Сергей Званцев - Были давние и недавние

• Название: Были давние и недавние
• Автор: Сергей Званцев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1974

Ростовский писатель, драматург, прозаик и юморист, Сергей Званцев (1893–1973) известен своими рассказами о старом Таганроге, о чеховских современниках.

В книге «Были давние и недавние» собраны рассказы о прошлом Таганрога (дореволюционном, а также времен гражданской и Отечественной войн), о нравах, обычаях, быте таганрожцев — русских, украинцев, армян, греков.

Приметы дореволюционного городского быта, остроумно и живописно показанные в книге, характерны не только для старого Таганрога, но и для других городов царской России.

В книгу вошла также сатирическая повесть «Омоложение доктора Линевича».

---

— Чепуха! — искрение заявил я, внимательно глядя ему в глаза. Да, ошибки не может быть. И глаза блестят у него именно как у алкоголика!

А он, не смущаясь (это тоже убийственный симптом для человека, всегда смущавшегося даже от неодобрительного взора!), продолжал:

— Я испробовал на себе… микродозу. Ну, не буду о подробностях. Важно, что открытие сделано. Но я отдаю себе отчет: кто поверит моему утверждению? Здесь требуются ученое имя и ученая репутация, доступ в академию, да мало ли что! И всего этого у меня нет.

Я продолжал пристально, по-врачебному, всматриваться в моего собеседника. Что, собственно, здесь происходит? Вокруг снуют люди: кто-то завел радиолу, официантка с розой в волосах принесла мне цыпленка-табака, а я, вместо того чтобы наслаждаться любимым блюдом, занимаюсь разглядыванием пьяненького субъекта! Почему у меня никогда не хватало решимости оборвать вымогателя?!

— Послушайте, — строго сказал я, опасаясь, что цыпленок остынет, — послушайте…

— Одну минуту! — властно прервал меня этот жалкий пенсионер. — Я сейчас закончу. Вам дается единственный шанс в жизни. Сами вы ничего не откроете и не изобретете, я вас знаю! — От бешенства у меня перехватило дыхание. — А я прихожу к вам со своим открытием, которое перевернет вашу жизнь. От вас требуется только изучить под моим руководством метод действенного омоложения и заняться его продвижением. Все! Слава и деньги! Лауреатство всех существующих в мире премий! Лавры академика всех стран и континентов! Так сумейте же преодолеть ваше заскорузлое мышление и выслушать меня спокойно и непредвзято!

— Вон! — негромко сказал я. — Немедленно вон, иначе я позову милицию.

Еще с минуту он подумал и сказал то ли мне, то ли самому себе:

— Я так и знал, что надо начинать с ошеломляющих фактов, а не с разговорчиков!

Он встал и, бросив особенно возмутительно: «До скорого!», ушел. Несмотря на охватившее меня негодование, я успел заметить, что он как будто меньше волочит ноги.

Видно, мне не было суждено в этот день позавтракать с покойно. Тотчас подошел доцент моей кафедры, Котов, сорокапятилетний человек спортивного сложения. С некоторых пор он стал раздражать меня. Вольно или невольно я видел в нем, так сказать, своего законного наследника. Умри я сегодня, он, конечно, займет мою кафедру завтра. Да, я сам его вырастил, но что из этого? Все равно неприятно ежедневно встречать человека, который, конечно, мечтает о твоей скорой смерти.

— Видели Линевича? — спросил Котов. — Он выглядит гораздо бодрее, чем когда работал. А еще говорят, что пенсионеры быстро линяют!

Почему-то и слова Котова пришлись мне не по душе. Я сделал вид, что мило ему улыбаюсь, продолжая грызть мягкие косточки цыпленка. А Котов, заметив, видно, во мне что-то странное, отошел от моего столика.

Прошел еще месяц. После лекции для студентов шестого курса, часов в 11 утра, я отдыхал в своем кабинете на втором этаже. Увы! Я стал быстро утомляться. Да, великая была бы штука — найти метод быстрого возвращения к началу, к молодости, к силам, бьющим через край!

Тут я невольно вспомнил маньяка идеи омоложения Линевича. Вспомнил и усмехнулся: бедняга воображает, что можно достигнуть вершины науки, не будучи ученым. А между тем я вот — профессор и не сегодня-завтра заслуженный деятель науки — и не какой-либо науки, а именно геронтологии, той самой, которая призвана открыть золотым ключом охраняемую природой (а может быть, ей и неведомую?) тайну… И что же? Я сегодня так же далек от искомой цели, как и желторотый студент первого курса, с трепетом входящий впервые в прозекторскую. Я! А этот несчастный старец воображает, что нашел философский камень. Скорее всего, это у него старческий психоз, подготовленный многими годами бесплодной работы…

Я встал, пытаясь отогнать мысли о старом чудаке. В этот момент дверь бесшумно открылась (я обязал завхоза строго следить за тем, чтобы дверь не скрипела: крип дверей всегда раздражает человека, тем более немолодого). На пороге стоял какой-то нескладный молодой человек с огненно-рыжей шевелюрой. Он глядел на меня в упор и, как мне показалось, недружелюбно.

«Наверное, какой-нибудь неуспевающий студент четвертого… нет, второго или даже первого курса, — подумал я, — пришел просить о переэкзаменовке, вот и злится».

— Заходите, товарищ, — сказал я, заставляя себя быть приветливым. — Что у вас? Схватил двойку, парень, а?

Я сделал шаг к посетителю, тем временем прикрывшему за собой дверь, и поднял руку, чтобы дружески похлопать юношу по плечу, но он как-то странно улыбнулся и, боюсь, подмигнул мне. Моя рука повисла в воздухе, потом бессильно опустилась, так и не тронув его плечо. Я вдруг не то увидел, не то почувствовал в фигуре, манере себя держать и в этом упрямом изгибе губ что-то донельзя знакомое. В то же время я готов был поклясться, что никогда не видел этого студента. Да и как я ног запомнить всех студентов! А может быть, он уже приходил ко мне? Или я встречался с ним в коридоре института и его немного странная внешность, эти рыжие волосы и худое лицо аскета запомнились мне бессознательно?

Я с удивлением смотрел на молодого человека, который пришел к профессору, к тому же — и ректору, и вот, — стоит и молчит. Но молчит не от растерянности, не от смущения и благоговения перед ученым, что было бы вполне понятно и извинительно, а молчит как-то вызывающе, с дерзкой улыбкой, подбоченясь.

— Что, учитель, не узнаете? — заговорил он наконец, и я задрожал от испуга: голос Линевича! Да, в этом не было сомнения.

А посетитель как бы наслаждался моим явным смущением, вернее — испугом. Я почувствовал дрожь в коленях и опустился — рухнул в кресло. Уже снизу вверх я смотрел на своего безжалостного врага. Да-да! Я чувствовал в нем именно врага, а такое ощущение никогда не обманывает человека.

— Вот он я, ваш бывший ассистент Петр Эдуардович Линевич, пенсионер по возрасту! — отчеканил посетитель и неумело захохотал, видимо стараясь подражать смеху Мефистофеля в опере. Во всяком случае, я воспринял эти «ха-ха-ха» как удар по моим несчастным нервам.

Кто-то из нас двоих был сумасшедший — это-то ясно. Может быть, оба? Какой-то дешевый трюк со стороны обиженного мною человека, или, вернее, считающего себя обиженным. Загримировался? Нет! Старик не может на расстоянии двух-трех шагов выглядеть и в гриме юношей двадцати лет. Тогда — нанятый для сеанса мщения артист? Нет! Этот голос, бесспорно, принадлежит старику Линевичу, а на свете нет двух людей с одинаковыми голосами. Студент вдруг приблизился ко мне, наклонился и зашептал над моей головой:

— И все-таки, если хотите, я введу вас в курс своего метода. Вы видите, он действует без промаха! Но я продолжаю нуждаться в таком помощнике, как вы, с вашими знаниями и с вашими связями…

Вероятно, я на минуту-другую потерял сознание. Когда я пришел в себя, вокруг меня суетились Котов и другие врачи пашей клиники. Я огляделся и спросил голосом, который даже мне показался совсем слабым:

— А где этот… омоложенный?

Я заметил, что врачи переглянулись между собой, и Котов встревоженно сказал:

— Здесь нет никого чужого, Николай Иванович, не бойтесь. Лежите спокойно!

Показание доцента Котова

Я и ординатор Валуева Анна Сергеевна шли по коридору второго этажа института и, поравнявшись с дверью кабинета профессора, услышали глухой удар, как будто человек упал на пол. Одновременно или почти одновременно до нас донесся слабый стук захлопнувшейся двери: видимо, кто-то вышел из кабинета через секретариат, расположенный за углом коридора. Но тогда мы Этот стук двери зарегистрировали в своем сознании чисто механически. Мы вбежали в кабинет и увидели Николая Ивановича распростертым на ковре с безжизненно остановившимися глазами. «Инсульт!» — подумал я и, опустившись на колено, положил ладонь на грудь профессора. Я услышал слабое биение сердца. В открытые двери заглянул еще народ, и мы перетащили бесчувственного Николая Ивановича на диван. В общем, довольно скоро нам удалось привести его в себя, и он еле слышным Голосом рассказал, что его посетил кто-то донельзя похожий на недавно уволившегося ассистента Линевича, но только лет на сорок моложе. Я попытался возразить, уж эта разница в возрасте делает невероятным большое сходство, Николай Иванович настаивал, стал раздражаться, что в его состоянии было опасно, и все посылал меня поехать к Линевичу на квартиру и там убедиться, что он и в самом деле омолодился. Предоставив учителя заботам врачей клиники, я поехал. Бред Николая Ивановича в его же интересах надо было разрушить!

Я знал, где жил Линевич: мне пришлось несколько раз посещать его, когда он болел. Надо прямо сказать: безрадостная у него была обстановка! Маленькая комната с окном на пустырь — откуда он только взялся в большом городе? Перенаселенная квартира. Довольно долго я и на этот раз добирался к дому в Сиротском переулке, где он жил. Уже за парадной дверью я услышал громкий говор, вернее, перебранку. Выделялся пискливый женский голос, выкрикивавший одно и то же слово «аферист». Кто-то мне открыл дверь, и я оказался в темном коридоре.