Александра Толстая - Жизнь с отцом

• Название: Жизнь с отцом
• Автор: Александра Толстая
• Жанр: История

Александра Львовна Толстая (1884–1979) — младшая дочь Л.Н. Толстого, писательница, публицист, общественный деятель, создатель музея «Ясная Поляна», одна из основателей международного «Комитета помощи всем русским людям, нуждающимся в ней», названном в честь памяти отца «Толстовским фондом», личность крупная и незаурядная.

В предлагаемый читателю том включены обе части воспоминаний А.Л. Толстой. В книге «Жизнь с отцом», впервые публикуемой в России, достоверно изображен быт семьи Толстых, показаны сложные внутрисемейные отношения. Все последние годы жизни писателя младшая дочь была его доверенным лицом, ей единственной он открыл тайну своего ухода из Ясной Поляны, на ее руках умирал.

---

Мам? тотчас же пошла к нему в кабинет объясняться. Они говорили долго. Когда она, шурша шелковой юбкой, спустилась вниз, щеки ее горели, а глаза были красны от слез.

— Тебя отец зовет! — сказала она.

Я побежала в отцовский кабинет.

Он сидел за круглым столом в большом кожаном кресле с книгой в руках.

— Ты что же это мать огорчаешь? — спросил он, строго и пристально глядя мне в глаза. И снова, как и тогда при его вопросе о красном галстуке, я почувствовала, что он все видит и понимает. — Почему в церковь не хочешь идти?

— Не могу! — сказала я, чувствуя, как слезы подступают к горлу.

— Не плачь, — сказал он мягко. Но я заплакала. — Прежде чем бросать старое, — сказал он, — надо твердо знать, есть ли у тебя что-нибудь новое, чем ты можешь заменить. Есть у тебя это?

— Не знаю.

— Тогда почему же ты мать огорчаешь, не идешь с ней в церковь?

— Ложь, фальшь там одна, не могу! — выкрикнула я сквозь душившие меня рыдания.

Лицо отца еще больше смягчилось, глаза стали ласковыми, добрыми.

— Вот как. Да ты не плачь, голубушка.

Почувствовав его ласку, я поняла, что должна все рассказать ему. И, запинаясь и захлебываясь, я рассказала про слепых, про старушку, про свое умиление, почему оно кончилось, рассказала про священника, про чижа, которого съела кошка.

Отец казался взволнованным. Он уже не сидел, а ходил по комнате, засунув руки за пояс, а я следила за ним, ловя выражение его лица.

— А все-таки пойди с матерью в церковь сегодня, можешь? — спросил он и ласково и вместе с тем многозначительно, как на взрослую, взглянул на меня.

Я поняла его взгляд.

— Хорошо.

Он нагнулся и поцеловал меня в лоб. Глаза его весело сияли. Я быстро сбежала вниз, оделась и, к удивлению и радости моей матери, сказала ей, что иду ко всенощной.

С этого дня отец уже никогда не был для меня недоступным, чужим…

Крым

Через год я должна была держать при округе экзамены на домашнюю учительницу. Больше всего меня пугал закон Божий. Надо было знать наизусть весь катехизис, богослужение, а я никак не могла их зазубрить. Говорили, что меня, дочь отлученного от церкви, будут особенно строго спрашивать и придираться.

Но я напрасно волновалась. Экзамена держать мне не пришлось.

Летом 1901 года отец опасно заболел, у него началась лихорадка и грудная жаба. При низкой температуре пульс доходил до 150-ти. Съехалась вся семья. Мам? и Маша по очереди ухаживали за ним. Вызвали врачей — Щуровского, Бертенсона. Они посоветовали ехать в Крым.

Графиня Софья Владимировна Панина, узнав о решении врачей, предложила свой дом в имении Гаспра на южном берегу. Отец был так слаб, что страшно было его везти. Один из его последователей[32], служивший на железной дороге, обратился к своему начальству с просьбой предоставить отцу для поездки директорский вагон. В Крым с отцом поехали мам? сестра Маша с мужем, Б. и я. Пианист Гольденвейзер, усиленно искавший близкого знакомства с отцом, в Харькове присоединился к нам. Из служащих с другим поездом ехали: повар Семен Николаевич, Илья Васильевич и портниха мам? молодая девушка Ольга.

Курьерский поезд выходил из Тулы около трех часов утра. До вокзала 17 верст ехали на лошадях. Тьма была кромешная, грязь, особенно скверно было по проселочной дороге до шоссе. Филичка с факелом провожал нас. На Тульском вокзале от суеты, от утомления отец почувствовал себя настолько плохо, что поднялся вопрос, не вернуться ли обратно. Но Б. доказывал, что возвращаться было бы безумием, вагон прекрасный, удобный, а о том, чтобы опять ехать на лошадях, страшно было и подумать. Вагон действительно оказался превосходным, не только у каждого было свое спальное купе, умывальник, но был прекрасный салон с мягкими креслами, с большим обеденным столом, пианино. Здесь действительно можно было прекрасно отдохнуть.

На другое утро, когда проехали Курск и стало уже по-южному тепло, отец почувствовал себя лучше, пробовал работать, но не мог. Мы с сестрой Машей смотрели в окна и радовались на малороссийские белые мазанки, на пирамидальные тополя и меловые горы. Иногда присоединялся к нам и отец.

В Харькове собрались обедать, но когда поезд подошел к вокзалу, мы увидали на платформе громадную толпу, почти сплошь состоявшую из студентов. Я сразу догадалась, что готовится встреча отцу. Стало жутко: "Приветствия, речи, волнения, не выдержит сердце!" — мелькало в голове. Мы повернули обратно, об обеде и думать было нечего! И действительно, толпа хлынула к нашему вагону.

Отец взволновался, услышав, что студенты собрались приветствовать его и просят принять от них делегацию. Он весь как-то сжался, точно ему хотелось спрятаться. Лицо выражало страдание, почти отчаяние. Депутация стояла у окна и ждала. Я сочувствовала отцу, мне было тяжело смотреть на его волнение, хотелось оградить его. "У них простое любопытство, — думала я, — а отцу это может стоить жизни". Казалось, и Маша разделяла мои чувства, но мам? и Б. заразились общим возбуждением, они стали уговаривать отца принять делегацию. Отец согласился. Он делал громадные усилия, чтобы отвечать на приветствия, пожелания, — говорить было не о чем. После первой делегации пришла вторая, а на платформе гудела толпа.

— Попросите Льва Николаевича подойти к окну! — кричали студенты, умоляем, на минутку!

— Он не может, он болен… — отвечали мы из вагона.

— Ради Бога, на минутку, пусть только покажется…

Перед третьим звонком отец подошел к окну. Головы обнажились.

— Уррррра! — вдруг загремела толпа, — урра!!

Поезд медленно отходил.

— Толстой, Лев Николаевич! Будьте здоровы! Счастливый путь. Студенты теснили друг друга, висли на столбах, бежали по платформе за поездом, но толпа постепенно редела, пока, наконец, и самые упорные принуждены были отстать…

Поезд мчался дальше. Все были взволнованы. Отец сморкался. Признаюсь, щипало и у меня в носу. Но как и предполагали, отцу не прошли даром пережитые волнения. Температура поднялась, снова появились перебои сердца. И только на утро, когда мы подъехали к Севастополю, ему стало лучше.

Здесь, на вокзале, отца снова ждала овация, но гораздо более скромная, чем в Харькове. Мне показалось, что небольшая кучка людей, которая приветствовала отца, по большей части состояла из немолодых дам. Потом мы узнали, что севастопольцы уже несколько дней подряд собирались на вокзале и ждали, когда приедет Толстой, но многие не дождались.

Мы остановились в большой, хорошей гостинице Киста на Набережной. Настроение было праздничное, как обычно бывает, когда после дождей, осенней слякоти средней полосы России попадаешь в волшебный край, где тебя внезапно окутывает теплый морской воздух, поражает глубокая синева неба, яркость красок и теней. Все надеялись, что отец оживет на юге.

Мы с Б. сейчас же побежали в город за провизией, притащили груду душистого, спелого, желто-дымчатого, точно вспотевшего винограда, связку толстых татарских бубликов, пахнущих кислым тестом, и еще всяких вкусных вещей. Мам? хлопотала с обедом и с вещами.

Отцу тоже не сиделось дома, и он отправился с Б. гулять, заходил в Севастопольский музей, осматривал город и все расспрашивал, где находился 4-й бастион, на котором он когда-то воевал. Б. рассказывал нам, что отца везде узнавали и кланялись ему, даже городовой отдал ему честь.

К вечеру отец устал, не столько от прогулки, сколько от охвативших его воспоминаний.

На другое утро в двух экипажах на перекладных поехали в Гаспру. В одной коляске, запряженной четверней, ехали отец, мать, Б. и я. В другой Оболенские и Гольденвейзер. Пока ехали городом, отец напряженно смотрел кругом.

— Ах, как все изменилось, как изменилось! — повторял он с грустью.

Он никак не мог ориентироваться, его это мучило, он напрягал память, стараясь понять, где был 4-й бастион. Расспрашивал об этом кучера. Увидавши несколько человек матросов с открытыми загорелыми лицами в белых, с синими воротниками, рубашках, стройно шагающих по улице, он сказал:

— Экие молодцы! — А потом тихо добавил: — И подумать только, что их к бойне готовят!

Он стал говорить об ужасах войны и удивлялся, как он мог когда-то не только участвовать в войне, но и увлекаться ею.

Проехали первый перегон. Пока на станции перепрягали лошадей, мы с Б. и Гольденвейзером полезли на гору. Снизу гора казалась небольшой, но когда мы стали подниматься, мы поняли, что это не так легко.

— Тише, тише, — останавливал нас Б. — С непривычки нельзя так быстро ходить в горы. Может сделаться плохо.

Но Гольденвейзер только посмеялся над этим предупреждением.

Он быстро нас обогнал и взбежал на гору. Когда мы взошли на вершину, он был страшно бледен, его тошнило.

Сбежав, мы рассказали отцу про этот случай. Отец покачал головой:

— Типичная еврейская черта, — сказал он, — желание во всем быть первыми.