Александр Мартынов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

• Название: «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1
• Автор: Александр Мартынов
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-86793-342-3; 5-86793-344-х

В воспоминаниях начальников Московского охранного отделения П.П. Заварзина и А.П. Мартынова, начальника Петербургского охранного отделения А.В. Герасимова и директора Департамента полиции А.Т. Васильева подробно описана «кухня» российского политического сыска конца XIX — начала XX веков, даны характеристики его ключевых фигур (С.В. Зубатов, Е.П. Медников, М.И. Трусевич, С.П. Белецкий и др.), рассказано об убийствах Плеве, Сипягина, Столыпина, Распутина, о нашумевших делах Гапона, Азефа и др.

Все представленные в сборнике мемуары (за исключением книги Герасимова) впервые публикуются в России, а книга Васильева вообще впервые выходит на русском языке.

В аннотированном именном указателе справки о жандармах подготовлены на основе служебной документации жандармского корпуса.

---

Иное отношение я встретил со стороны В.П. Носовича, возвратившись осенью того же года (1919) из Батума в Новороссийск. В поисках службы в Добровольческой армии я обратился к Носовичу, который тогда сменил Чебышева на посту начальника Внутреннего управления. Когда, при личном представлении Н.П. Носовичу, я обратился к нему с просьбой назначить меня на должность «генерала для поручений» при командире Государственной стражи, должность, на которой я мог бы при командировках на места контролировать и направлять находившиеся тогда в невероятном хаосе местные контрразведочные органы, В.П. Носович, сомнительно покачав головой, сказал мне: «Очень уж у вас одиозное имя!» Я раскланялся с ним, а при выходе моём из кабинета представитель штаба Черноморского флота тут же пригласил меня занять должность начальника контрразведочного отдела при этом флоте — должность, которую я занимал год, вплоть до всеобщей эвакуации в Турцию; на этой должности мне пришлось и удалось провести несколько самых удачных ликвидаций среди крымского большевистского подполья.

Чтобы закончить характеристику тех лиц прокурорского надзора, с которыми я имел служебные касательства, я намеренно приберёг к концу фигуру примечательного и не совсем обычного человека, расстрелянного большевиками как «врага народа», кажется, осенью 1918 года, после неудачной попытки перебраться на юг — Сергея Евлампиевича Виссарионова.

Первое моё знакомство с ним относится к 1900 году, когда я временно занимал должность адъютанта при Московском жандармском управлении, а Сергей Евлампиевич, тогда ещё молодой товарищ прокурора Московского окружного суда, «наблюдал» за производством дознаний при этом управлении. Мне пришлось познакомиться с ним ближе благодаря тому, что мой старший брат Николай в то время занимался производством этих дознаний. Оба мы перезнакомились домами, бывали друг у друга запросто и, видимо, пользовались взаимной симпатией. Тогда ещё мне не пришлось бывать в семье Сергея Евлампиевича, но я встречался с ним на квартире брата.

Виссарионов был, сказали бы теперь, «не-арийцем». Не то отец, не то дед его был крещён в православную веру, и Сергей Евлампиевич никогда не забывал осенить себя крестным знамением до и после обеда или ужина. Он старался не пропускать торжественных богослужений, крестился, проходя или проезжая мимо храма, и, приезжая в Москву по делам из Петербурга, прежде всего заезжал к Иверской.

Внешне он за всё моё знакомство с ним, с 1900 по 1907 год, изменился мало, хотя и оброс несколько жирком. Был он большой позёр. Любил говорить значительно и с актёрским уменьем выделять слова. Был он и страстным театралом, отлично читал вслух, был большой эрудит в вопросах мировой и отечественной литературы. На почве любви к театру, к сцене, он и сошёлся близко с моим братом, тоже театралом и любителем-певцом. Оба они при этом были мастера копировать известных актёров и оба чрезвычайно удачно копировали друг друга.

Мой брат, человек излишне прямой и при этом резковатый, несдержанный в выражениях, придумал Виссарионову две клички, прочно приставшие к нему в наших жандармских кругах. Одна из них непочтительно и кратко обзывала Сергея Евлампиевича «Бомкой», а другая, столь же непочтительно, но более метко — «Харлампием». Один из молодых жандармских офицеров, наслышавшись про этого «Харлампия», как-то за товарищеским обедом нечаянно назвал Сергея Евлампиевича Сергеем Харлампиевичем. Впоследствии отношения моего брата с Виссарионовым изменились к худшему — и не по вине последнего.

Сергей Евлампиевич имел несколько актёрскую физиономию, хотя и носил небольшие усики, не менявшие, впрочем, его типичной еврейской внешности. В самой его фигуре, в выпиравшем животе, в манере ходить, в хитроватой улыбке, в подмаргивании глазом и, наконец, в настоящем еврейском носе было столь много типичных еврейских черт, что ни у кого не было сомнения в его происхождении.

Виссарионов обладал какой-то особенностью в строении своего горла, напоминавшей манеру известного артиста Малого театра — Михаила Провича Садовского: в патетических местах точно какой-то клубок перехватит ему горло и особенным, нервным и проникновенным звуком пустит какое-нибудь словцо. Вообще же, во всяком разговоре, важном или неважном, серьёзном или шутливо-приятельском, Виссарионов неизменно актёрствовал: выпячивал губу, вскидывал глаза к небу и т. п.

В домашнем быту и в обществе он был прекрасным собеседником. Был экономен и расчётлив, любил порядок и, в общем, был, как говорится, «мелкобуржуазен». Художественного вкуса не имел, и когда получил место вице-директора Департамента полиции и, обставив себя довольно солидно в материальном отношении, обзавёлся «хорошим кабинетом», кабинет этот оказался обычным петербургским чиновничьим кабинетом «под дуб», и только.

В те годы моего раннего знакомства с ним Сергей Евлампиевич был ещё человеком крайне общительным, весёлым по нраву и характеру, незатейливым в обращении и привычках и чуждым всякой нарочитой солидности. С годами и с переменой службы, особенно со времени его вице-директорства, стали появляться в нём солидность и важность в обращении, и только изредка проявлялся в нём прежний Виссарионов.

После Москвы в моём знакомстве с ним наступил большой перерыв, я снова встретился с ним только после того, как он стал вице-директором Департамента полиции по заведованию отделом политического розыска.

Это был талантливый человек, с изумительной работоспособностью в этой области. Он хорошо изучил революционное подполье, ещё до назначения своего по Министерству внутренних дел наблюдая за жандармскими дознаниями. Его самым страстным желанием была должность директора Департамента полиции, которую он так никогда и не получил, хотя и был подготовлен к ней лучше, чем кто-либо другой. Вероятно, ему мешали его происхождение и заметная предвзятость к нему со стороны сановников. Он был «не наш», как любили говорить настоящие сановники из бар. Всё это в те времена имело большое значение. Виссарионов старался победить предубеждение своим трудом, знанием дела, всесторонним изучением порученных ему задач; был педантичен и точен, наконец, стал благодаря гибкости своей натуры «приспособляться», пытаясь нравиться каждому сановному лагерю… но в результате всё же не достиг своей цели.

Я остановился с некоторым вниманием только на тех представителях прокурорского надзора, с которыми мне по той или иной отрасли нашей жандармской службы приходилось сталкиваться более или менее часто, и не перечислил ещё тех представителей этого надзора, которых я знал по моей службе, — например, прокурора Виленского окружного суда Аккермана; прокурора суда, а затем саратовского губернатора С.Д. Тверского; П.В. Скаржинского; товарищей прокурора Московского окружного суда Митровича, А.В. Червинского и др.

Должен сказать, что консерватизм этих представителей прокурорского надзора, в общем, был нисколько не меньше консерватизма чинов жандармского ведомства, а их общая культурность и понимание дела, вверенного жандармскому ведомству, могли бы создать из них очень дельных руководителей политического розыска. Но на них не было военного мундира, а это обстоятельство, по понятиям того времени, не гарантировало правительству той правоверности, которую гарантировали «синие мундиры».

В декабре 1903 года я был произведён в чин штаб-ротмистра, а в следующем декабре — в чин ротмистра. Это были обычные повышения в чинах, следовавшие одно за другим, так сказать, в порядке очереди. Я очень неудачно засиделся в чине поручика, оставаясь в этом чине два года подряд, потому что список поручиков, представленных к повышению в следующий чин, обрывался фатально на мне. К Рождеству 1904 года я был представлен к награде, и начальник управления предложил мне на выбор: крест Станислава или денежную награду. Я выбрал последнее, и, как потом оказалось, выбрал неудачно, так как штаб Отдельного корпуса жандармов впоследствии уже в 1909 году, представил меня всё к тому же кресту Св. Станислава. Впрочем, я никогда не принимал никаких мер к испрашиванию наград и не прилагал никаких стараний перед сильными мира сего, чтобы быть представленным к награде. Зато я и был награждён наружными знаками отличия в весьма скромных размерах — выше Анны 2 й степени орденов я не имел. При повышении же в чинах, особенно штаб-офицерских (подполковника в 1910 году и полковника в апреле 1915 года), я был награждён орденами «за отличие», и каждый раз в этом «обгонял» целую толпу сослуживцев по Отдельному корпусу жандармов. Но и эти чины я умудрялся получать со значительным опозданием.

Из крупных жандармских дознаний в Петербургском управлении, в которых мне пришлось принять участие, выделялись: дело по взрыву бомбы в «Северной гостинице»[84], убийство министра внутренних дел В.К. Плеве[85], шествие Гапона к Зимнему дворцу[86], вооружённые беспорядки на Васильевском острове[87], арест Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов[88] и участие в нём известных Хрусталева, Троцкого и др. Среди дел не политического, а так называемого «специального» характера мне помнятся дела о злоупотреблениях при приёме крейсера «Новик», строившегося компанией Виккерта, и о педерастии среди некоторых членов гвардии Петербургского военного округа. Да, пришлось заниматься даже и таким, казалось бы, отнюдь не жандармским делом! Но так как военное начальство не пожелало огласки в столь скандальном деле, то путём негласных соглашений между представителями высших сфер было решено установить виновность и личность участников этого сексуального уклона путём осторожного и негласного жандармского расследования. Дело это, насколько я помню, возникло по заявлению какого-то нижнего чина одного из гвардейских петербургских полков, втянутого в компанию молодых офицеров-педерастов. Почему-то это расследование попало ко мне.