Франсуа Рабле - Гаргантюа и Пантагрюэль

• Название: Гаргантюа и Пантагрюэль
• Автор: Франсуа Рабле
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1973

"Гаргантюа и Пантагрюэль" — веселая, темпераментная энциклопедия нравов европейского Ренессанса. Великий Рабле подобрал такой ключ к жизни, к народному творчеству, чтобы на страницах романа жизнь забила ключом, не иссякающим в веках, — и раскаты его гомерческого хохота его героев до сих пор слышны в мировой литературе.

В романе "Гаргантюа и Пантагрюэль" чудесным образом уживаются откровенная насмешка и сложный гротеск, непристойность и глубина. "Рабле собирал мудрость в народной стихии старинных провинциальных наречий, поговорок, пословиц, школьных фарсов, из уст дураков и шутов. Но, преломляясь через это шутовство, раскрываются во всем своем величии гений века и его пророческая сила", — писал историк Мишле.

Этот шедевр венчает карнавальную культуру Средневековья, проливая "обратный свет на тысячелетия развития народной смеховой культуры".

Заразительный раблезианский смех оздоровил литературу и навсегда покорил широкую читательскую аудиторию. Богатейшая языковая палитра романа сохранена замечательным переводом Н.Любимова, а яркая образность нашла идеальное выражение в иллюстрациях французского художника Густава Доре.

Вступительная статья А. Дживелегова, примечания С. Артамонова и С. Маркиша.

---

— А к какому виду этих ядовитых животных отнесете вы будущую жену Панурга? — полюбопытствовал брат Жан.

— С каких это пор ты, повеса, блудливый монах, стал женоненавистником? — спросил Панург, — Клянусь всеми моими потрохами, — заговорил Эпистемон, — Еврипидова Андромаха утверждает, что благодаря человеческой изобретательности и откровениям божественным средство от всех ядовитых гадов найдено, но что до сих пор еще не найдено средство от злой жены.

— Этот вертопрах Еврипид вечно поносил женщин, — сказал Панург. — За это небеса отомстили ему тем, что его разорвали псы, как уверяет его недоброжелатель — Аристофан{767}. Ну, поехали дальше! Чья очередь? Говори!

— Сейчас я могу мочиться сколько угодно, — объявил Эпистемон.

— Теперь у меня, по счастью, живот с балластом, — объявил Ксеноман. — Теперь уж я крена давать не буду.

— Мне больше не требуется ни вина, ни хлеба, — объявил Карпалим.–

Конец посту и сухомятке *.

— Слава богу и слава вам, — объявил Панург, — я уже ни на что больше не злюсь, — я веселюсь, я смеюсь, я резвлюсь. Хорошо говорит у вашего красавца Еврипида достопамятный пьянчуга Силен:

Не дали боги разума тому,
Кто пьет вино, не радуясь ему{768}*.

Нам надлежит неустанно славить милостивого бога, нашего сотворителя, спасителя и хранителя: мало того что вкусным этим хлебом, вкусным и холодным этим вином, сладкими этими яствами он излечил нас от телесных и душевных потрясений, но, вкушая все это, мы еще вдобавок получали удовольствие и наслаждение. Вы, однако ж, так и не ответили на вопрос блаженнейшего и досточтимого брата Жана, как улучшить погоду.

— Раз вы сами удовлетворились таким простым решением заданных вами вопросов, то удовлетворяюсь и я, — объявил Пантагрюэль. — Впрочем, в другом месте и в другой раз мы, если угодно, к этому еще вернемся. Остается, таким образом, покончить с вопросом брата Жана: как поднять погоду? А разве мы ее уже не подняли по своему благоусмотрению? Взгляните на вымпел. Взгляните, как надулись паруса. Взгляните, как напряглись штаги, драйрепы и шкоты. Поднимая и осушая чаши, мы тем самым подняли и погоду, — тут есть некая тайная связь. Если верить мудрым мифологам, так же точно поднимали погоду Атлант и Геркулес{769}. Впрочем, они подняли ее на полградуса выше, чем должно: Атлант — дабы веселее попировать в честь Геркулеса, который был у него в гостях, Геркулес же — оттого что в пустыне Ливийской, откуда он. прибыл, его истомила жажда.

— Ей-же-ей, — перебил его брат Жан, — я слыхал от многих почтенных ученых, что Шалопай, ключник доброго вашего отца, ежегодно сберегает тысячу восемьсот с лишним бочек вина: он заставляет гостей и домочадцев пить до того, как они почувствуют жажду.

— Геркулес поступил, как поступают идущие караваном верблюды двугорбые и одногорбые, — продолжал Пантагрюэль, — они пьют от жажды прошлой, настоящей и в счет будущей. Следствием же этого небывалого поднятия погоды явились дотоле невиданные колебания и сотрясения небесного свода, из-за коих столько было споров и раздоров у сумасбродов-астрологов.

— Видно, недаром говорится пословица, — вставил Панург: –

О горестях позабывает тот,
Кто, ветчиной закусывая, пьет *.

— Закусывая и выпивая, мы не только подняли погоду, но и значительно разгрузили корабль, — заметил Пантагрюэль. — При этом разгрузили мы его не только так, как была разгружена Эзопова корзинка{770}, то есть посредством уничтожения съестных припасов, — вдобавок мы еще сбросили с себя пост, ибо если мертвое тело тяжелее живого, то и голодный человек землистое и тяжелее выпившего и закусившего. Совсем не так глупы те, что во время долгого путешествия каждое утро, выпивая и завтракая, говорят: «От этого наши кони только резвее будут». Вы, верно, слыхали, что древние амиклеяне никого из богов так не чтили и никому так не поклонялись, как честному отцу Бахусу, и дали они ему весьма подходящее и меткое название, а именно Псила. Псила на дорийском языке означает крылья, ибо, подобно тому как птицы с помощью крыльев легко взлетают ввысь, так же точно с помощью Бахуса, то есть доброго, приятного на вкус, упоительного вина, душа человека воспаряет, тело его приметно оживляется, все же, что было в нем землистого, умягчается.

Глава LXVI. О том, как Пантагрюэль в виду острова Ганабима {771} приказал отсалютовать музам

Попутный ветер дул по-прежнему, и все еще не прекращалась шутливая беседа, когда Пантагрюэль издали заприметил и завидел гребни гор; указав на них Ксеноману, он спросил:

— Вы видите вон там, налево, высокую двухолмную гору, очень похожую на гору Парнас в Фокиде?

— Прекрасно вижу, — отвечал Ксеноман. — Это остров Ганабим. Вам угодно на нем высадиться?

— Нет, — объявил Пантагрюэль.

— Ну и отлично, — подхватил Ксеноман. — Там ничего любопытного нет. Живут там одни воры да разбойники. Впрочем, у подошвы правого холма протекает чудесный родник, а кругом дремучий лес. Ваша флотилия могла бы здесь запастись пресной водою и топливом.

— Сказано отлично, с полным знанием дела, — заметил Панург. — Еще бы! Разве можно высаживаться на земле воров и разбойников? Смею вас уверить, что эта страна ничем не отличается от островов Серка и Герма{772}, что между Бретанью и Англией, — мне там бывать приходилось, — или же от Понерополя{773} Филиппийского во Фракии: все это острова лиходеев, грабителей, разбойников, убийц и душегубов, по которым плачут подземелья Консьержери. Не будем на нем высаживаться, умоляю вас! Если уж вы мне не верите, так послушайтесь совета доброго и мудрого Ксеномана. Клянусь бычьей смертью, они еще хуже каннибалов. Они нас живьем съедят. Пожалуйста, не высаживайтесь! Лучше высадиться в преисподней. Прислушайтесь! Может, это у меня в ушах звенит, но, ей-богу, мне чудится отчаянный набат, — так звонили гасконцы в Бордо{774}, чуть, бывало, завидят сборщиков податей и приставов. Давайте-ка лучше своей дорогой! А ну, прибавим ходу!

— Высаживайтесь, высаживайтесь! — сказал брат Жан. — Пошли, пошли, пошли! Здесь за постой платить не придется. Пошли! Мы их всех по миру пустим. Высаживайся!

— Пусть туда черт причаливает, — отрезал Панург. — Этот черт в монахах, этот сумасшедший монах во чертях ничего не боится. Он, как все черти, сорвиголова и совсем не думает о других. Он воображает, что все на свете такие же монахи, как он.

— Пошел ты, прокаженный, ко всем чертям, — сказал брат Жан, — пусть они тебе все зубы раздробят! До чего ж этот чертов болван подл и труслив, — он поминутно в штаны кладет от безумного страха! Если уж тебя невесть из-за чего так обуял страх — не высаживайся, черт с тобой, оставайся здесь и стереги вещи, а не то так смело лезь к Прозерпине под ее гостеприимную юбку!

В ту же секунду Панург исчез — он юркнул в трюм, где валялись недоеденные куски хлеба, корки и крошки.

— Сердце у меня сжимается, — сказал Пантагрюэль, — и чей-то голос, доносящийся издалека, говорит мне, что высаживаться нам здесь не должно. А ведь всякий раз, как у меня являлось подобное движение чувства, я уклонялся и отдалялся от того, от чего этот голос меня предостерегал, и всегда это бывало к лучшему; так же точно выгадывал я, если шел туда, куда он меня посылал, — словом, не было случая, чтобы я потом каялся.

— Это вроде Сократова демона{775}, о котором так много говорят академики, — заметил Эпистемон.

— Послушайте, что я вам скажу! — молвил брат Жан. — Пусть моряки запасаются пресной водой, Панург пусть себе прохлаждается, а мы тем временем повеселимся, идет? Прикажите выпалить вон из того василиска, что подле кают-компании. Так вы отсалютуете музам этого Антипарнаса. А то как бы порох не отсырел.

— Твоя правда, — заключил Пантагрюэль. — Позовите ко мне главного бомбардира.

Бомбардир не заставил себя долго ждать. Пантагрюэль приказал ему пальнуть из василиска, предварительно зарядив его на всякий случай свежим порохом, что и было исполнено незамедлительно. Бомбардиры других судов, раубардж, галлионов и сторожевых галеасов, едва заслышав выстрел из василиска с Пантагрюэлева корабля, также дали по одному выстрелу из тяжелых орудий. Можете себе представить, как они грохотали!

Глава LXVII. О том, как Панург обмарался от страха и принял огромного котищу Салоеда за чертенка