Богдан Сушинский - Флотская богиня

• Название: Флотская богиня
• Автор: Богдан Сушинский
• Жанр: О войне
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4444-7815-8

Главная героиня нового остросюжетного романа мастера приключенческого жанра Богдана Сушинского — единственная женщина — командир взвода морской пехоты Евдокия Завалий. В семнадцать лет она храбро воевала в составе 6-й десантной бригады, в течение восьми месяцев скрывая свой пол. Затем, после краткосрочных офицерских курсов, уже став командиром взвода, — «Фрау Черная смерть», как немцы именовали ее в штабных сводках, Завалий со своими бойцами освобождала Новороссийск и Севастополь, участвовала в штурме Сапун-горы, высаживалась с десантом в районе румынской Констанцы и в Югославии. Наконец прославилась в боях за Будапешт. В звании гвардии полковника в отставке Евдокия Николаевна Завалий умерла в Киеве в мае 2010 года.

---

— Считаешь, что при германцах будет легче, нежели при коммунистах? — спросил Гайдук, во всю стегая кнутом уставших лошадей. Неприязни к этому рослому, костлявому старику он не ощущал, однако понимал: с таким же «благодарным вздохом» тот и ему в спину способен всадить вилы.

Старик свернул самокрутку; даже не намереваясь угостить Гайдука, закурил, и только тогда рассудительно ответил:

— Германцы — они кто? Они — чужие, враги. Убивать да грабить пришли. А чужого ненавидеть всегда проще, нежели своего. Даже если этот «свой» тоже убивать да грабить горазд.

Когда подошли к оврагу, старик прокричал высунувшемуся из своего окопчика пулеметчику, чтобы тот не вздумал стрелять, потому что одна важная птица хочет поговорить с командиром.

— Неужто германцы парламентера в гражданском решили подослать? — осклабился красноармеец.

— Да нет, вроде бы из наших, из особистов, — ответил старик. Затем он немножко помялся, и, недобро взглянув на майора, добавил: — Хотя проверить все-таки надо бы.

— Что ты мелешь, старый упырь? — незло оскорбился Гайдук, уже успевший взобраться на одного из коней, предварительно связав его повод подвернувшейся под руку веревкой с поводом свободной лошадки. — Как только в селе такого терпят?

— А мы ноныча все бдительными стали, — невозмутимо пожал плечами сельчанин и, слегка прихрамывая, побрел назад, в свою часть села.

18

Лощинин появился значительно раньше, чем она ожидала. Он приехал на велосипеде, который скрипел, взвизгивал и тарахтел так, что слышно было за версту.

— Извини, Степная Воительница, за этот «лимузин»; позаимствовал у хозяина дома, где квартирую, — сообщил он, встретив прохаживавшуюся девушку метрах в двадцати от дома.

— Не опасались, что весь поселок на ноги поднимете своим грохотом?

— Опасался, что не дождешься меня.

— Могла и не дождаться.

— Это было бы ужасно. Кто знает, когда и как мы встретились бы потом. И вообще сумели бы когда-нибудь встретиться или нет.

— Вы говорите так, словно мы уже на свидании…

— Разве нет?

Евдокимка открыла калитку, морщась от визга колес, затолкала за нее велосипед лейтенанта и только потом строго предупредила Сергея:

— Никакое у нас не свидание, так что оставьте свои мужские фантазии вместе с велосипедом.

Такого отпора лейтенант не ожидал, немного замялся, однако тут же попытался успокоить девушку:

— Да ни о каком таком свидании я и не думал.

— Что, совсем-совсем не думали?

Лейтенант помнил о язвительности Степной Воительницы и даже уловил в ее вопросе некий подвох, однако не придумал ничего лучшего, чем заверить:

— Просто очень хотелось увидеть тебя…

Они пошли в сторону окраины поселка. Стоило миновать еще три усадьбы, и можно было оказаться на выжженной степной равнине, словно огромным рубцеватым шрамом расчлененной извилистой долиной.

— Но ведь мы уже виделись сегодня, — напомнила Евдокимка. — Причем дважды.

Она хотела добавить еще что-то, но в это время лейтенант сказал то, что могло служить последним аргументом:

— Завтра нас перебрасывают к Ингулу, на фронт.

Это прозвучало так неожиданно, что Евдокимка внезапно остановилась, причем лицо ее оказалось буквально в двадцати сантиметрах от лица офицера. Она вдруг поймала себя на том, что, ожидая Сергея, думала о чем угодно, только не о приближающемся фронте, не о том, что через два-три дня улицы их поселка уже будут патрулировать немцы.

Крайняя хата-полуземлянка стояла пустой и почти разрушенной. Евдокимка знала, что еще весной усадьбу эту оприходовали влюбленные пары. Вот и сейчас какой-то кавалерист в кубанке спешно уводил от чужих глаз свою женщину в глубину сада, за кустарники. Чтобы не мешать им, лейтенант попытался пройти дальше, однако девушка заупрямилась:

— Дальше — степь. Мы туда не пойдем.

— Если не хочешь, то, конечно… — остановился лейтенант под кроной ветвистого клена.

— И потом, мы ведь договорились, что это у нас не свидание. Напрасно вы пошли со мной. Нужно было пригласить какую-нибудь взрослую, опытную женщину, — проговорила Евдокимка, посматривая сквозь густую листву на угасающую луну.

Словно бы подтверждая мудрость ее запоздалого совета, из-за руин донесся взволнованный женский голос: «Да подожди! Ну, куда ты торопишься?..»

Лейтенант заключил в свои ладони обе кисти девушки и нервно сжал их.

— Наверное, ты права, Степная Воительница: так и следовало бы поступить. Однако никогда не простил бы себе, если бы упустил возможность встретиться с тобой. — Не выпуская ее ладони, он провел своими пальцами по девичьей щеке, коснулся уголков губ, нежно погладил подбородок. — Не бойся. Ничего, кроме нежности, — упредил ее упрек, отметив про себя, что Евдокимка вздрогнула и отшатнулась. — И задержу я тебя недолго. Я счастлив уже от того, что ты — рядом.

— Неужто… очень понравилась? — неожиданно спросила Евдокимка.

— Было бы странно, если бы не понравилась.

— Почему же «странно»? — не поняла Степная Воительница.

До сих пор, особенно в школьные годы, она слишком много времени проводила в компании мальчишек, и, может быть, поэтому они относились к ней, как к равному себе. Даже те, которым Евдокимка симпатизировала, рано или поздно увлекались другими девушками, словно считая зазорным влюбиться в нее — «свою в доску». Однако всего этого сказать лейтенанту девушка не могла — и прозвучало бы неправдоподобно, да и гордость не позволяла. Получалось, что только для того и плачется в жилетку, чтобы разжалобить: «Полюбите меня, всеми отверженную и несчастную!»

— Не знаю, как сложится моя фронтовая судьба, но… Словом, — сбился он с мысли, — как тебе все это объяснить?

— Как говорят в таких случаях у нас на лекциях: «А теперь перескажите все это своими словами».

— Еще вчера я чувствовал себя несчастным из-за того, что мне, с детства мечтавшему о море и с таким трудом поступившему в военно-морское училище, по существу, так и не пришлось послужить на кораблях. И даже воевать придется не на море, а сухопутным пехотинцем. Человека, считайте, лишили главной цели его жизни…

— Недавно у Льва Толстого я прочла: «Проявление чувства любви невозможно у людей, не понимающих смысла своей жизни».

— Что, так и сказал?

— Так, — решительно подтвердила Евдокимка. — Вы же, как я понимаю, со смыслом своей жизни давно разобрались.

— А знаешь, как я определил, что ты, ну, словом, что ты для меня не такая, как все остальные?

— То есть что ты влюбился? — все еще не способна была отказаться Евдокимка от своего мальчишеского озорства.

— Точно, — с благодарностью подтвердил Сергей. — Когда понял, что тем последним словом, которое сорвется с моих губ перед гибелью, — будет твое имя. Это очень важно, чтобы у идущего на смерть существовало в душе такое имя.

Евдокимка растроганно помолчала, вздохнула и проговорила то, что просто не могла не сказать:

— Я тоже всегда буду помнить, что есть такой боец, чьи уста произносят мое имя. Причем необязательно перед гибелью.

— Постараюсь, чтобы не перед гибелью, — едва слышно, взволнованно пообещал моряк. — И, если удастся выжить, непременно встретимся под этим же кленом.

Когда лейтенант несмело, едва прикасаясь губами, поцеловал ее в щеку, Евдокимке вдруг совершенно некстати вспомнился его «выстрел милосердия» там, у сбитого вражеского самолета. Этот поцелуй морского пехотинца, идущего завтра в бой, тоже почему-то показался ей своеобразным «выстрелом милосердия».

19

Видимо, старик действительно сумел заронить в сознание и пулеметчика, а через него — и командира роты, какие-то зерна сомнения. Их ростки проявились буквально с первых минут общения.

Командовал подразделением, оставленным для прикрытия на западном берегу Ингула, старший лейтенант. Обосновавшись в одной из брошенных хат, буквально в пятидесяти метрах от передовой, этот офицер не позаботился о том, чтобы обзавестись блиндажом, землянкой или какой-либо щелью, где можно было бы отсидеться во время бомбежки. Не подумал он и о том, чтобы обнести свой командный пункт окопом. Он вообще вел себя так, словно оказался на постое в глубоком тылу.

Ниже среднего роста, невообразимо тощий и столь же невообразимо нервный, старлей встретил Гайдука во дворе, располагавшемся на небольшом плато, в километре от которого виднелся плёс реки, пробивавшейся в этих краях сквозь живописные каменные ворота.

Несмотря на то, что майор представился, как офицер контрразведки, выполнявший особое задание в тылу врага, и даже предъявил удостоверение, старший лейтенант Сердюков неожиданно набросился на него с пистолетом в руке, обличая как вражеского лазутчика, фашистского агента, из бывших белогвардейцев, еще кого-то там… Доведя себя почти до истерики, этот вояка даже объявил, что его, майора, как предателя Родины, он прямо здесь, лично, по законам военного времени…