Константин Лагунов - Так было

• Название: Так было
• Автор: Константин Лагунов
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1974

В годы войны К. Лагунов был секретарем райкома комсомола на Тюменщине. Воспоминания о суровой военной поре легли в основу романа «Так было», в котором писатель сумел правдиво показать жизнь зауральской деревни тех лет, героическую, полную самопожертвования борьбу людей тыла за хлеб.

---

Степан сидел как на иголках, с трудом сдерживая негодование. «Вот, черт, — со злой завистью и неприязнью думал он о Шамове, — к каждому случаю готовая цитата в голове. И Маркса, и Ленина назубок знает…»

Сам Степан до сих пор не прочел ни одной ленинской работы, кроме его знаменитой речи на Третьем съезде комсомола. Что касается произведений Маркса, то их Степану не довелось и в руках подержать. Он понимал, что в сравнении с Шамовым был политически малограмотным человеком. От этого его раздражение только усиливалось. «Ничего, — мысленно пригрозил он Богдану Даниловичу, — теперь и я засяду за Ленина. И Маркса проштудирую. От корки до корки. Мы еще встретимся и тогда посмотрим, кто прав. И фронтовикам подарок сделали, и мародерам по зубам дали. А он — «политическое хулиганство», «моральный урон». Буквоед…»

Плетнев, видно, хорошо понимал состояние Синельникова.

— Ты чего на Шамова волком смотришь? — напустился он на парня. — Тебе же, дурню, добра желают. Учат правильно жизнь понимать. Сам подумай, разве допустимо секретарю райкома комсомола заниматься такими делами? Знаю, что у тебя были благие намерения, но ими, учти, даже дорога в ад вымощена. Понял? Пора научиться думать и трезво оценивать свои поступки.

Степан краснел, потел, елозил на стуле, не смея поднять глаза. А когда встала Федотова и, обратившись к нему, назвала его Степой, он едва не заплакал. Ткнулся подбородком в грудь и сидел не шевелясь, как подбитая птица…

— Значит, ограничимся обсуждением? — обратился Василий Иванович к собравшимся. Никто не возражал. — Намотай себе на ус, — это уже адресовалось Синельникову, — еще такими методами будешь работать — не жди поблажки. Никаких скидок на молодость и горячность не будет. Ясно?

— Ясно.

— Тогда все. Можешь идти.

Степан вышел, забыв сказать «до свидания».

2.

Некоторое время в кабинете было тихо. Но вот Василий Иванович достал из стола общую тетрадь в синем твердом переплете. Полистал ее, нашел нужную страницу. Встретившись взглядом с Плетневым, спросил:

— Как с семенами?

— Я уходил, заканчивали сводку. Сейчас позвоню. Как кончат, пусть принесут.

Он вышел в приемную. Когда вернулся, разговор шел совсем о другом.

— Односторонне мы работаем. — Рыбаков сердито косился на Шамова. — Ты погляди, что в деревнях делается. Изо всех щелей повылазили заплесневелые попики. Всякие там старцы-провидцы, гадалки и ворожеи. Как грибы-поганки после дождя выросли молеленки, часовенки, а в Луковке и в Иринкино даже церкви пооткрывали. Знаешь об этом, пропагандист?

— Конечно, знаю, Василий Иванович. Это следствие войны. Люди тянутся к религии, как к опиуму, который и боль приглушает, и успокоение в смятенные души несет, а главное — поощряет веру в чудо. Все жаждут чуда, которое воскрешало бы из мертвых, охраняло от пуль, врачевало смертельные раны. Такое чудо сулит только религия. Вот и потянулись к ней.

— Ты это к чему говоришь? Хочешь свою пассивность прикрыть или нас просветить? Ведь все эти молельни открылись самостийно: нас-то не спросили. Пошныряли бабки по избам, погнусавили молитвы — и вот тебе открылась двадцать лет пустовавшая церквушка в Луковке. А где мы были? Где наши лекторы, всякие атеистические вечера, беседы? Ты сам сколько раз за последний год выступал перед народом с антирелигиозными докладами?

— Я один все равно ничего не сделаю. — Шамов продул мундштук, сердито пожевал губами. — Надо, чтобы этим делом занялся весь партийный актив, и прежде всего руководящие работники района. А ведь, если говорить откровенно, пропагандистской работой они занимаются крайне мало. Недопустимо мало. Борьба с религией в настоящее время — сложнейший вопрос, его с наскоку не решишь. Надо обсудить на бюро, разработать мероприятия.

— Ну и разрабатывай на здоровье. Побывай в Луковке и в Иринкино. Разберись с поповскими проделками да, кстати, подними учителей и других интеллигентов. Загляни в соседние деревни, присмотрись повнимательнее, чем живет народ. Подумай над этим, а потом обо всем доложишь на бюро. Договорились? Как у тебя сейчас со здоровьем-то?

— Какой разговор о здоровье с молодоженом, — засмеялся Плетнев.

— Ты же, Шамов, свадьбу зажилил?

— А они еще не успели обвенчаться.

— Так как же со здоровьем? — снова спросил Рыбаков.

— Пока ничего. Не знаю, надолго ли, но пока терпимо. — Шамов опустил глаза, пряча их от пристальных взглядов товарищей. — Завтра же выеду в Луковку. У меня по плану в этом месяце как раз туда командировка.

— Ну и ладненько, — потер пухлые ладошки Тепляков.

Плетнев не спеша заговорил о подготовке к севу. По памяти называл множество цифр. Из слов председателя райисполкома вырисовывалась тревожная картина. Ремонт тракторов идет очень медленно. График сорван: нет запасных частей и специалистов. Горючее не завезено. Во многих колхозах семена некондиционны. Плохо с кормами. Кое-где лошади переведены на солому. К весне они совсем отощают, и тогда на них не попашешь.

— Семена, тракторы, корма — все это в руках у людей, — задумчиво проговорила Федотова. — Надо о людях подумать. Мало о них думаем. Шумим, требуем, приказываем, даже угрожаем. А вот поговорить по душам с человеком нам зачастую недосуг. Привыкли «работать с массами». А ведь они состоят из отдельных людей, разных по характеру и взглядам на жизнь. Особенно важно для нас найти ключ к сердцам женщин. Русская баба — сложное создание.

— По себе судите? — с легкой иронией спросил Шамов.

— А хотя бы и по себе, — не приняла шутки Федотова. — Второй год бабы на своих плечах землю держат. Высохли, почернели от натуги. Забыли, как детей рожают, как ласкают мужиков, забыли вкус настоящего хлеба. А рук не опускают. Стонут, но стоят. Плачут, но работают. Работают и работают. Ни одна машина с ними не потягается. Ведь машине-то передых нужен. Техуход, техосмотр. А бабы не знают передышки. И не нужны им никакие понукания. Им теплого слова не хватает. Душевного сочувствия и заботы.

— Верно, Полина Михайловна. — Рыбаков поднес папиросу к губам, несколько раз пыхнул дымом. — Надо это понимать. Наши женщины не терпят фальши, им нужно искреннее, сердечное сочувствие. А на это не каждый способен. Тут надо быть настоящим коммунистом. Чтобы сердце за народ болело. Да… — повернулся к прокурору: — Ну, что в Иринкино?

Коненко рассказал о результатах расследования причин пожара на молочной ферме Иринкинского совхоза. Потом договорились провести собрание женщин, создать при правлениях женсоветы. Условились, что завтра Федотова вместе с заведующим районо проведет инструктаж уполномоченных и разошлет их по всем колхозам — проверять готовность к севу.

— Я, ты, — Рыбаков метнул взгляд в сторону Плетнева, — и ты, — взгляд на Теплякова, — завтра с утра двинем в МТС. Я — в Рачевскую, Плетнев — в Брянскую, а ты, Тепляков, — в Иринкинскую. Надо подогнать ремонт тракторов…

В первом часу ночи стали расходиться.

3.

Василий Иванович открыл форточку. В душную прокуренную комнату широкой белой струей потек морозный воздух. Рыбаков распахнул дверь в приемную. Там за столом читала книгу девушка, дежурная райкома. Прижавшись спиной к горячей печке, сладко дремал Лукьяныч с погасшей самокруткой во рту.

— Что читаем? — спросил Рыбаков, подходя к дежурной.

Она вздрогнула. Поспешно встала. Книга выскользнула из ее рук и мягко шлепнулась на пол.

Девушка, проворно нагнувшись, подняла книгу.

— Хорошая повесть, «Радуга» Василевской.

— Про войну? — В уголках черных глаз собрались смешливые морщинки, но голос по-прежнему тверд и строг.

— Про войну и про любовь…

— Только зазря бумагу переводят, — вдруг подал голос Лукьяныч. Он выплюнул потухший окурок и тут же стал сворачивать папиросу. — В какую книгу нос ни сунь — все эта любовь. Будто на ей земля держится. Закуривай, Василь Иванович, у меня табачок с донником. — Рыбаков взял у старика кисет, а тот принялся колотить кресалом по камушку, высекая искру. Прикурил, спрятал трут и кресало в карман. — Мне скоро вот шестьдесят. Двух жен имел. Детей полдюжины. А любовь эту, язви ее в душу, ни разу не попробовал. Ране такими штуками мозги не зас… — покосился на девушку и на ходу перестроился, — не засоряли. И откуда нам было про ее знать? Книжек мы не читали из-за темноты. Кино не смотрели. А поп в церкви, язви его, все больше про бога гнусавил, а не про любовь.

— Загибаешь, дед.

— Пошто загиб… — начал было Лукьяныч и оборвал на полуслове. Шумно потянул воздух большим курносым носом, принюхался. — Что-то горить, паря.

В самом деле пахло паленым. Рыбаков внимательно огляделся по сторонам, пожал плечами. А запах становился все сильнее.

Лукьяныч вскочил. Вытянул голову, поджал губы и, по-собачьи нюхая воздух, застукотил деревяшкой по приемной.