Константин Лагунов - Так было

• Название: Так было
• Автор: Константин Лагунов
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1974

В годы войны К. Лагунов был секретарем райкома комсомола на Тюменщине. Воспоминания о суровой военной поре легли в основу романа «Так было», в котором писатель сумел правдиво показать жизнь зауральской деревни тех лет, героическую, полную самопожертвования борьбу людей тыла за хлеб.

---

Не раздумывая, Степан привязал вожжи к кошеве. Сам выпрыгнул из саней и, сжимая в руке пистолет, пошел к голове жеребца. Крепко вцепился в узду. Волки, сидевшие на дороге, поднялись. Степан вскинул пистолет и выстрелил. Из ствола вылетела огненная струя, раздался жуткий вой. Степан выстрелил еще раз, еще. Отпустил повод, прыгнул в кошеву, завопил: «Давай!», Воронко сорвался и понес.

Через несколько минут Степан увидел Рыбакова. Тот стоял, прижавшись к дереву, с толстой короткой палкой в руках.

— Ну, брат, — выдохнул он, — вовремя ты выстрелил.

Волки преследовали их до самой развилки. Рыбаков расстрелял все патроны.

Они заночевали в конторе придорожного колхоза. Закуривая на сон грядущий, Василий Иванович вдруг раскатисто захохотал.

— А здорово они нас зажали! С двуногими-то справились, а от четвероногих еле спаслись…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

1.

Второй день нудно болела голова. Ломило суставы. «Простыла», — решила Настасья Федоровна. Закрыв глаза ладонью, прижала пальцы к вискам и сразу почувствовала под ними частый трепет тоненькой жилки.

Позавчера утром несколько стариков поехали на семи подводах за сеном. Скоро они вернулись, сказав, что дорогу замело и к сену не пробраться. Ускова поехала вместе с ними. Целый день пробивали дорогу в снегу. Потом она помогала навьючивать сено. За день сто потов согнала и так устала, что ноги дрожали. Только к полуночи вернулись домой, проехав пятнадцать километров на возу. Там ее, видимо, и прохватило.

«Пойду домой, — уже в который раз подумала она. — Заберусь на печь, прогреюсь, пропотею как следует». Настасья Федоровна потянулась, с силой пошевелила ноющими суставами, но не встала и даже руки не отняла от лица. Что-то удерживало ее здесь. А что, и сама не знала. Неясное, тревожное предчувствие жило в груди. Она чего-то ждала.

В соседней комнате тоненьким голосом залился телефон. Она прислушалась. Вот бабка Демьяниха прошаркала большими подшитыми валенками.

— Да, — негромко проговорила бабка. — Да. Чего ты надрываешься? Слышу. А? Что? — И закричала что есть мочи. — Слушаю! Слушаю. Ага. Здеся. Сейчас позову. Сейчас — И после секундной паузы: — Федоровна! К телефону.

Настасья Федоровна встрепенулась, отняла ладонь от лица. Проворно поднялась и заспешила к телефону. Взяла трубку из руки сторожихи.

— Ускова слушает.

— Здравствуй, — прогудело сквозь шорохи и треск. — Я из Малиновки. Через час буду у вас…

Он еще что-то говорил, просил подготовить какие-то сводки, кого-то пригласить, но она больше ничего не поняла. Жадно слушала, даже не пытаясь вникнуть в смысл слов. Когда он умолкал, она сталкивала с языка «да-да» и снова, не дыша, как далекую любимую, песню, слушала упругий родной голос.

Рыбаков уже повесил трубку, а она все еще стояла, ждала… Сердце колотилось гулко и часто. Ее вернул к действительности раздраженный девичий голосок:

— Дайте же отбой.

Настасья Федоровна нацепила трубку на рычаг и опомнилась. «Да что же это я стою, как пень? Ошалела от радости». Проворно натянула фуфайку, замотала голову пуховым полушалком, кинула сторожихе:

— Подмети тут, затопи печь и ступай домой. Я сейчас вернусь.

Не шла, а бежала навстречу ветру. Открытым ртом глотала его вместе со снежинками. Влетела домой, запыхавшись. Метнувшуюся навстречу горбатую сестру ласково спросила:

— Васена, у нас горячей водицы нет?

— Есть. Ведерный чугун в печи.

— Вот хорошо. Тащи-ка сюда корыто.

Она разделась, встала в корыто. Васена поливала ей из ковша, а она старательно мылась, докрасна натирал кожу мыльной мочалкой. Вытерлась, прошла в другую комнату, достала из комода шелковое белье. Хрустящий шелк приятно холодил разгоряченное тело. Стоя перед зеркалом, она нарядилась в новую шерстяную юбку и вышитую блузку с кисточками-завязками на груди. Тщательно расчесала волосы, собрала их в узел. Из дальнего угла комода достала флакон довоенных духов «Кармен». Открыла пробку, смочила волосы, шею, грудь.

Внимательно оглядела свое отражение. Легким движением руки поправила выбившуюся прядку волос. Потерла пальцем возле глаза, грустно улыбнулась: не разгладились морщинки. Их пока немного, но жизнь бежит. Тридцать первый. А говорят, бабий век — сорок лет. Не так много осталось. Как-то старый лесник Фадеич сказал ей: «Ты, девка, две жизни проживешь». — «Почему, дедушка?» — удивилась она. — «От смерти ушла. А кто костлявую хоть раз перехитрил — того она не трогает, пока он сам от старости не рассыплется».

От смерти ушла.

Было такое.

Было…

…Это случилось весной тридцатого. Другой такой весны не было. В апреле уже сеяли пшеницу. В начале мая отцвела черемуха и распустилась сирень. Зазеленела, зацвела, запела птичьими голосами земля. А какой паводок был! Даже их маленькая речушка, которую летом курица вброд перейдет, выплеснулась из берегов.

Жизнь в ту весну тоже вышла из обычного русла. И забурлила, заклокотала, запенилась.

Поняли богатеи: конец пришел привольному житью.

Колхоз! Это слово было у всех на губах. Его произносили с надеждой и с любовью, с ненавистью и насмешкой. Колхоза боялись, к нему тянулись, ему рыли яму, приговаривая: «Дави, пока слепой».

Первый колхоз. Он родился в песнях и слезах. День и ночь гудел за околицей единственный трактор. Охрипшие, взбудораженные, веселые колхозники работали от зари дотемна, а ночью охраняли склады и фермы. Часто черную тишину взрывали гулкие винтовочные выстрелы или набат пожарного колокола.

Тогда все в районе знали первую трактористку Настю Ускову. Ее портрет был помещен в «Комсомольской правде». Тонкая и гибкая, как ветка краснотала, она гордо несла голову. Ветер трепал коротко остриженные волосы, играл челкой, падавшей на брызжущие лукавым весельем карие глаза.

«Батрачка. Побирушка, — жалили ее в спину кулаки. — Не будь этой власти, ходила бы в сермяжине, за кусок хлеба в пояс кланялась. Ну ничего, сделаем ей перекрут…»

Рано утром по пути к трактору ее подстерегли трое кулацких сынков. Кинулись они на нее. Выскользнула Настя из потных железных рук и со страху бросилась в лес. Думала скрыться в нем, спрятаться. Да не тут-то было. Крепки ноги и сердца у кулаков. Вмиг пристигли они свою добычу, радуясь, что сама забежала в лес, а в нем — кричи не кричи, зови не зови — никто не услышит, никто не увидит.

Задохнулась Настя от бега. Прижалась голой расцарапанной спиной к березе, раскинула руки. «Не подходи!» — крикнула надорванным голосом. Те в ответ только зубы оскалили. И бросились на нее. В это мгновение ахнул выстрел. Медвежий жакан прогудел шмелем над головами и насквозь прошил березовый ствол. Вспугнутой волчьей стаей умчались парни, а вслед им еще раз бабахнуло.

Стих треск сучьев, рассеялся пороховой дым, и перед полуживой от страха Настей показался лесник Фадеич. «Моли бога, девка, что на меня наскочила. Надругались бы они над тобой и жизни решили…»

…Давно это было. Ох как давно. А и сейчас вспомнила — сердце захолонуло. Прижала руку к груди, будто придержать его хотела. Попробовала оторваться от воспоминаний. К чему ворошить прошлое? Повернулась было, чтобы окликнуть сестру. Да не окликнула: увидела вдруг себя в юнгштурмовке с комсомольским значком и портупеей.

Райком комсомола направил ее в сельскохозяйственный техникум. Настя стала студенткой, горожанкой. Поначалу все было в диковинку. И трамвай, и кино, и строгая простота отношений. Комсомольские вечера, диспуты, субботники, облавы на беспризорников и хулиганов.

Из множества разнообразных событий тех лет память почему-то воскресила это…

Небо удивительно чистое и бездонное. Она запрокинула голову и долго, до тех пор пока не заломило глаза, вглядывалась в небесную синь, в такую глубину, что дух захватило.

Потом в заполненном грохотом мотора самолете она так же пристально разглядывала землю. С каждой минутой земля уплывала все дальше. Скоро дома стали не больше спичечных коробков. А речка походила на змейку. Тогда сидящий рядом с ней человек скомандовал: «Пора!»

Два шага — и она очутилась над открытым люком. Под ним бездна. Сердце сбилось с ритма и зачастило. «Прыгай!» — сердито крикнул человек в шлеме. Она зажмурилась, шагнула в люк и провалилась. Сердце остановилось, ни вздохнуть, ни выдохнуть. Открыла глаза, увидела стремительно несущуюся навстречу землю. Рванула кольцо. Толчок — и полет прекратился. И сразу стал слышен отдаленный гул самолета, и все вокруг сделалось невиданно ярким и красивым, а перед глазами такая голубая ширь, что и понять трудно: наяву видится или снится…

Недолгая вроде жизнь за спиной, а сколько в ней всего: и доброго, и такого, о чем бы лучше никогда не вспоминать…

В тридцать восьмом кому-то понадобилось посадить директора МТС. В свидетели облюбовали ее. Объяснились коротко и до ужаса просто. «Либо подпишешь заявление на директора, и его арестуют, как врага народа, либо…» — «Нет», — отрезала она. Нет и нет… Выпустили.