Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

• Название: Василий Шульгин: судьба русского националиста
• Автор: Святослав Рыбас
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03715-1

Василий Шульгин вошел в историю как фигура крайне противоречивая. И вместе с тем это был типичный представитель русской имперской элиты начала XX века. Будучи убежденным монархистом и националистом, он принял активное участие в попытках либерализации государственного управления, которые закончились заговором против царя и крушением империи. Шульгин принимал отречение от престола Николая II, входил в группу руководителей Февральской революции, участвовал в организации белогвардейского сопротивления Октябрьской революции, был членом правительств генералов Деникина и Врангеля, создал разветвленную разведывательную организацию, руководил редакциями газет, был ярким публицистом и писателем. Автор книг «Дни», «1920 год», «Три столицы», «Что нам в них не нравится. Об антисемитизме в России» и др. В декабре 1944 года был арестован в Югославии армейской контрразведкой Смерш, осужден на 25 лет заключения за антисоветскую деятельность. После амнистии в 1956 году занимался литературной деятельностью, стал героем знаменитого фильма «Перед судом истории», консультировал ученых, деятелей культуры, литераторов — Александра Солженицына, Николая Яковлева, Марка Касвинова, Дмитрия Жукова, Николая Лисового, Илью Глазунова, Сергея Колосова, Фридриха Эрмлера, Андрея Смирнова и др.

Святослав Рыбас рассматривает жизненный путь Шульгина на фоне кризисных явлений российского исторического процесса, что делает эту книгу завершающей в ряду его работ — «Столыпин», «Генерал Кутепов», «Сталин», «Громыко», опубликованных в серии «Жизнь замечательных людей».

знак информационной продукции 16+

---

Поручик вышел. Д. И. (Пихно) нервно ходил по комнате. Потом заговорил, прерывая себя, задумываясь, опять принимаясь говорить.

— Безумие было так бросить этот манифест, без всякой подготовки, без всякого предупреждения… Сколько таких поручиков теперь, которые не знают, что делать… которые гадают, как им быть „при конституции“… этот нашел свой выход… Дай Бог, чтобы это был прообраз… чтобы армия поняла…

Но как им трудно, как им трудно будет… как трудно будет всем. Офицерам, чиновникам, полиции, губернаторам и всем властям… Всегда такие акты подготовлялись… О них сообщалось заранее властям на места, и давались указания, как понимать и как действовать… А тут бухнули… как молотом по голове… и разбирайся каждый молодец на свой образец.

Будет каша, будет отчаянная каша… Там, в Петербурге, потеряли голову из страха… или ничего, ничего не понимают… Я буду телеграфировать Витте, это Бог знает что они делают, они сами делают революцию. Революция делается оттого, что в Петербурге трясутся. Один раз хорошенько прикрикнуть, и все станут на места… Это ведь все трусы, они только потому бунтуют, что их боятся. А если бы увидели твердость — сейчас спрячутся… Но в Петербурге не смеют, там сами боятся. Там настоящая причина революции — боязнь, слабость… Теперь бухнули этот манифест. Конституция! Думают этим успокоить. Сумасшедшие люди! Разве можно успокоить явным выражением страха. Кого успокоить? Мечтательных конституционалистов. Эти и так на рожон не пойдут, а динамитчиков этим не успокоишь. Наоборот, теперь-то они и окрылятся, теперь-то они и поведут штурм. Я уже не говорю по существу. Дело сделано. Назад не вернешь. Но долго ли продержится Россия без самодержавия — кто знает. Выдержит ли „конституционная Россия“ какое-нибудь грозное испытание… „За Веру, Царя и Отечество“ — умирали, и этим создалась Россия. Но чтобы пошли умирать „за Государственную думу“, — вздор. Но это впереди. Теперь отбить штурм. Потому что будет штурм. Теперь-то они и полезут. Манифест, как керосином, их польет. И надежды теперь только на поручиков. Да, вот на таких поручиков, как наш. Если поручики поймут свой долг, — они отобьют… Но кто меня поражает — это евреи. Безумные. Совершенно безумные люди. Своими руками себе могилу роют… и спешат, торопятся — как бы не опоздать… Не понимают, что в России всякая революция пройдет по еврейским трупам. Не понимают… Не понимают, с чем играют. А ведь близко, близко…»[36]

В это время в Москве, как вспоминал известный нам Маклаков, в будущем сначала противник, а потом товарищ Шульгина, обвал выглядел так:

«17 октября было полной победой либерализма, „венчанием здания“. Это не было тем выбрасыванием балласта, которым Самодержавие хотело бы спасти свою сущность, не было ни обещанием либеральных реформ, как 12 декабря, ни созданием Булыгинской Думы. Самодержавие отныне себя упраздняло. Конституция была возвещена и обещана; осталось претворить это обещание в жизнь. Но тогда начиналась расплата. Все те свойства Освободительного Движения, которые дали ему победу, оказывались вредными, когда нужно было эту победу использовать. Военных вождей не надо допускать до переговоров о мире…

По своей глубине и последствиям реформа 1905 года была не меньше реформ 1960-х годов; но как тогда, так и теперь Революции не было»[37].

Маклаков, будучи членом ЦК конституционно-демократической партии, и сам относился к «военным вождям», поэтому его поздние признания надо воспринимать как покаяние. Каяться на пепелище империи будут многие, почти все.

«Когда 18-го октября утром прочли Манифест, толпа народа повалила на улицу. Дома раскрасились национальными флагами. Но „ликование“ продолжалось недолго. Революция не остановилась. Манифестанты рвали трехцветные флаги, оставляя только красную полосу. Власть была бессильна и пряталась. На улицах была не только стихия, появились и ее руководители. Вечером первого дня я с М. Л. Мандельштамом зашел на митинг в консерваторию. В вестибюле уже шел денежный сбор под плакатом „На вооруженное восстание“. На собрании читался доклад о преимуществе маузера перед браунингом. Затем мы услышали об убийстве Баумана и про назначение торжественных похорон. К.-д. комитет постановил принять участие в похоронах; процессия тянулась на много верст. Двигался лес флагов с надписями: „Да здравствует вооруженное восстание“, „Да здравствует демократическая республика“. К ночи процессия достигла кладбища, где подруга Баумана Медведева при факельном свете и с револьвером в руках клялась отомстить. Целый день „улица“ была во власти народа»[38].

Представим эту жуткую картину: факелы на кладбище перед могильной ямой и гробом, призывы к мщению, всеобщее мрачное ликование. Те, у кого развита фантазия, могут обратиться к повести Николая Васильевича Гоголя «Вий» и разглядеть парящих в темноте духов революции и изрыгающую проклятия панночку.

Теперь вернемся в славный город Киев и к рассказу Василия Шульгина.

«…Несколько в стороне от думы неподвижно стояла какая-то часть в конном строю.

Между тем около городской думы атмосфера нагревалась. Речи ораторов становились все наглее, по мере того как выяснилось, что высшая власть в крае растерялась, не зная, что делать. Манифест застал ее врасплох, никаких указаний из Петербурга не было, а сами они боялись на что-нибудь решиться.

И вот с думского балкона стали смело призывать „к свержению“ и „к восстанию“. Некоторые из близстоящих начали уже понимать, к чему идет дело, но дальнейшие ничего не слышали и ничего не понимали. Революционеры приветствовали революционные лозунги, кричали „ура“ и „долой“, а огромная толпа, стоявшая вокруг, подхватывала…

Конная часть, что стояла несколько в стороне от думы, по-прежнему присутствовала, неподвижная и бездействующая.

Офицеры тоже еще ничего не понимали.

Ведь конституция!..

И вдруг многие поняли…

Случилось это случайно или нарочно — никто никогда не узнал… Но во время разгара речей о „свержении“ царская корона, укрепленная на думском балконе, вдруг сорвалась или была сорвана и на глазах у десятитысячной толпы грохнулась о грязную мостовую. Металл жалобно зазвенел о камни…

И толпа ахнула.

По ней зловещим шепотом пробежали слова:

— Жиды сбросили царскую корону…

Это многим раскрыло глаза. Некоторые стали уходить с площади. Но вдогонку им бежали рассказы о том, что делается в самом здании думы…

Но конная часть в стороне от думы все еще стояла неподвижная и безучастная. Офицеры все еще не поняли.

Но и они поняли, когда по ним открыли огонь из окон думы и с ее подъездов.

Тогда наконец до той поры неподвижные серые встрепенулись. Дав несколько залпов по зданию думы, они ринулись вперед.

Толпа в ужасе бежала. Все перепуталось — революционеры и мирные жители, русские и евреи. Все бежали в панике, и через полчаса Крещатик был очищен от всяких демонстраций. „Поручики“, разбуженные выстрелами из летаргии, в которую погрузил их манифест с „конституцией“, исполняли свои обязанности…

Приблизительно такие сцены разыгрались в некоторых других частях города. Все это можно свести в следующий бюллетень:

Утром: праздничное настроение — буйное у евреев, по „высочайшему повелению“ — у русских; войска — в недоумении.

Днем: революционные выступления: речи, призывы, символические действия, уничтожение царских портретов, войска — в бездействии.

К сумеркам: нападение революционеров на войска, пробуждение войск, залпы и бегство.

Через полчаса из разных полицейских участков позвонили в редакцию, что начался еврейский погром.

Один очевидец рассказывает, как это было в одном месте:

— Из бани гурьбой вышли банщики. Один из них взлез на телефонный столб. Сейчас же около собралась толпа. Тогда тот со столба начал кричать:

— Жиды царскую корону сбросили!., какое они имеют право? что же, так им позволим? Так и оставим? Нет, братцы, врешь!

Он слез со столба, выхватил у первого попавшегося человека палку, перекрестился и, размахнувшись, со всей силы бахнул в ближайшую зеркальную витрину. Стекла посыпались, толпа заулюлюкала и бросилась сквозь разбитое стекло в магазин…

И пошло…

Так кончился первый день „конституции“…»[39]

Такова была простонародная реакция.

Это — в городе. В деревне же было не так.

«Я не прочел ни одного известия о том, чтобы дворянин защищал свою усадьбу, свою собственность, чтобы он лег костьми, защищая наследственную собственность и могилы своих предков… а мужик рубит фортепиано, истребляет мебель, картины, ковры, сжигает дом, отрезывает языки у лошадей, ранит коров в вымя, убивает овец и бросает их в реку… Нет мужества — вот что ужасно… Позор и стыд! Где прошлая доблесть дворянства, его мужество, его самопожертвование?16 декабря 1905 года»[40].