Тонко звенит колоколец.
Расставанья пора. Песня. Топот копыт.
Мимо белых оград, мимо сельских околиц
По дороге на Тверь снова тройка летит…

ГЛАВА ВТОРАЯ В ЛАГЕРЕ КУЛЬНЕВА

Невысокий разъезд у сожженного дома.
Подложивши под голову чье-то седло,
На снегу разостлав, как постелю, солому,
Здесь солдат под сосной засыпал тяжело…

А за мельницей скат, и запруда промерзла,
Почитай, в эту зиму до самого дна.
Осторожно, рядами, составлены в козла
Карабины гусарские…
                                          Песня слышна:

             «Свищет пуля — не моргни!
             Если в деле — руби смело!
             Коль в атаку повели,
             Ты коня не задержи!
             Смело душу весели!
             Есть нужда — так уж умри!»

Что же, это Финляндия! Кульневский лагерь!
Ветви сосен…
                  На дюнах и снег как песок.
Кто не знает теперь о веселой отваге?
У костров тихий смех и глухой говорок.

Скачет всадник навстречу на злом иноходце.
На дороге — шлагбаум!
                                     Пониже пригнись!
Кто он? Кульнев иль нет?
                                 Вспоминать ли о сходстве?
«Честь имею!»
                    — «Ну что же, здорово, Денис!»
— «К вам спешил из Москвы, торопился…»
                                                    — «Мы рады!»
— «Быть хочу в авангарде…»
                                      — «Я всегда впереди».
— «Скоро ль будут бои?»
                                — «Время нашей отрады
Недалеко уже… А пока подожди…»

Загляделся Денис. Кульнев тот же, что раньше,
Только больше еще на висках седины.
И на темени — будто чулок великанши,
А не кивер гусарский…
                                    Причуды смешны

Для того, кто понять не сумел бы твой норов,
Но в чудачестве есть не смешные черты,
Как насмешкою резкой когда-то Суворов,
Так своими причудами славишься ты.

«Нынче сложены песни о строе гусарском,
И кружит на кровавых полях воронье.
Я сюда, в авангард, послан был государством —
Так послужим России и чести ее.

А пока — отдохнем…»
                          Входят в низкие сенцы.
В доме чисто.
                    Застолье.
                                    Свеча зажжена.
Золотой петушок на личном полотенце…
«Видишь — матушкин дар… Как тоскует она…

Тяжело ей… Живу, как всегда, донкишотом,
Ничего у меня — ни кола ни двора,
Я наследников не потревожу расчетом,
Если пуля сразит…
                                Лишь одни кивера,
Да любимая шашка, да три доломана,
Да еще за недавний поход ордена…»

На кровати ребенок заплакал нежданно
И ручонками пухлыми машет со сна.

И на цыпочках Кульнев подходит к ребенку,
Распушив бакенбарды, тряхнул головой.
Мальчик — хвать за усы, улыбается.
                                                    Звонко,
Аж до слез, с ним хохочет полковник седой.

«Погляди-ка, Денис, на хозяйского сына,
Мой любимец навек…»
                                       И смеется опять,

И с улыбкой встречает хозяина-финна,
Разговор его медленный силясь понять.
Финн уносит ребенка…
                                «Да, стало быть, жарко,—
Тихо Кульнев промолвил.—
                                           Болит голова…
У меня для тебя есть старинная чарка,
Расскажи, как сейчас поживает Москва».

…Ночь подходит к концу. Оба спят на соломе.
Вот доносится выстрел из чащи лесной.
Слышен крик осторожный.
                                          И ржанье.
                                                              А в доме
Пахнет седлами, солью — и просто войной…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ДЕНЬ БОЯ

Снова лед под ногой. Ветра нет на заливе.
Цепью тянется полк вдоль крутых берегов.
Днем слепило глаза в бесконечном разливе
Широко разметавшихся ярких снегов.

А сейчас уже ночь. Над привалом суровым
Тишина. Чуть доносится топот коней.
И над вражеским лагерем, в дыме багровом,
Перекличка и блеск бивуачных огней.

Но потом голоса замолкают. Мельканье
Отдаленных теней. Низко стелется дым.
А гусары, кряхтя, прорубают клинками
Переход для коней над обрывом крутым.

Перешли. И раскинули стан. И заснули.
Не спеша дотлевает костер на снегу.
А солдат одинокий стоит в карауле,
Глаз не сводит с огней на чужом берегу.

Кульнев скачет по льдам. И за ним ординарец —
Молчаливый пермяк Ерофеев Семен…
Сколько прожили рядом, в походах не старясь,
Сколько вместе отбили мортир и знамен!

То, что было давно, не помянут с укором,
Много раз он в боях командира спасал,
В молодые года слыл он ловким фланкером —
И с турецкой войны на щеке полоса.

Пусть под Прагою штык ему грудь исковеркал,
Но зато командира он спас…
                                          По снегам
Молча скачут теперь, повод в повод.
                                                 Поверка.
И выводит тропа к бивуачным огням.

Усмехнулся Семен. Значит, снова в разведку,
Прямо в лагерь чужой, не замедливши шаг…
Только треск, если конь вдруг наступит на ветку,
 Только смерть, если сразу спохватится враг…

«Что такое, Семен? Почему издалека
Столько мнилось огней, а теперь, погляди,
Кое-где пламя сразу как будто поблекло,
Хоть прищуришь глаза — не видать впереди.

Может, это уловка?»
                                 Молчит Ерофеев.
И на самом-то деле никак не понять…
Перелеском глухим, снег пушистый развеяв,
Кони к вражьему лагерю скачут опять.

Но никто не окликнул…
                                   Хоть голос…
                                                      Хоть окрик…
Хоть бы выстрел шальной…
                                     Ничего…
                                                       Тишина…

Молча слезли с коней — перепуганных, мокрых…
И по снегу пошли… На распутье — сосна,
А за нею — завал…
                                 Снег примятый…
                                                               Шалашик
Из сосновых ветвей…
                                               Мертвый конь у костра…
«Эта хитрость, гляди, хоть кого ошарашит,—
Тихо Кульнев сказал. — Чтоб не ждать до утра,
Отошли они в ночь, а костры для обмана
Развели,—
                    дескать, вот оторвемся от них,—
Удивится-де Кульнев, на зорьке
                                                     нежданно
Никого не сыскав у завалов пустых…

Но не будем мы ждать… И немедля — в погоню…»
Неспокойно, а ветер с полуночи смолк.
…………………………………
Вскоре в лагерь вернулись.
                                      Команда: «По коням!»
…Через час на рысях уже тронулся полк.

И в погоне всю ночь…
                              На рассвете по взморью
Вышли к Ботнике.
                           Древних времен крепостца.
Старый замок в горах, весь раскрашен лазорью.
И обрыв надо льдом — три гранитных кольца.

И драгуны врага рассыпаются быстро.
Нарезные мортиры в снегу.
                                                    Трубачи
Проиграли атаку.
                           Внимание!
                                                Выстрел…
Шашку в руки…
                        Руби, налетай и топчи…

…Кульнев был впереди.
                                       Так, не выпустив трубки
Изо рта
                       и в любимом цветном колпаке,
Молча врезался он в то беспамятство рубки
С верной шашкою в поднятой кверху руке,
И его окружают немедля.
                                           С размаху
Отбивается он.
                          Рядом пика свистит.
Слышен голос родной.
                                    Промелькнула папаха,
И галопом Семен на подмогу летит.
Снег в крови.
                          Раздорожье.
                                           И с яростью дикой
Двое скачут на них — но с коней кувырком:
Одного Ерофеев сбил острою пикой,
А другого — сам Кульнев широким клинком.

День кончался.
                           Дымилися дальние горы.
Спешась, вел Ерофеев коня в поводу.
По снегам на закат проскакали фланкеры.
Вражьи кони без всадников ржали на льду.

Кульнев встал над обрывом. Запомнил Давыдов
Навсегда этот час — после встречи в бою,
Как там Кульнев стоял и, волненья не выдав,
Чистил ельником верную шашку свою.

Хоть Давыдов недавнею схваткою бредил,
Кульнев слова не молвил, курил и молчал,
Не хотел вспоминать о минувшей победе,—
Потому что он завтрашним боем дышал…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ