Константин Лагунов - Так было

• Название: Так было
• Автор: Константин Лагунов
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1974

В годы войны К. Лагунов был секретарем райкома комсомола на Тюменщине. Воспоминания о суровой военной поре легли в основу романа «Так было», в котором писатель сумел правдиво показать жизнь зауральской деревни тех лет, героическую, полную самопожертвования борьбу людей тыла за хлеб.

---

— Выручай, Каурко. Выручай, друг. Тут недалеко. Всего пять километров. Тяни.

Каурко постоял, попрял ушами и медленно тронулся вперед. Брел по колено в снегу, а иногда проваливался в сугробы по самое брюхо. Тогда Степан спешил на помощь коню. Тянул его за узду, подбадривал. Подталкивал плечом увязшие в сугробе сани.

За каких-нибудь полчаса лошадь и человек вконец вымотались. Степан начерпал полные валенки снегу и еле стоял на ногах. А когда наконец вдали показалась деревня и лошадь, призывно заржав, из последних сил рванула сани, он упал в кошеву, накрылся тулупом и впал в какую-то болезненную полудрему-полубред.

Лошадь подвезла его к правленческому крыльцу и остановилась, понуро свесив голову. Степан скинул с головы тулуп. Царапая негнущимися руками сено, принялся вылезать из ставшей вдруг непомерно глубокой кошевы.

На крыльцо вышла Ускова, следом выкатился древний дед без шапки с сивыми волосами, стриженными под кружок.

— Помоги-ка человеку, — попросила его Настасья Федоровна.

Старик проворно подскочил к саням. Не по возрасту сильными руками подхватил парня, помог ему встать. Поддерживая, провел в контору.

Вместо слов приветствия приезжий что-то промычал и плюхнулся на лавку. Его начала бить мелкая дрожь. Он силился унять ее — стискивал зубы, напрягал мышцы тела — не помогало.

— Перемерз парень. — Настасья Федоровна сочувственно поглядела на Степана. Сняла с него шапку и рукавицы, расстегнула ватник.

— Я к вам уп-пол-н-ном-мочен-ным, — лязгая зубами, с трудом выговорил он.

— Об этом завтра, — строго приказала она и повернулась к старику. — Забирай его к себе, Силантьевич. Как хочешь, но парня вылечи. Понял? Чтобы утром был как огурчик.

— Это мы могем, — самодовольно проговорил старик.

Силантьевич жил в маленькой избенке вдвоем со старухой. Они раздели Степана. Уложили его на лавку, укрыли полушубками.

— Топи, старая, печь, — приказал старик и исчез.

Вернулся он не скоро. Прошел в передний угол, вынул из-за пазухи темную бутылку, вытащил громадную пробку из горлышка, смачно понюхал, удовлетворенно крякнул.

— Теперича, паря, ты оживешь.

Налил в железную кружку вонючей жидкости, кинул туда три сушеных стручка перца и сунул это зелье в горящую печь.

А Степана кидало то в жар, то в холод. Минутами на него наваливалось беспамятство: то ли он засыпал, то ли терял сознание.

Но вот старик поднял его за плечи. Поднес к губам теплую кружку с красной жидкостью. Ласково сказал:

— Пей, паря. И на печь. К утру как рукой сымет.

С первого же глотка Степан почувствовал, как тело его заполыхало нестерпимым жаром, будто в вены влили расплавленный металл. В голове умопомрачительный звон, гуд и… ни одной мысли. Потом все окружающее вдруг ожило и пошло валиться. Сначала рухнула печь, засыпав его грудой раскаленных кирпичей, и он стал задыхаться под ними. Только выкарабкался из огнедышащих развалин, как увидел падающую стену.

— Стена! — закричал он. — Стена валится!.. Стена ва…

Дед склонился над ним. Лицо у деда огромное, больше ведерного чугуна. Изо рта жаром пышет.

— Эх, паря. Слабак ты оказался. Перехватил я. Перебрал.

Дедова голова стала раздуваться. Вот она уже с добрый бочонок, уже не помещается в комнате. А во рту — пламя пылает. Неведомая сила потянула Степана в огонь.

— А-а, — глухо застонал он и задохнулся от жары…

Очнулся на рассвете. Весь мокрый, будто на него только что вылили добрый ушат воды. Минуту бессмысленно смотрел в близкий черный потолок, соображая, как сюда попал. Тела словно вовсе не было. Степан облизал шершавые губы. Медленно, с большим трудом поднял руку и сразу почувствовал, как по ней заструились ручейки пота. Уронил руку на голую грудь. Уперся ладонями в горячие кирпичи, сел. Было такое ощущение, что кости стали мягкими и гибкими, как молодая лоза. К печи подошел старик. Глянул на парня, расплылся в улыбке.

— Ожил, значит? Молодец, паря. На-ко вот вехоть, оботрись и оболокайся. Сейчас будем чай с молоком пить. Не знобит тебя?

— Нет.

— И голова не мутится?

— Немножко.

— Ну, слава богу. Значит, отошло. Пересилил.

Старик помог гостю слезть с печи. Усадил его к столу, на котором шипел горячий самовар. Сел рядом, сказал виновато:

— Ох и напужал ты меня, паря. Думал, кончишься ты. Я тебе мужскую плепорцию поднес, а ты ведь вьюнош ишо. Не мужик. Всю ночь над тобой не спал. К Настасье Федоровне бегал. Напужал и ее до смерти. — И вдруг переменил тон: — А ты крепок, паря. Наша косточка. Сибирская. Теперича тебя никакая холера не возьмет. Вроде заговоренного будешь…

3.

Когда уполномоченный появился в правлении, Настасья Федоровна встретила его тревожным «Ну как?»

— Порядок, — улыбнулся Степан. — Этот дед мертвого оживит своей лошадиной «плепорцией».

— Я знаю, зачем ты пожаловал. Звонили из райкома. Только хлеба у нас нет. Есть семена, и все.

— А вы слышали, какую телеграмму прислал Сталин?

— Сам Сталин?

— Сам. На имя Рыбакова. Вот слушайте… — И Степан повторил врезавшиеся в память строки телеграммы.

— Да, значит, совсем плохо с хлебом. Но где же его взять?

— Надо найти, — твердо выговорил Степан.

Она смерила его удивленным взглядом, улыбнулась.

— Ну что ж, пойдем поищем, товарищ уполномоченный.

Они обошли все склады. Кроме семян зерна не было.

— А что здесь? — поинтересовался Степан, показывая на два приземистых амбара.

— Отходы, больше всего овсюг, — ответила Настасья Федоровна. — Хотели его помолоть да людям раздать — не разрешили.

— Поглядим.

Амбары открыли. Они доверху были набиты зерновыми отходами. Степан зачерпнул горсть овсюга и стал медленно просеивать его сквозь пальцы. На ладони осталось несколько овсюжин и четыре ядреных пшеничных зерна. Он выбрал их, протянул Настасье Федоровне.

— А это что?

— Пшеница. — Она снисходительно улыбнулась.

— Если все отходы очистить, сколько можно получить зерна?

Настасья Федоровна ответила не сразу. Подумала, почесала круто надломленную бровь. Неуверенно проговорила:

— Тонны полторы. А может…

— Завтра же и начнем. Ясно?

Председательша неожиданно засмеялась. Положила руку на плечо парня.

— «Завтра же и начнем. Ясно?» Нет, не ясно, товарищ уполномоченный. Мы уже не раз пробовали очищать это зерно. Да ни триер, ни веялка не берут. Вот это тебе ясно? — И снова засмеялась.

Она смеялась так искренне и заразительно, что Степан не выдержал и широко улыбнулся. Но тут же потушил улыбку, нахмурился:

— Что же делать? — встревожился он. — Мы не найдем хлеба, другие не найдут… А там же прямо сказано: «Наступление Красной Армии будет приостановлено». Хоть руками перебирай, а зерно это надо очистить. Ну давайте же придумаем что-нибудь, Настасья Федоровна. А?

В лице и в голосе Степана было столько трогательной ребячьей беспомощности, что Усковой стало жаль парня. Она легонько обняла его за плечи.

— Эх ты, комиссар! Ну, не волнуйся. Что-нибудь придумаем. Всем миром будем думать. Ум хорошо, а два лучше. Сейчас пошлем за народом. А пока пойдем ко мне, пообедаем. Накормлю тебя щами, горячими и свежими.

Он не отказался.

В контору приглашались только активисты: бригадиры, члены правления, коммунисты и комсомольцы, а пришли все колхозники.

Короткую речь уполномоченного выслушали молча. Но когда он сказал, что в колхозе есть хлеб и нужно только желание и труд, чтобы сдать его армии, народ заволновался, зашумел. Послышались голоса:

— Где ты нашел хлеб?

— Говори толком, на что намекаешь?

— Может, семена вытрясти хочешь?

— Нет, не семена. — Степан прошелся пятерней по взлохмаченным волосам. — У вас в амбарах сотни центнеров отходов. В них немало пшеницы. Надо ее добыть и сдать. Хоть по зерну отбирать, а надо очистить. Солдаты ждут от нас хлеб.

Долго никто не начинал разговора. Для каждого из них простое русское слово «солдат» имело свой, особенный смысл. Для одного с этим словом связывался образ отца, для другого — сына, третьей казалось, что говорят о ее муже. Судьбы и жизни самых близких и дорогих люден зависели теперь от них. Было над чем подумать.

Первым поднялся Силантьевич.

— Я так кумекаю. — Старик зажал в кулаке реденькую бороденку, дернул ее, будто хотел с ней расстаться, крякнул и продолжал: — Можно зерно добыть из овсюга. Надо изделать сита из жести. Только размером поболе. И через них просеять все отходы. Мороки, конечно, много, зато надежно.

— Можно и на горке попробовать, — подала голос невысокая молодая женщина и, засмущавшись, умолкла. А ее уже забросали вопросами, требуя разъяснения. Пришлось молодухе разговориться. Оказывается, сегодня она была у сестры в соседней деревне. Там для очистки зерна придумали «горку». На два деревянных ворота, скрепленных рамой, натянули байковое одеяло. Один конец рамы приподняли, вот и получилась горка. Ворот начинают вращать, и «горка» приходит в движение. На нее сыплют отходы с зерном. Овсюг цепляется за байку, липнет к одеялу, а пшеница отлетает в сторону.