Сергей Званцев - Были давние и недавние

• Название: Были давние и недавние
• Автор: Сергей Званцев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1974

Ростовский писатель, драматург, прозаик и юморист, Сергей Званцев (1893–1973) известен своими рассказами о старом Таганроге, о чеховских современниках.

В книге «Были давние и недавние» собраны рассказы о прошлом Таганрога (дореволюционном, а также времен гражданской и Отечественной войн), о нравах, обычаях, быте таганрожцев — русских, украинцев, армян, греков.

Приметы дореволюционного городского быта, остроумно и живописно показанные в книге, характерны не только для старого Таганрога, но и для других городов царской России.

В книгу вошла также сатирическая повесть «Омоложение доктора Линевича».

---

На улице только начинало темнеть. Прохожих было немного. Воронов сразу заметил впереди себя группу оперного вида итальянских офицеров в высоких парадных киверах с огромными плюмажами. Офицеров было пять или шесть, они окружили у ворот белого домика с зелеными жалюзи на окнах молоденькую девушку и с хохотом не выпускали ее из круга. Испуганная девушка, прижимая обе руки к груди, просила оставить ее в покое. Воронов увидел, что один из итальянцев обнял девушку за талию, и услыхал жалобный крик о помощи. Не желая наживать неприятности, Воронов перешел на другую сторону улицы. Он все же успел увидеть неожиданный финал сцены: распахнулись зеленые створчатые жалюзи домика, и в окно высунулась полная дама с горящими черными глазами и орлиным носом над усатой губой. Дама принялась выкрикивать в лицо ошеломленным офицерам с поразительной быстротой ругательства и проклятия на итальянском языке. Офицеры смиренно отступили, вежливо откозырнув напоследок своей сердитой соотечественнице. Девушка давно уже вбежала во двор.

«Нарвались! — смешливо подумал Воронов, пристукивая на ходу тросточкой. — Не повезло беднягам!»

Когда Воронов вошел в сад, здесь уже зажглись разноцветные электрические лампочки на протянутой меж деревьев проволоке. За столиками у эстрады садились офицеры, гремя палашами.

Воронов тотчас же заметил скромную худощавую фигуру своего гимназического товарища, одиноко сидевшего за столиком. Чтобы подойти к Кляйвелю, Воронов должен был пройти мимо компании марковских офицеров в черных мундирах, с тканной серебром эмблемой на рукавах: череп и кости. Он уже миновал их стол, когда с замиранием сердца услыхал сзади себя хриплый бас:

— Па-азвольте, да ведь этот тип — из красных. Я сам слыхал, как он ораторствовал в семнадцатом, на митинге…

— А вы, подполковник, ходили на митинги? — насмешливо перебил его кто-то из компании, и в это мгновение Воронов почувствовал, что чья-то сильная рука схватила его за шиворот, и замер на месте, боясь обернуться.

— Ну-с, милай-дорогой, — дурашливо произнес бас, — так как же насчет социализации земли, а?

— Я стою на платформе поддержки Добровольческой армии, — прошептал Воронов, чувствуя, что голос ему изменил.

— А я вот сейчас покажу тебе платформу… А я вот сейчас покажу… сейчас… платформу…

Приговаривая таким образом, марковский офицер одной рукой теперь держал Воронова за горло, а другой бил его ладонью по лицу. Никто вокруг не обратил особого внимания на это уже ставшее обычным зрелище: белый офицер бьет человека в штатском.

— Оставьте его, подполковник, — досадливо крикнул Кляйвель, не вставая, впрочем, с места. — Я ручаюсь за его благонадежность.

— А ты кто таков? — зарычал марковец, но его тотчас окружили приятели и, что-то шепча ему на ухо, быстро увели.

— Надеюсь, он тебя не очень больно?.. — с вежливым участием спросил Кляйвель, усаживая бледного и дрожащего Воронова за свой столик.

— Это возмутительно, — с трудом двигая вспухшими губами, выговорил Воронов, опускаясь на стул рядом с Кляйвелем. — Они думают, что если я — бывший эсер…

— Почему же «бывший»? — спросил Кляйвель.

— Уверяю тебя…

— А я тебя уверяю, — твердо сказал Кляйвель, — что отнюдь не «бывшие», а самые подлинные эсеры, в том числе сам Савинков, доблестно борются против большевиков.

— Ты бы это не мне, а им сказал, — заулыбался воспрянувший духом Воронов. («Между прочим, — подумал он, — получилось не так уж плохо: мерзавцы видели, что Кляйвель за меня вступился!») — Ну, здравствуй, Эдди! До чего же ты похорошел, черт возьми! Знаешь, сколько лет мы не виделись? Десять.

Небо было черное, в тучах, а здесь, в саду, весело и уютно горели фонарики. На ярко освещенной эстраде какая-то пара танцевала танго. Друзья, заказав кофе и бутылочку бенедиктина, предавались лирике.

Воронов уже почти забыл о пережитой неприятности и, запивая горячий кофе обжигающим ликером, весело болтал:

— Ты знаешь, ведь я от тебя не скрывал и тогда: с гимназических лет я вступил в партию эсеров. Где-то, левее нас, были грубые, озлобленные большевики; рядом — толковые ребята, меньшевики; справа — корректные кадеты; дальше — всякие Гучковы, Марковы-вторые… Полная ясность. Теперь все смешалось, все! Уже не слева, а над нами — большевики, а мы, все остальные, забыли распри и мечтаем об одном: сбросить большевиков в пропасть… Может быть, закажем в буфете что-нибудь посущественней? Здесь неплохо жарят шашлык на вертеле.

Кляйвель немного подумал и отказался:

— Мой рабочий день еще не закончен. Слушай, Толя, у меня есть к тебе небольшая просьба, ты не откажешь? Ну хорошо, хорошо, при чем поцелуи? Верю. Итак, скажу тебе по секрету: на Русско-Балтийском заводе снарядные стаканы делаются с браком — несомненный результат большевистской агитации.

— Всюду, всюду они несут с собой тлен и разложение! Я еще в семнадцатом говорил…

— Погоди. Речь идет о другом. Необходимо выявить большевистских агитаторов. Не знаешь ли ты кого-нибудь из них?

— Но ты разве забыл? — смутился Воронов. — Мы большевиками преданы анафеме и…

— Ты меня не понял, — стал терпеливо объяснять Кляйвель. — У тебя не может быть, так сказать, официальных связей, это понятно. Но, черт возьми, люди остаются людьми, кое-кого ты знал раньше…

— Из старых почти никого не осталось, Эдди!

— Ты сам говоришь — почти. Задача нелегкая, но если бы тебе встретиться — о, совершенно случайно, конечно! — где-нибудь на улице встретиться, остановиться, потолковать со старым знакомым…

— Он не подаст мне руки!

Кляйвель поморщился:

— Будь деловым человеком, Анатолий! Можешь уверить его в своем полном разочаровании в белом движении, пожалуйся, наконец, что тебя сегодня побили офицеры марковского полка… Знаешь, получилось довольно удачно, что этот мерзавец именно сегодня… гм… придрался к тебе, об этом завтра в городе заговорят.

— Пожалуй, действительно, здорово получилось, — загорелся Воронов. — Ей-богу, ты прав. Ну что же, попробую.

— Отлично. Живу я у теток. Будут новости — дашь знать. — Кляйвель посмотрел на часы: — А сейчас — иди. Если бы ты знал, сколько у меня дел!

— Еще бы, — почтительно сказал Воронов. — Еще бы! Он замялся и вдруг, наклонясь к уху Кляйвеля, спросил дрогнувшим голосом:

— Слушай, Эдди, а что, если все же победят большевики? Что тогда делать?

Кляйвель снисходительно улыбнулся, как взрослый улыбается неосновательным страхам ребенка:

— Меня принимал перед отъездом мистер Черчилль. Ты слышал о мистере Черчилле? Очень влиятельный государственный деятель, хотя относительно еще молод. Я понял из его слов и… некоторых интонаций его голоса, что опасения твои необоснованны.

— Ну, слава богу! — молитвенно прошептал Воронов. — Слава богу!.. — И крепко пожал, прощаясь, руку Кляйвеля.

Проходя на обратном пути мимо столика, за которым кутили марковские офицеры, он высокомерно скривил губы. Его давешний обидчик, краснолицый подполковник, отвернулся с ворчанием собаки, собравшейся вцепиться в чью-то глотку, но услышавшей от хозяина властное «тубо!».

Воронов с поднятой головой миновал опасное место и почти столкнулся с высоким пожилым человеком в элегантном сером пальто и в мягкой шляпе с большими полями.

«Инженер Свиридов! С Русско-Балтийского завода! — сразу узнал он прямой стан, бородку клинышком, как на портрете Тимирязева, и твердо сжатые губы. — Вот уж не ожидал его здесь увидеть!»

Свиридов направлялся к столику Кляйвеля. Воронов еще с минуту смотрел ему вслед и увидел с чувством, похожим на ревность, как Кляйвель поспешно встал навстречу инженеру…

Кляйвель склонился в изящном полупоклоне:

— Я безгранично благодарен вам, Иван Павлович, за то, что вы откликнулись на мое приглашение. Я надеялся, что наше старое знакомство…

— Приглашение? — насмешливо переспросил Свиридов. — А я в простоте душевной думал, что это — повестка о явке. Немного меня смущало только одно: почему в сад Сарматовой, а не, скажем, в какую-нибудь комендатуру или… я уж не знаю, как это у вас называется?

Свиридов говорил очень тихо, с уверенностью, что никто его не перебьет. Закончив, он вопросительно посмотрел на Кляйвеля, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Что вы, Иван Павлович, что вы! — воскликнул Кляйвель, стараясь развязностью прикрыть смущение. Он ловко подставил стул Свиридову и сам уселся рядом. — Чаю? Вина? Мне говорили, что здесь сохранилось недурное «абрау».

— Вы очень возмужали с тех пор, как я вас видел в последний раз, — сказал Свиридов, не отвечая на любезное предложение. Старый инженер внимательно глядел в лицо офицера и говорил без улыбки, в голосе его совсем не было теплоты.