Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6

• Название: Собрание сочинений в шести томах. Том 6
• Автор: Всеволод Кочетов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1976

---

Потом молодой барабанщик трубил в морскую раковину. Раковина издавала тягучий нездешний звук, на память приходили страшные морские истории, фантастические романы, подобные «Человеку-амфибии», где среди волн так трубил в сумерках Ихтиандр. Раковина была красивая, отливала опалово-жемчужными цветами, весила, наверно, килограмма два. Точно такие же мальчишки вытаскивали из океана в Хиккадуве, когда мы ездили туда с Питером Кейнеманом. Можно было захватить парочку этих диковинок и привезти в Москву. По они были так неправдоподобно роскошны, что, пожалуй, никто бы не поверил в подлинную историю их появления в твоей московской квартире. Все равно думали бы, что они из комиссионного магазина на Арбате.

Мне стало завидно, и я тоже захотел подуть в раковину. Увы, не получилось, одно шипение. Напрасно некоторые думают, что только скрипке да фортепьяно надо учиться годами.

Мы разговорились о народном, национальном искусстве. Сенатор, как и госпожа Бандаранаике, очень рекомендовал мне съездить в древние цейлонские столицы: Анурадхапуру и Полоннаруву.

— И непременно подымитесь на скалу в Сигирии, посмотрите фрески в пещере. О них немало написано, немало построено вокруг них всяческих предположений: что за феи там изображены. Это было во времена одного нашего короля, тщеславного, но просвещенного, который троп захватил, замуровав живьем своего родного отца. На верху огромной скалы, одиноко стоящей среди джунглей, он построил себе роскошный дворец. Его тянуло вверх: ему думалось, что так он приближается к небу, к божественности. В общем-то это был неплохой правитель. О правителях государств ведь нельзя судить по тому, как они поступают со своими родственниками. Для правителей существуют совсем другие критерии. Не так ли? У нас на Цейлоне, в засушливой зоне, где расположена Сигирия, народ уважал и, можно сказать, даже любил тех правителей, тех королей, при которых бесперебойно действовала тамошняя сложная оросительная система. Критерий до крайности прост: есть вода, есть урожай, есть хлеб — хорош король, хорош правитель. Был в нашей истории один очень речистый владыка. Где только мог, он всюду произносил речи, всюду что-то обещал, сулил. А с водой у него не ладилось. Не было воды. Народ его убрал… Непременно побывайте в Сигирии. Подымитесь на скалу!

В доме мастера

1

Лил шумный цейлонский дождь. Но знаменитый тропический ливень, с любовью и прилежанием воспроизводимый американскими кинорежиссерами и европейскими романистами, при котором и в самом деле с улиц смывает не только людей, но и автомобили и даже дома, а именно дождь. Тугой, плотный, в отличие от наших худосочных, вялых северных дождишек насыщенный яростной энергией, заимствованной у океана.

«Дворники» «Москвича» изо всех последних сил скребли ветровое стекло перед глазами Владимира Павловича, тщась суетливыми пригоршнями резиновых щеток расчерпать толстые слои пенящейся воды.

Владимир Павлович Байдаков не раз бывал в этом пригороде Коломбо и все же в потоках дождя, в быстро идущей вечерней темени никак не мог решить, в какую из улочек должны мы съехать с шоссе. Все они одинаково узкие, все валятся под уклон в непроглядно черную тьму, и все скрыты дремучей зеленью пальм, бананов, папай, цветущих кустарников, от которых пахнет с такой массированной силой, с какой могло бы пахнуть только в оптовом складе парфюмерных товаров.

Несколько раз съезжали в те улочки, которые Владимиру Павловичу казались сколько-нибудь знакомыми, столько же раз выбирались обратно на шоссе, по Владимир Павлович не сдавался и упрямо нащупывал радиатором «Москвича» надобное нам направление.

В конце концов, сделан два или три замысловатых зигзага среди тесно столпившихся строений и изгородей, остановились у самого входа в дом, увитый ползучей зеленью. Возле порога, простирая над нами купол большого полосатого зонта, нас встретил тот, к кому и ехали, — господин Мартин Викрамасингхе.

До этого вечера я не был знаком с крупнейшим писателем Цейлона, хотя несколько лет назад он гостил у нас в Советском Союзе, выступал на Третьем писательском съезде СССР и даже, как известно, опубликовал позже интересную книгу «Расцвет Страны Советов», основанную на материалах своей поездки.

Мы устроились, если пользоваться общепринятой европейской терминологией, в гостиной его дома — в просторной, полной воздуха комнате, одна из стен которой (две большие застекленные рамы) была раздвинута на полный размах, и прямо оттуда, из зелени, омываемой дождевыми потоками, к нам входило влажное тепло.

Стучал дождь в крышу на высокой подставке, разгоняя своим ветром москитов, шумел вентилятор — фен, а на приземистом столике, вокруг которого мы расположились в креслах, призывно пестрели этикетками веселые бутыли разных форм и размеров.

— Вот ведь погода… — сказал хозяин. — Кости ломит. Не выпить ли нам виски или джина? Вы что предпочитаете?

В строю бутылок различались и такие, в которых содержался арак — крепкое, желтоватое по цвету цейлонское питье, перегоняемое из не раз мною помянутого выше тодди.

— Арак, конечно, — ответил я.

— Правильно, — одобрил хозяин. — Чтобы узнать незнакомую тебе страну, мало ходить по ее музеям, храмам и библиотекам, надо есть пищу, которую каждый день потребляет народ этой страны, надо пить ее напитки, надо воспринимать страну не только глазами и слухом, но и чувствовать на вкус, на запах, надо, чтобы весь ты участвовал в процессе познания. Что касается меня, то в Москве я пил водку, замечательную русскую водку.

Я всматривался в сухое смуглое лицо хозяина, будто вырезанное из темного полированного дерева, в его высокий лоб под отступившей назад белой шевелюрой, в его глаза, в которых то и дело, сбегая к губам, вспыхивала улыбка много повидавшего, много изведавшего, большого человека.

Разговор пошел о литературе, о нашей, русской, советской, и о цейлонской, о Льве Толстом, Горьком, Чехове. Под шум дождя беседа текла неторопливо, вращалась все время вокруг этой неисчерпаемой для нас темы. И чем дальше, тем больше становилось нам обоим ясно, что на Цейлоне до крайности слабо осведомлены о современной советской литературе, а у нас, в Советском Союзе, почти не знают современной литературы Цейлона.

Почему? Причины вполне очевидны и достаточно просты. Издатели из капиталистического мира не переводят на европейские языки произведения писателей-цейлонцев: сингалов и тамилов. А прямо с сингальского или тамильского мы переводить только-только начинаем, поскольку людей, не просто знающих эти языки, по и способных осуществлять литературный перевод с них на русский, у нас пока что один-два, не более. У цейлонцев нее таких, кто мог бы переводить с русского на сингальский или тамильский, и вовсе еще нет: советская литература приходит на остров лишь в переводах на английский. И хорошо, если это переведено у нас — добросовестно, непредвзято. Но таких книг мало. А то, что соизволит перевести с русского на английский капиталистический мир, оно будет так подобрано и отобрано, что может создать — и создает — самое превратное представление о нашей литературе. Капиталисты-издатели если издают, то издают только кое-что из русских классиков, стараясь представить дело так, будто бы поело них в СССР и литературы-то никакой не было и нет; а если издадут современное, то непременно такое, которое по возможности оттолкнуло бы зарубежного читателя от нас. Это будут «Иваны Денисовичи», «Киры Георгиевны», потерянные мальчики и девочки, таежные одиночки, то есть добровольно отбрасывающая самое себя на полсотни, а то и на сотню лет назад третьестепенная литература, после которой снова надобны книги, подобные книгам Горького, Серафимовича, Гладкова, Фадеева, чтобы вповь выбраться на дорогу социалистического реализма. Из нашего современного капиталисты издают главным образом лишь то, от чего пахнёт вдруг нео-Арцибашевыми, нео-графами Амори, нео-Вербицкими и всяким иным неостарьем.

Мартип Викрамасингхе — выдающийся мастер слова, одни из зачинателей современной, новой цейлонской литературы, ее патриарх. А что знаю о нем я?

Да, конечно, я о нем знаю. Знаю, например, что родился он 29 мая 1891 года, что учился в Коломбо, где примкнул к кружку прогрессивной интеллигенции, выступавшей за возрождение национальной культуры, что начал печататься в 1910 году, автор десяти рома-пов, нескольких сборников рассказов, трех пьес, многих работ по вопросам литературы и культуры Цейлона. Знаю названия его романов: «Мираж», «Сита», «Времена богини Кали», «Меняющаяся деревня»… Но это же все из энциклопедических словарей (спасибо им), из немногих, весьма-таки скудных статей и газетных заметок. Понятно, это тоже кое-что составляет и кое-что означает. По о писателе по-настоящему можно узнать вовсе не из того, что пишут о нем, а по его собственным книгам, по тому, что пишет он сам. А что я смог прочесть, переведенное на русский язык? Повесть «Грязный остров», выпущенную у нас в 1959 году под названием «Тайна Змеиного острова», и годом раньше вышедшую книжечку рассказов. Притом и переводы тех книг не больно хороши, и примечания к тексту такие, что способны лишь сбить читателя с толку. Слово «игуана», скажем, было бы и без пояснений понятно любому, кто хотя бы лет семь учился в школе и знакомился по самому первичному учебнику с миром животных. По вот в книжке рассказов читателю объясняют: «Игуана. Плод с чешуйчатой кожурой, напоминающий ананас». Даже не встретив на дороге эту игуану, как встретили мы ее недавно, путешествуя с Питером Кейнеманом, можно припомнить по вышеупомянутому школьному учебнику, что это не плод все-таки, а ящерица. А если и плод, то плод полнейшего небрежения в работе. Или что дает пояснение: «Кадян. Дерево с крупными листьями»? И наш клен и наш каштан — деревья с крупными листьями. Что же, они родные братья с кадяном? Ведь жил же в Швеции великий систематик животного и растительного царства Карл Линней, обратиться бы к нему, назвать семейство, род, вид, к которым принадлежит кадян, и читатель получил бы отчетливое представление об этом тропическом дереве. Все знать, конечно, невозможно, и все же коэффициент незнания, когда представляешь читателю жизнь другой страны, надо сводить до минимума. В горьковской газете я прочел однажды заметку за подписью научной сотрудницы о том, как в Горьком в дар с Цейлона получили книгу одного из цейлонских авторов. Научная сотрудница сообщает читателям газеты, что книга написана на языке хинди, что издана в городе Марадане и принадлежит перу известного цейлонского горьковеда. Я знаю автора этой книги. Это тот журналист, который рассказывал мне о зубе Будды. Уж если кто и горьковед на Цейлоне, то совсем не он. Горького он помянул в своей книге попутно, путешествуя по нашей стране. Притом, если бы ему сказать, что он пишет на хинди, автор здорово бы веселился, так как родной его язык сингальский, как и полагается сингалу. А что касается города Мараданы, то это не город, а одно из мест цейлонской столицы Коломбо.