Лев Толстой - Интервью и беседы с Львом Толстым

• Название: Интервью и беседы с Львом Толстым
• Автор: Лев Толстой
• Жанр: Русская классическая проза

---

(* становлении (нем.). *)

Л. Н-ч не принимает участия в вечернем чае; он выпивает, самое большее, чашку миндального молока, съедая иногда еще кусок простого (не сдобного) хлеба. Часов около одиннадцати он отправляется спать, но иногда страдает от бессонницы. В случаях нездоровья он пользуется советами своего домашнего врача г. Маковицкого, но, как тот говорил мне, не особенно любит принимать лекарства, да и я, - заметил г. Маковицкий, - даю их только в самых необходимых случаях.

В разговоре с Л. Н-чем я спросил его, между прочим, не думает ли он куда поехать из Ясной Поляны, но получил в ответ: "Куда мне ехать, отсюда меня повезут только на дрогах". Будем надеяться, что это последует еще не скоро и что при правильном образе жизни и при заботах и уходе родных и близких жизнь Л. Н-ча сохранится еще в течение многих лет.

Комментарии

Д. Анучин. Несколько часов в Ясной Поляне. - Русские ведомости, 1908, 27 ноября, No 275. Дмитрий Николаевич Анучин (1843-1923), профессор университета, этнограф, антрополог и археолог, один из редакторов "Русских ведомостей". Анучин состоял в переписке с Толстым с 1891 г. В статье "Из встреч с Толстым" (Русские ведомости, 1908, 28 августа, No 199) Анучин рассказал о встречах с Толстым в апреле 1894-го и марте 1902 г. Д. Н. Анучин был в Ясной Поляне 21 ноября 1908 г. вместе с профессором П. Д. Долгоруковым, Е. А. Звегинцевым и председателем Крапивенской земской управы Н. А. Игнатьевым для обсуждения вопроса об открытии в деревне Ясная Поляна народной библиотеки-читальни. Маковицкий записал в дневнике: "Л. Н. с Анучиным разговаривали о науке и поспорили. Анучин сначала возражал на все и переходил с предмета на предмет. Л. Н. горячился, потом позвал Анучина в кабинет (где, вероятно, извинился за горячность). Когда вернулись, Анучин вел себя сноснее" (Яснополянские записки, кн. 3, с. 251). Прочитав статью Анучина в "Русских ведомостях", "Л. Н. удивлялся его памяти, все подробности помнит. Ведь не записывал" (там же, с. 257). А вспомнив об Анучине спустя несколько дней. Толстой сказал: "Ему нисколько не интересно было, что я говорю, а просто, чтобы запомнить. Он того типа человек, у которого от себя внутренней работы никакой нет, а восприимчивость огромная" (там же, с, 270).

1* В народном университете, открытом 1 октября 1908 г. по замыслу и на средства Альфонса Леоновича Шанявского (1837-1905) в Москве, Толстого привлекал принцип "свободного" образования, не связанного с получением дипломов. 2* 14 ноября 1908 г. Толстой закончил перечитывать "Гардениных" Эртеля и сочувственно отзывался об этом романе. 3* Переводчик П. Пороховщиков в ноябре 1908 г. прислал Толстому книгу: Шопенгауэр А. О религии. Диалог. Спб., 1908. 4* Н. Н. Гусев просидел в тюрьме в Крапивне с 22 октября по 20 декабря 1907 г. Его обвиняли, в частности, в высказываниях против царя. 5* Портрет Марии Львовны Толстой работы Н. Н. Ге (1891). 6* Статья "О присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии" (т. 37) вызвана письмом Анжи Петробутевой из Белграда от 24 сентября (7 октября) 1908 г. 7* "Письмо к индусу" (т. 37). 8* 30 октября 1908 г. в "Русских ведомостях" было напечатано приветствие Толстому из Шанхая по случаю его 80-летия. 9* Имеется в виду эпизод 1866 г., когда Толстой выступил в суде защитником рядового Василия Шабунина, давшего пощечину оскорбившему его офицеру. Этот эпизод Толстой изложил в виде письма своему биографу П. И. Бирюкову ("Воспоминания о суде над солдатом", т. 37). 10* Федор Александрович Бредихин (1831-1904), русский астроном.

"Русское слово". П. Сергеенко. Герцен и Толстой

Начало сентября 1904 года. В Ясной Поляне группа гостей. За вечерним чаем в огромной полуосвещенной столовой идет оживленная беседа, усердно подогреваемая Вл. В. Стасовым. Он гостит в Ясной Поляне со своим неизменным спутником И. Я. Гинцбургом (*1*). И в столовой то и дело гремит буйный голос "былинного богатыря могучей кучки". Все в нем огромно и громозвучно. Стасов демонстрирует на конце стола привезенные им фотографии, на которых он снят в различных положениях с М. Горьким и И. Е. Репиным на даче в Куоккала... Л. Н. Толстой не принимает особенного участия в беседе. А демонстрация фотографий, видимо, совсем его не интересует. И вероятно, чтобы только не охолаживать увлекающегося 80-летнего юношу, Л. Н. иногда полуодобрительно произносил: "Г-м!", когда к нему подсовывались фотографии. Весь этот день Л. Н. был занят какой-то напряженной работой. И его сосредоточенное лицо с раздвоившейся белой бородой являло не то чтобы усталость, а некоторое отчуждение или, скорее, отдаление от происходящего вокруг него. Особенно это выразилось, когда зашла речь о тогдашней "весне", делаемой в России кн. Святополк-Мирским (*2*). Стасов и другие гости очень увлекались "весенним" периодом и возлагали на кн. Святополк-Мирского великие надежды. Л. Н. грустно покачал головой. - Ну что может сделать один... какой-то Миропольский или как там его?.. Нет, нет, я не верю, чтобы из этого вышло что-нибудь хорошее. Речь перешла на прежние весенние дни в России: на 50-е и 60-е годы. Кто-то упомянул о Герцене. На Стасова это подействовало, как стук дирижерской палочки на музыкантов. Он с юношеским увлечением заговорил о Герцене, о его обаятельной личности и о своем знакомстве с Герценом в Лондоне. Но, лишенный художественной палитры, милейший Владимир Васильевич не прибавил к портрету Герцена ни одного яркого мазка. - Ах, Герцен! - сказал, оживляясь, Лев Николаевич. - А я как раз сегодня просматривал его. Какой удивительный талант! И Л. Н. начал полуцитировать прочитанный им намедни юмористический очерк Герцена о смотре войск в Австрии (*3*). Но затем, видимо не полагаясь на память и желая угостить нас чем-то особенно вкусным, Л. Н. попросил принести из его кабинета книжку Герцена. - Вы послушайте, как все это удивительно метко у него схвачено! - говорил Л. Н. интригующе и подсаживаясь к столу. Принесли небольшую потертую книгу: "Немой свидетель о заслуге" (*4*).

* * *

Будучи в ударе, Л. Н. читает юмористические вещи бесподобно. И тут, читая искрящиеся юмором отрывки из Герцена, он как-то особенно вкусно пропускал сквозь белые пушистые усы юмористические нотки, когда читал о "габсбургской губе" кронпринца, о "зачислении по химии" после смерти и т. п. Было действительно прелестное эстетическое угощение, прерываемое взрывами смеха всех присутствовавших, самого Льва Николаевича особенно. (Он бывает очень смешлив. И его иногда так же тянет посмеяться, как некоторых к рюмке водки или к хорошей сигаре.) После чтения Стасов опять заговорил о Герцене, о его жизни в Лондоне и т. п., но опять не давая ни ярких красок, ни характерных штрихов, Лев Николаевич не возражал и не поддакивал Стасову, а только повторял свое универсальное "гм". - Владимир Васильевич, ведь Лев Николаевича лично знал Герцена и бывал у него в Лондоне, - шепнул Стасову один из присутствовавших, когда внимание Льва Николаевича было на минуту отвлечено чем-то. Стасов откинулся своей богатырской фигурой на спинку стула, всплеснул от радостного изумления руками и молебно загудел на весь дом: - Лев Николаевич, напишите ваши воспоминания о Герцене! Ведь это так страшно интересно! Так глубоко, значительно!.. Ради бога, не откладывайте!.. Л. Н. улыбался и пытался отделаться какой-то шуткой, вроде того, что он "уж столько написал пустяков в своей жизни, что пора и честь знать". В. В. Стасов вскрикивал при этих словах, как будто ему рвали зуб: - Ай, что вы говорите!

* * *

В январе текущего года в Ясную Поляну пришел с чемоданчиком в руке один из горячих почитателей Льва Николаевича, некто В. В. П (*5*). Оказалось, что он совершил чуть ли не кругосветное путешествие, пока добрался до Ясной Поляны. Сам он из Сибири, сын зажиточных родителей. Но, почувствовав влечение к "новой жизни", оставил отца и мать и прилепился к своей идее. Был в Японии, был в Америке, в Англии и достиг наконец обетованной земли. С этим-то искателем новой жизни преимущественно и говорил Лев Николаевич за обедом в Ясной Поляне 15-го января текущего года, расспрашивая своего гостя о Сибири, о Японии, об Америке и различных подробностях морского путешествия. - А вы, Лев Николаевич, могли бы вынести подобное морское путешествие, спросил один из гостей. Л. Н. на секунду задумался. - Не знаю, мог бы ли теперь. Но когда в 60-м году я ехал в Лондон, со мною в проливе произошло нечто странное, а главное - столь неожиданное, что я тут же, - Л. Н. нерешительным взглядом обвел присутствующих и, улыбаясь, добавил с комическим недоумением: - ...И отдал дань морю. И настолько, вероятно, это было нехорошо с моей стороны, что один матрос даже сделал мне замечание... Но на обратном пути, через Голландию, хоть и гораздо дальше пришлось ехать по морю, я отлично вел себя... Разговор сосредоточивается на лондонских впечатлениях. Л. Н., перед этим полужаловавшийся, полурадовавшийся, что в последнее время иногда забывает, что было вчера, с мельчайшими деталями рассказывает о лондонских улицах в 60-х годах минувшего века, о литературном вечере, на котором читал Диккенс, несколькими изумительными штрихами набрасывает портрет Диккенса, затем рассказывает о своей первой встрече с Герценом. Сначала Л. Н. хотел просто посетить Герцена, как русский. Но его не приняли. Тогда он послал наверх свою карточку. Через некоторое время послышались быстрые шаги, и по лестнице, как мяч, слетел Герцен. Он поразил Льва Николаевича своим небольшим ростом с наклонностью к полноте, светившимися умом глазами и точно каким-то душевным электричеством, исходившим из него. - Живой, умный, интересный, - пояснил Л. Н., по обыкновению как бы иллюстрируя свои мысли движениями рук, - Герцен сразу заговорил со мною так, как будто мы давно знакомы, и сразу заинтересовал меня своей личностью. Я ни у кого потом уже не встретил такого редкого соединения глубины и блеска мысли... Он сейчас же, - это я хорошо помню, - повел меня почему-то не к себе, а в какой-то соседний ресторан сомнительного свойства. Помню, меня это даже несколько покоробило. Я был в то время франтом, носил цилиндр, а Герцен был даже не в шляпе, а в плоской фуражке. К нам тут же подошли польские деятели, с которыми Герцен возился тогда. Он познакомил меня с ними. Но потом, вероятно, сожалел, потому что сказал мне, когда мы остались вдвоем: "Сейчас видна русская бестактность: разве можно было так говорить при поляках?" Но все это вышло у Герцена непосредственно и даже обаятельно. Я не встречал более таких людей, как Герцен... И всегда скажу, что он неизмеримо выше всех других политических деятелей. У него была глубина понятий, острота мысли и религиозное сознание... У него же я познакомился и с Огаревым. Но Огарев уже не то. Он милый, хороший, но не то. И у Тургенева этого не было... Но Тургенев был тоже милый и обаятельный человек, - поспешно добавил Л. Н., как бы желая предупредить всякую мысль, что ни питает к Тургеневу неблагожелательное чувство. - Кстати, куда девалась фотография Герцена с Огаревым, которую они мне подарили? - спросил Лев Николаевич, обращаясь к домашним. Ему объяснили, что фотография взята Сергеем Львовичем для отпечатания и распространения (*6*). Л. Н. делает одобрительный знак и опять с особенной душевностью начинает говорить о Герцене, о его замечательном языке, о силе мысли, о тонком остроумии. - Как это удивительно верно у него: "Когда бы люди захотели, вместо того, чтобы спасать мир, спасать себя; вместо того, чтобы освобождать человечество, себя освобождать, - как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человечества" (*7*) . Продолжая восхищаться Герценом, Л. Н. вспоминает об одном своем друге, молодом французе, живущем на Кавказе и написавшем монографию о Герцене (*8*). Л. Н. с нежным сочувствием отзывается об этой работе и говорит: - Очень бы хотелось написать предисловие к ней. Но не знаю, успею ли. Жить осталось так мало...