Анатолий Марченко - За Россию - до конца

• Название: За Россию - до конца
• Автор: Анатолий Марченко
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-005375-4, 5-271-01786-9

Новый роман Анатолия Марченко посвящён жизни и деятельности одного из лидеров «Белого движения» А. И. Деникина (1872—1947). Сторонник монархии, он тем не менее приветствовал февральскую революцию, видя в ней определённый прогресс, но последовавшие затем разрушительные для России события заставили его встать на путь вооружённой борьбы с новой властью... Этот роман — попытка восстановления исторической справедливости. Убедительность и достоверность ему придают используемые документы: выдержки из писем, дневников, книг Деникина «Очерки русской смуты» и «Путь русского офицера».

---

Деникин заинтересованно, с немым вопросом посмотрел на Куприна.

   — Да, да, как возмутительно он был прав! Уехав из России, он вскоре в письме признался, что здесь, за рубежом, у него есть все: и доллары, и фунты стерлингов, и франки. Нет только его дорогой родины...

Куприн умолк. Слёзы текли по его потемневшим дряблым щекам. Деникина поразило то, что сейчас он выглядел совершенно трезвым.

Неожиданно с тоской Куприн вскричал:

   — Возьми меня обратно, молю тебя, возьми!

Деникин испуганно взглянул на него: «Захмелел старик, перебрал как всегда».

   — Александр Иванович, дорогой, — будто ребёнку начал внушать Деникин. — Не возьмёт вас Россия, она уже совсем другая, она сошла с рельсов, обезумела! Возвратиться туда нашему брату — всё равно что самому себе петлю на шею накинуть да и затянуть потуже. Там таких, как мы, тут же к стенке поставят или, на худой конец, в лагере сгноят, неужто вы оглохли и ослепли? В какую Россию вы стремитесь? России, которую вы любите, давно уже нет. Есть некий Советский Союз, тоталитарное государство, в котором народ русский мается и стонет, прозябает на задворках великой империи.

   — Стыдитесь, генерал! — неожиданно со страстью воскликнул Куприн, привставая с кресла. — Россия всегда была, есть и будет Россией! Без неё все мы здесь — черви навозные, человеки без роду и племени. Возвращаться надобно, прощения просить, каяться. Бога молить, чтобы отпустил грехи наши тяжкие!

«Кажется, начинает бредить, — с тревогой подумал Деникин. — Пора проводить его домой. Очнётся — по-другому заговорит...»

5

Из записок поручика Бекасова:

Однажды, появившись у Деникина незадолго до полудня, я застал его за чтением какой-то книги. Заметив моё удивление — в это время Антон Иванович, как правило, работал над своими рукописями, — он улыбнулся:

   — Вот случайно взял с книжной полки подарок Бунина, думал, просто полистаю вместо отдыха, а теперь не могу оторваться. Гилберт Кит Честертон[15]. Знакомо вам это имя?

Я откровенно признался, что мне не доводилось читать произведений этого автора.

   — Вы много потеряли, Дима! — оживлённо воскликнул Антон Иванович. — Впрочем, я ведь тоже только что открыл его для себя. Между тем Честертон написал много романов, рассказов, стихов. Я вот читаю его замечательные эссе. Какая сила ума, непредсказуемой логики. Он ослепителен, как фейерверк! А как он умеет смеяться над самим собой! Поверьте, это первейший признак мудрых людей.

Видя, что я заинтересовался его рассказом, Антон Иванович, полистав книгу, продолжил:

   — Вот послушайте, сделайте милость. Он утверждает: истории нет! Как вам это нравится? Каково умозаключение? Казалось бы, явный цинизм. А он ведёт свою мысль так, что начинаешь с ним соглашаться, несмотря на то что этот Честертон чертовски парадоксален. Оказывается, истории нет, есть историки. К тому же среди них совершенно нет беспристрастных. Представьте, он делит историков на две группы: одни говорят половину правды, другие — чистую ложь. И потому, настаивает Честертон, следует читать не историю, а историков. К примеру: хотите узнать правдивое жизнеописание Кромвеля — читайте только то, что писалось при его жизни. Предпочтительнее письма и речи самого Кромвеля, опубликованные Карлейлем[16]. Только прежде, чем читать эти письма, заклейте поаккуратней всё, что писал Карлейль. И вот вам совет Честертона: перестаньте хоть на время читать то, что писали о живых давно умершие люди.

Деникин умолк и задумался. Что касается меня, то я, кажется, понял, куда он клонит. И не ошибся.

   — Почитайте, что пишут обо мне советские историки. Любой, кто прочтёт всё это, скажет: Деникин — исчадие ада! Вот одна из причин, почему я корплю над своими мемуарами. Пусть потомки читают их, а если их снабдят своими комментариями новоиспечённые историки, пусть читатель тщательно заклеит эти страницы — тогда только он получит правду о генерале Деникине, да и не только о нём.

   — Однако мемуаристы обычно не склонны говорить о своих ошибках, — осторожно и мягко, чтобы не обидеть генерала, сказал я. — Ведь согласитесь, вряд ли кто-то из знаменитых людей, вошедших в историю, напишет о себе, что он — бездарь, что по его вине допущены трагические просчёты или что он занимает высокий пост не благодаря своим талантам и способностям, а лишь с помощью сильных мира сего.

Как я ни старался изложить свою мысль так, чтобы Антон Иванович не принял мою оценку мемуаристов на свой счёт, я сразу почувствовал, что генерал обиделся, хотя и пытался не показать этого.

   — Неужто, Дима, вы можете даже предполагать, что я утаю свои ошибки, заблуждения и поражения? — Он так укоризненно посмотрел на меня, что мне стало совестно.

   — Вот Честертон, например, утверждает, что легенда правдивее факта: «легенда говорит нам, каким был человек для своего века, факты — каким он стал для нескольких учёных-крохоборов много веков спустя. Легенда историчнее факта: факт говорит об одном человеке, легенда — о миллионах». — Это Антон Иванович уже читал прямо из книги. — Вот я и раздумываю: что во благо человечества — диктатура или демократия? Если верить Честертону, то нет ничего трудней демократии по той причине, что люди не могут спокойно слышать, что каждый из них — король. А также, нет ничего труднее христианства, утверждает этот мудрый англичанин. И объясняет почему: люди не могут спокойно слышать, что все они дети Божьи.

Деникин встал из-за стола и взволнованно прошёлся по комнате.

   — Хотелось бы мне брать с него пример, и знаете, в чём особенно? В его писаниях совершенно нет ненависти. Я почувствовал, что у него нет ненависти к людям, да он просто не умеет ненавидеть людей. А вот идеи... Идеи он может и высмеивать, и восхищаться ими, и предавать анафеме. Удивительный человек, удивительный писатель! Лишь в одном эссе я ощутил его клокочущую ненависть к человеку, впрочем, если этого отъявленного диктатора и палача можно назвать человеком. Он пишет, что надо относиться к Гитлеру, как люди относились к Ироду.

Он снова вернулся на своё место, придвинул поближе к себе папки с рукописями.

   — Ну, вот я и отдохнул. — Голос его зазвучал совсем по-другому, стал деловым и даже несколько будничным. — Пора за работу, Дима. Что бы я делал без вашей помощи? Жизнь моя стремительно идёт к финалу, и больше всего я боюсь не успеть.

   — Что вы, Антон Иванович! — воскликнул я. — Вы ещё в самом расцвете сил!

   — А знаете, что мне сказал Бунин при встрече в Одессе? Он сказал: «А я фанатично боюсь, у меня всегда жуткое изумление перед смертью». Какая искренняя душа у этого человека!

Кажется, ему захотелось поговорить о Бунине, но он преодолел себя:

   — Что нового вы мне сегодня принесли, Дима?

   — Очень интересные материалы о внешних сношениях Юга России с Францией, Англией и Польшей во второй половине тысяча девятьсот девятнадцатого года, — ответил я. — И ещё — о взаимоотношениях Юга с Кубанью.

   — В сущности, всё это ещё свежо в моей памяти, — заметил Деникин. — Но мне недоставало документов. Вы мне делаете прекрасный подарок.

Он бегло просмотрел документы и вздохнул:

   — Вот вы говорите — сношения с Францией. Не знаю, то ли мы были недостаточно энергичны, или французы слишком инертны, но экономические отношения с Францией у нас толком таки не наладились. Когда летом девятнадцатого года по моей просьбе генерал Драгомиров посетил Париж, Клемансо обещал помочь всем[17], чем может, но только не людьми. Драгомиров настаивал на том, чтобы Франция признала правительство Колчака и тем оказала нам большую моральную поддержку. Но всё было тщетно: просьбы Драгомирова повисли в воздухе. Осенью у меня появилась большая надежда на приезд миссии генерала Манжена, целью которой, как о том свидетельствовала его верительная грамота, было облегчить сношения между Добровольческой армией и французским командованием для вящей пользы противобольшевистской борьбы и укрепления связей, соединяющих издавна Францию с Россией. И каково же было моё разочарование, когда я понял, что миссия эта носит лишь осведомительный и консульский характер!

Обычно немногословный Антон Иванович говорил долго, всё более и более накаляясь эмоциями. Я старался поддерживать его в этом, зная, что именно в таких воспоминаниях сейчас и состоит главный смысл его жизни.

   — Великобритания, насколько я понимаю, тоже не очень-то усердствовала, — заметил я и этой репликой вызвал новую волну эмоций.

   — Именно! — воскликнул Деникин. — Вы, надеюсь, не забыли о прибытии к нам главы британской военной миссии генерала Хольмана?