Александра Толстая - Жизнь с отцом

• Название: Жизнь с отцом
• Автор: Александра Толстая
• Жанр: История

Александра Львовна Толстая (1884–1979) — младшая дочь Л.Н. Толстого, писательница, публицист, общественный деятель, создатель музея «Ясная Поляна», одна из основателей международного «Комитета помощи всем русским людям, нуждающимся в ней», названном в честь памяти отца «Толстовским фондом», личность крупная и незаурядная.

В предлагаемый читателю том включены обе части воспоминаний А.Л. Толстой. В книге «Жизнь с отцом», впервые публикуемой в России, достоверно изображен быт семьи Толстых, показаны сложные внутрисемейные отношения. Все последние годы жизни писателя младшая дочь была его доверенным лицом, ей единственной он открыл тайну своего ухода из Ясной Поляны, на ее руках умирал.

---

— Ну, ну, душенька, — сказал отец, — мы постараемся сделать как лучше, будем только держаться друг друга.

Он снова стал обдумывать вопрос с завещанием, решая, хорошо ли он поступил. Узнав о сомнениях отца, Чертков прислал ему длинное письмо, в котором он напоминал ему всю историю завещания. И отец снова пришел к решению: оставить завещание в силе.

"В. Г. Черткову.

Пишу на листочке, потому что пишу в лесу на прогулке. И со вчерашнего вечера думаю о вашем вчерашнем письме. Два главных чувства вызвало во мне это ваше письмо: отвращение ко всем проявлениям грубой корысти и бесчувственности, которые я или не видел или видел и забыл, и огорчение и раскаяние в том, что я сделал вам больно своим письмом, в котором я выражал сожаление о сделанном. Вывод же, какой я сделал из письма, тот, что Павел Иванович (Бирюков) был неправ и так же был неправ и я, согласившись с ним, и что я вполне одобряю вашу деятельность, но своей деятельностью все-таки недоволен: чувствую, что можно было поступить лучше, хотя я и не знаю как. Теперь не раскаиваюсь в том, что сделал, т. е. в том, что написал то завещание, которое написано, и могу быть только благодарен вам за то участие, которое вы приняли в этом деле.

Нынче скажу обо всем Тане, и это будет мне очень приятно".

Когда, за несколько дней до этого, я просила отца сообщить Тане о завещании, он ответил мне, что посоветуется с Чертковым. Я сказала, что Чертков давно этого хочет.

— А мне так и говорить нечего, как хочется этого, — сказал отец, — уж кто ж мне ближе Тани!

На другое утро, я еще не оделась, ко мне в комнату вошла сестра.

— Мне пап? все сказал!

— Как я рада, — сказала я, — а то у меня было такое чувство, что все знают, а самый близкий человек — ты, не посвящен!

— Одно я сказала бы, — сделай в свою очередь завещание на меня, — сказала Таня, — если ты умрешь вскоре после отца, все останется братьям.

— Сделано уже. А тебе не неприятно, — спросила я, — что завещание написано на мое имя? Хотя, — добавила я, — это будет большая тяжесть, главное, что на отношениях с семьей придется поставить крест!

— Я очень рада, — сказала Таня, — главное, у меня отношения с матерью не совсем будут испорчены, хотя, может быть, даже несмотря на это, она не отказалась бы от меня.

— Ну, а разве мам? за то, что ты теперь не одобряешь ее поступков во всей этой истории, отчасти уже не отреклась от тебя?

— Да, это правда, — с грустью сказала она. — Ах, как жалки и подлы те, которые хотят, чтобы отец поступил иначе, и какова будет их роль в истории?!

После занятий я постучалась к отцу.

— Непременно войди! — крикнул он, как будто ждал моего прихода.

— Пап? я ужасно довольна, что ты сказал Тане и оттого, как она отнеслась к этому!

— Да, да, я очень, очень рад. Я ее спросил, может ли она держать секрет от мужа, она ответила, что да, и я ей все рассказал. А когда рассказал, разрешил ей сказать мужу, но она сама думает, что лучше не надо.

Но, по-видимому, первое впечатление об отношении Тани к завещанию и у меня и у отца было ошибочное. Через несколько дней Таня сказала мне о том, что, пожалуй, не следовало делать завещания, во всяком случае не следовало бы отдавать в общее пользование сочинения до 80-го года.

Я как-то вошла к отцу в кабинет.

Накануне мы решили с ним уехать к Тане.

— Бог знает, что мам? говорила мне, — сказал он. — Она больная, ее надо жалеть, я чувствую себя готовым сделать все, что она хочет, не ехать к Тане и до конца жизни быть ее сестрой милосердия.

— А я не чувствую в себе больше возможности быть сестрой милосердия, сказала я сердито и вышла из комнаты.

Но на душе у меня было неспокойно, что я грубо ответила, огорчила его и, промучившись часа два, я пошла к нему в кабинет. Он лежал на диване с книжкой. Я подошла к нему и поцеловала его в голову.

— Прости меня!

Мы оба заплакали, и он несколько раз повторял:

— Как я рад, как я рад! Мне было так тяжело!

Кочеты

— Ты, кажется, говорил с Левой? — спросила я.

— Да, да. Я высказал ему то, что давно собирался сказать. Я считаю, что Лева наделал мне много зла во всей этой истории. Ведь он как-то на этих днях прямо заявил, что не любит меня, а иногда, когда считает меня неправым, ненавидит. Так вот я ему и сказал, что его поступки были следствием его отношения ко мне.

— Что же он тебе ответил?

— Да что же? Что мне отвечает… — и он указал на комнату мам?. — То же самое, они всегда правы, а все виноваты. Я вчера сказал Софье Андреевне, что отдал все имущество семье и считаю, что отдать еще доход с сочинений, ну, Мише например, — прямо грех!

Я сказала отцу, что неважно себя чувствую, но не могу и думать о том, чтобы опять ехать в Крым и оставить его одного.

— А я с тобой поеду! — сказал он.

— Нет, пап?ша, не сможешь ты уехать! А то чего бы лучше!

— Ну, там видно будет!

— Вот, пап? ты говоришь, что тебе ничего не нужно, а мне так много нужно! Все думаю, почему так, а не этак!

— Да, молода еще ты, вот нам, старикам, это понятно, все желания отпадают, а молодым трудно!

Несколько дней спустя я принесла отцу письма и ждала, что он скажет. Но он подержал их в руках и положил, сказав:

— Нет, потом. Я должен привести себя в порядок.

И когда я вопросительно взглянула на него, прибавил:

— Да, да, оказывается Лева хочет здесь поселиться, а он мне очень, очень тяжел. Я должен приготовиться, чтобы перенести это, как нужно. Надо крепиться…

Как-то раз Дима Чертков просил отца разъяснить ему некоторые изречения.

— Что именно его заинтересовало? — спросила мам?.

— Да одно изречение, более серьезное, я не помню, — сказал отец, — а другое менее важное.

— Какое же? — настойчиво переспросила мам?.

— Он спрашивал об изречении в "Круге чтения": "Кувшин падает на камень горе кувшину, камень падает на кувшин — опять горе кувшину". А значит это, по-моему, то, что в борьбе чем грубее человек, тем сильнее, могущественнее, тем вернее победит.

— Ну, это совсем неправильно, — сказала мам? — чье это изречение?

— Китайское.

— Дикие люди, — сказала она.

А вечером, когда я по обыкновению вошла к отцу проститься, он сказал мне:

— Саша, а ведь мам? прекрасно поняла изречение о кувшине и приняла это на свой счет.

Отец засмеялся.

Здоровье отца с каждым днем слабело. Я чувствовала, что он едва держится. Кувшин неминуемо должен был разбиться.

По предписанию врачей необходимо было разлучить родителей, и мы с Таней решили увезти отца в Кочеты. Но мать начала плакать, умоляла взять ее с собой, говорила, что она совсем больна. До самой ночи она мучила отца, спрашивая, хочет ли он, чтобы она ехала.

— Да делай, как хочешь, Соня, — отвечал он.

На утро она собралась вместе с нами.

— Как все глупо, — говорил отец грустным, слабым голосом, — к чему наша поездка, если мам? едет с нами. Я не выспался, мне нездоровится…

Мне было ясно, что, если бы отец мог быть твердым и настойчивым, состояние матери, будь то болезнь или нет, несомненно улучшилось бы. Каждый раз, как он решительно отказывался исполнять ее требования, она покорялась и успокаивалась. Но горе было в том, что отец, по свойствам своего характера, по своей мягкости, всегда уступал. И чем больше он уступал, тем требовательнее становилась она.

Сколько раз мне приходила в голову сказка "О рыбаке и рыбке". Я даже как-то сказал об этом отцу.

— Это правда, правда, — сказал он мне грустно.

Накануне Чертков получил[56] известие из Министерства внутренних дел, что ему разрешено остаться в Тульской губернии. В Телятинках все ликовали — бабушка, Анна Константиновна, Ольга с детьми, сам Вл. Гр. Известие это скрыли от матери, чтобы перед отъездом не вызвать бури и не отравить поездку отцу.

Для нас с Таней это известие было большим успокоением. Сознание, что мать и братья могли снова повредить Черткову, было невыносимо! Незадолго до этого мы писали другу нашей семьи О. с просьбой переговорить о Черткове со Столыпиным и предупредить его, что если будут какие-либо просьбы со стороны матери о высылке Черткова, их надо рассматривать как следствие болезненного состояния. О. передал нашу просьбу Столыпину.

Кроме того, мать Вл. Гр., близкая ко двору, написала письмо императрице Марии Федоровне. За неделю до нашего отъезда в Кочеты у меня произошел следующий разговор со старушкой Чертковой.

— Я думаю, — сказала я Елизавете Ивановне, — что вы поможете своему сыну оправдаться перед правительством и остаться здесь жить. И если вы, моя сестра и я сделаем все, чтобы защитить вашего сына, может быть, нам это и удастся.

— Я буду с вами также откровенна, — сказала Елизавета Ивановна, — на этих днях я начала письмо императрице Марии Федоровне, но когда дошла до несправедливых нападок вашей матери, я не могла продолжать. Мне казалось, что это чудовищно! Теперь, раз вы меня поощрили, я кончу это письмо, кончу нынче же!