Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Виссарион Саянов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1966

Виссарион Михайлович Саянов (1903–1958) принадлежит к поколению советских поэтов, которые вошли в литературу в начале двадцатых годов. В настоящее издание включены его избранные стихотворения и поэмы. В книге более полно, чем в других изданиях, представлено поэтическое творчество Саянова двадцатых — начала тридцатых годов. Лучшие его произведения той поры пользовались широкой популярностью. В дальнейшем Саянов стал известен как прозаик, но работу над стихами он не прекращал до конца своей жизни. Созданные им в годы творческой зрелости стихотворения и поэмы оставили заметный след в истории советской поэзии.

---

12. «Одержим строитель был…»

Одержим строитель был
Странною причудою —
Из берез дворец срубил
С нимфой полногрудою.

В прошлом веке, в полумгле,
Средь цветов и зелени,
Перстнем вензель на стекле
Вырезали фрейлины.

Нас встречала тишина,
Мы в дворце том грезили, —
Там и наши имена:
На стекле — и в вензеле.

Замела метель пути,
Нет ни слов, ни отзыва…
Как же мне опять пройти
В тот дворец березовый?

Между 1932 и 1936

13. «Я тебя в своей песне прославлю…»

Я тебя в своей песне прославлю,
Всю отдам тебя русским снегам.
Мчатся ль кони твои к Ярославлю
По заволжским крутым берегам?

Иль, быть может, в истоме тревожной
Ты не спишь в эту звездную ночь,
Вспомнив муку той песни острожной,
Что велела любовь превозмочь?

Что же делать?.. Мне тоже не спится…
Ведь былую любовь развело,
И она не подымет, как птица,
Перебитое пулей крыло…

Где искать тебя? В зареве диком?
В реве ветра? В бегущих годах?
В Белозерске? В Ростове Великом?
Иль в старинных других городах?

Или, может, до вести, до срока,
Словно благовест чистой любви,
Вдруг плеснут, вдруг плеснут издалёка
Лебединые крылья твои?

Между 1932 и 1936

14. «Когда я умру, ты не плачь…»

Когда я умру, ты не плачь,
Нас время с тобою рассудит,
Меня не повесит палач,
Разбойник в лесу не зарубит.

Сраженный в открытом бою,
Паду я на снежное поле…
На грудь припадешь ли мою?
Припомнишь ли всё поневоле?

Расскажешь ли людям о том,
Как жили на свете когда-то?
Накроешь ли старым плащом
Застывшее тело солдата?

Ответишь ты мне или нет?
Придешь ли до вести, до срока,
Иль буду в холодный рассвет
Лежать на снегу одиноко?

Не взглянешь, как губы мои
Метель темной синью обводит,
И чистое слово любви
В могилу меня не проводит?

Пусть так — всё равно дорога
Ты мне навсегда и доселе,
Пускай же заносят снега
Мой прах и клубятся метели.

Я землю родную любил
И счастлив, что стал я отныне
Одною из дремлющих сил
В ее упокойном помине.

Между 1932 и 1936

124. СТАРАЯ ЗАСТАВА

Город Бабушкина, Шелгунова,
Как твое воскресенье сурово,
В бледном небе горят фонари,
В звоне шашек и в стуке прикладов
Строгий город военных парадов
На ущербе осенней зари.

Столяры прорезали бороздки,
С папироской ходили подростки,
Баржу вел по реке рулевой,
И опять по дороге по длинной
Низко клонятся кисти рябины,
И застыли мосты над Невой.

По утрам тротуар деревянный
Выбегает на берег туманный,
И стоит у забора трактир,
Но грохочет завод многотрубный,
Словно вход в неизведанный, в трудный
И сверкающий празднично мир.

Еще сталь громыхает в прокате,
Еще город застыл на закате,
Фонари, чуть мигая, горят,
И встает, как в мятежном преданье,
В разгоревшемся звездном сиянье
Город славы — заря — Петроград.

1936

125. ПОЭТЫ

Кровь на снегу — и вот пришла пора,
Последний час судьбы певца опальной.
По вечерам над городом Петра

Горят костры, и свет звезды печальной,
Воспетой им, зовет издалека
В туманный путь, неведомый и дальний,

И тихо спит безмолвная река.
А там, где стынут темные громады,
Еще гудит последняя строка

Его стихов, и за глухой оградой
Прохожий шепчет медленно слова,
Двум поколеньям бывшие отрадой.

Ночная тень легла на острова,
Поэт безвестный ходит торопливо,
И в злой тоске кружится голова.

Когда бы шторм ударил вдруг с залива,
Когда бы гром убийц певца сразил,
Когда бы весь, в волнении порыва,

Вдруг встал народ в величьи грозных сил,
Чтоб отомстить стрелявшим в грудь России,
И Пугачева дух заговорил!

Морозный сад. Там статуи босые
В снегу застыли. Тайная тоска
Свела как будто их глаза большие.

Им снятся сны. Поэт издалека
Подходит к ним. Темна его тревога.
Лицо в слезах. Дрожит его рука.

Предчувствие томит его. Дорога
Бежит на юг пустынной колеей,
И белый склон спускается отлого.

Но он еще не ведает душой,
Что час настал безвестного обета;
Что он судьбой отмечен роковой,

Обычной долей русского поэта,
И чашу горя выпьет до конца;
Что и его, по приговору света,

Еще казнят бездушные сердца;
Что он — наследник песни величавой —
Пройдет путем погибшего певца,

С его судьбой, с его великой славой,
Другим сердцам неведомой досель,
С последним днем за темною дубравой;

Что и ему назначена дуэль;
Что день придет — он станет у барьера…
Пустынный сад. Безумствует метель.

Дворец в тумане дремлет, как химера,
За Черной речкой страшный поворот.
Тоски подобной не было примера,

Но лишь пора короткая пройдет —
Россия станет у другой могилы
И Лермонтова имя назовет.

1936

126. «Плывут облака издалёка…»

Плывут облака издалёка,
Седея, проходят года.
Как будто орлиное око,
Глядит, не мигая, звезда.

Какие в горах перевалы,
Какой на возгорье простор!
Там в полдень орлы пировали
И медленно падали с гор,

Клектали, летая сердито
Над краем обрывов крутых, —
Казалось, что небо закрыто
Широкими крыльями их.

Где рос на траве приворотник,
К дорожному камню клонясь,
Случайно увидел охотник
Орлиного пиршества час —

Такое могущество силы,
Такое судьбы торжество…

А звездное небо России
Пылало, как сердце его.

1936

127. «Я взглянул — и увидел нежданно…»

Я взглянул — и увидел нежданно
За рекой лебединый полет.
О веселом коне Тамерлана
Проводник по-киргизски поет.

Всходит медленно солнце за далью,
Дни и ночи пылают костры —
От лесов, что бегут к Приуралью,
До зеленых песков Бухары.

Низкий склон при луне серебрится,
На заре разлилася река,
С красным войском от севера мчится
Молодой комиссар ВЧК.

Всюду враг — в желтом сумраке улиц,
В настороженном стане ночей,
Где в кровавом кругу изогнулись
На рассвете клинки басмачей, —

Потому-то от дымных просторов,
Где гремят пулеметы полка,
Впереди наших первых дозоров
В степь идет комиссар ВЧК.

1936

128. ВОЕННАЯ ЮНОСТЬ

Да, юность моя под особенным знаком —
По вольным степям, по лесным буеракам,
Повсюду, где низкие тучи в огне,
Где дымное полымя бродит лугами,
И красное знамя горит над полками,
И спит командир на усталом коне.

Тогда эскадрон наш на Астрахань мчался,
И вражеский круг в злобном страхе распался,
Станицы и села встречали поход.
Забыть ли те дни с их безмерною славой,
Когда начинался в степях величавый,
В приказах и песнях прославленный год?

Боец-комсомолец в дырявой шинели
Скакал на коне под разрывы шрапнели,
Встречая тревожную ночь за селом,
В глазах его зорких светилось упорство,
Поля пролетал он, не меряя версты,
Казалось — летит сквозь века напролом.

А старый солдат, ежась в стужу и в холод,
Сердито твердил, что горяч-де и молод,
Что, дескать, война не настолько легка,
Что, дескать, не милуют пули-голубки,
Но вместе врывались в беспамятство рубки
И дрались, пока не немела рука…

В заветные дни невозвратного года
Я видел полки молодого похода,
И где только не был лихой эскадрон!
Доныне, мне кажется, время не властно,
Доныне в грозу, в непогоду, в ненастье
Несется степями бескрайними он…

1936

129. ЦИОЛКОВСКИЙ