Михаил Рощин - Полоса

• Название: Полоса
• Автор: Михаил Рощин
• Издательство: Современник
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1987

Повесть о городских девочках-подростках, трудновоспитуемых и трудноуправляемых, рассказ о первой любви, притча о человеке, застрявшем в лифте, эссе о Чехове, путевые записки о Греции, размышления о театре и воспоминание о Юрии Казакове и Владимире Высоцком — все это вы встретите в новой книге известного советского драматурга и прозаика Михаила Рощина. Писатель предлагает читателю выделить полосу времени, для которого характерны острый угол зрения, неожиданный ракурс. Так, один из разделов книги назван «Подлинно фантастические рассказы». Они о фантастике действительности, ее сюрпризах, об осознании человеком себя личностью.

Интерес к современнику остается для М. Рощина, автора многих книг («24 дня в раю», «Река», «Южная ветка», «Рассказ и др.) и популярных пьес («Валентин и Валентина», «Старый Новый год», «Ремонт», «Эшелон» и др.), постоянным и бесспорным. Проблематика творчества писателя созвучна тем исканиям, которые ведутся в современной литературе.

---

И тут Любу осенило: женщина! Девчонка! Ах, даже щеки загорелись, как же она раньше не догадалась. Ну конечно. Все тогда ясно. Тренер! Тренерша, а не тренер. Вот как ларчик просто открывается. Мал еще, да ведь бывает. Что ни скажет, все исполнит. Именно так, весь секрет. И з в и н и-т е. Кто у нас уводит сыновей? Тренеры? Тренерши! Вон они, в телевизоре: стоит на вышке в купальничке, на носочках, вытянулась, стриженая, сейчас прыгнет, руки по швам, и как пуля уйдет в воду… Нет, увидеть этого тренера, срочно. Поехать, найти, убедиться. Да заодно и насчет еды — все равно поговорить надо.

У Яши пошел новый рацион: рыба. Рыба, рыба, рыба. «Тренер велел». А Люба сама не очень жалует рыбу, не любит. А чего жена не любит, говорит пословица, муж не отведает. Дух рыбий, когда варится или жарится рыбное, прямо с души воротит. Селедка еще ладно, или копченая, но свежая, а тем более живая рыба — не дай бог. Даже непонятно, откуда такое, но не любит она рыбу, не может. Ни разу в жизни не разделывала, не потрошила, не готовила свежую рыбу. Ни за что. А тут каждый день: «Мама, купи, мама, свари! Я опаздываю». Люба-маленькая, тоже чуть не в слезы: приходит из садика и уже с порога кричит: «Фу, гадость! как у вас пахнет! не хочу к вам идти!» Витюшке все равно, он смеется, ему крокодила дай — съест, а Яша ни на что не обращает внимания, и, если мать не сварит, сам себе варит, в отдельной кастрюле, точно кошке, треску или окуня.

А однажды вот так разморозил серую ледяную рыбу, взял нож, ловко со спинки срезал в длину лоскут сырого белого мяса, макнул в солонку. «Смотрите!» И двумя пальцами, будто кильку, в рот. Даже Витюшка дернулся, а Яша жует и новую полоску для отца отрезает: «Да ты попробуй, попробуй, в Японии все так сырую едят, нам тренер рассказывал». Витюшка решился попробовать, а обе Любы пошли, плюясь, из кухни.

Эта рыба Любу доконала. Теперь постель Яши и подушка пахли рыбой и, как казалось, даже лоснились рыбьим жиром. Яшина голова и лицо жирно блестели. Люба-маленькая не хотела спать с Яшей в одной комнате и в субботу-воскресенье ложилась с матерью. «Это ты всегда теперь будешь рыбой питаться?» — «Всегда!» — смеялся Яша и делал губы кувшинчиком, напоминая Любе какое-то морское животное.

Однако где-то  т а м, на своих соревнованиях, в бассейнах, секциях, в соперничестве с другими школами, Яша одерживал победы, и они с Вовкой, приезжая домой поздно, врывались часто возбужденные, смеялись, Вовка называл Яшу чемпионом.

Всякий раз Люба собиралась поехать с ними, по то время не совпадало, они уезжали днем, то занята была, то сам Яша, как всегда, отнекивался, а однажды просто убежал, хотя она совсем оделась, чтобы идти с ним. Гнала Витюшку — тот отшучивался.

А тут еще новость. «Мам, надо срочно справки и твое согласие, пиши, мам! В спортлагерь, тренер сказал». — «Какие справки, какой еще спортлагерь?» — «В спортлагерь его берут, тетя Люба, поймите! Их только троих отобрали!» — «Да куда это, где?» — «Ну, на каникулы, мам! Подписывай!»

Боже, боже, Люба совсем испугалась, лагерь далеко на Волге, ехать полтора суток, а Яша сроду никуда не уезжал из дома, кроме подмосковного пионерлагеря. Ребята расписывали, какие там порядки, дисциплина, как кормят («Тренер говорил»), а Люба все возражала, кудахтала: да как, да что? А у Яши лицо горело и озарялось мечтой об этом неведомом спортивном лагере. «Да все равно лучше, чем здесь!» — сказал он с радостью и показал за окно, на серый и сырой зимний город с тающими в тумане корпусами, слитыми в сплошняк жилмассива.

А дни шли своим чередом, похожие один на другой дни серой зимы: заболела Люба-маленькая, и Люба взяла бюллетень по уходу, побыла четыре дня дома, хоть навела порядок. Опять рвалась ехать с Яшей, но он сказал: «Да что ты, ма, тренер да тренер. Нормальный тренер, сиди, не хватало тебе еще там появиться!» И Люба вдруг смякла, подумала, глядя на сына, который стал с нее ростом: «Чего я в самом деле, вон какой парень, пусть сам». Вроде успокоилась.

Но тут вдруг, с пятницы на субботу, приснился Любе сон. Да такой ясный, яркий, словно видишь кино. Будто бы Александра, веселая и озорная, едет в санаторий в Крым, в отпуск, и с нею еще женщины с фабрики (мать действительно летом ездила и рассказывала), и вот они уже стоят кучкой на берегу, песок, ветер треплет им волосы и платья, а рядом море, синее и глубокое, как в детской книжке про рыбака и рыбку, но то ли сильно холодное, то ли еще какое, и женщины в него не идут. И вроде с ними оказывается Яша — выходит голый, в трусиках, высокий, но такой странный, не понять что, и у Любы даже во сне затомило сердце. Он усмехается, идет мимо женщин и прямо ныряет без всякого в это опасное море. Они галдят на берегу, а его нет и нет, Александра кричит: утонул, но он не утонул, одна Люба видит, что Яша плывет под водой — плывет, как рыба, руки по швам, только извивается телом. И лицо у него рыбы, на шее чешуя, но он смеется радостно, счастливый, и говорит Любе: мол, видишь, я сейчас всех обгоню на соревнованиях, ты не волнуйся, мне здесь очень хорошо. Тут к нему подныривает другая рыба, купальник в обтяжечку в красную косую полоску, с женской грудью и женским взрослым лицом, хоть по виду девочка, смеется и кормит на ходу Яшу живой мелкой рыбой, достает из пластикового пакета. У Любы застыл в горле крик ужаса, она боится Яше помешать, но тут мать Александра и другие женщины выхватывают Любу из моря, и Люба видит себя еле живую, сморенно лежащую на берегу. А Яша с тренершей уплывают, как два дельфина. Навсегда.

Люба проснулась — плакала, а сон не растаял, а так и стоял весь день перед глазами, и Люба суеверно думала, что он в руку, плохой сон, и что же теперь делать?

Прибежал Яша из школы, бросил сумку, переоделся, схватил сумку спортивную — на тренировку. Выпил стакан соку, съел овсяное печенье, все, больше есть нельзя. Люба ходила за ним, хотела рассказать сон, — он не слушал. И помчался.

И вот тут Люба вмиг собралась тоже. Сама не думала. Раз, раз, пальто, сапоги, шапку. Яшу видела в окно, как он выскочил из подъезда, — сама уже была одетая. Любе-маленькой, которая не в кровати лежала, а по дому теперь ходила, крикнула: «Я скоро» — и помчалась. Она знала, что станция метро такая-то, а там — пять минут ходу — спорткомплекс, а в спорткомплексе бассейн. Найдем. Ничего. Найдем. Посмотрим.

Примерно на полдороге, в тесноте вагона метро, среди людей, едущих по делам, вдруг засомневалась: зачем еду, куда меня понесло? Даже неудобно. Но и повернуть теперь глупо. Она обращала внимание на каждого мальчишку с сумкой, но Яша, конечно, ей не попался. Там, где она вышла, мальчишек с сумками оказалось заметно много, все они двинулись в одну сторону, и Люба решила их держаться. Каждый был с сумкой, у каждого вязаная шапочка на голове, каждый в куртке, и походочки важные, вразвалочку. Попадались и девочки, и совсем маленькие дети, которых вели бабки и мамы.

Люба вышла на поверхность и оказалась в незнакомом и огромном городе. Дороги катили с холма на холм, всюду стояли не виданные ею прежде дома: синие, уступами, бесконечные, белые, серые, выгнутые крыши, широкие улицы, внезапный лес, еще стройка, грязь среди снега, самосвалы, черный после пожара и оплывший, будто свечка, новый универсам. Автобусы влетали в трубу какого-то тоннеля, как шмели в подземное гнездо, и с воем же вылетали: цвет дня еще посерел, и машины светили фарами.

Вместе с детьми Люба шлепала по талому снегу и грязи, огромный корпус имел мелкий и почти тайный вход в одну стеклянную дверь: дежурная в пальто внаброску пила чай и грела руки об стакан, висели объявления, светили световые трубки, детские голоса звонко прыгали в гулких помещениях. В одном в белых одеждах и черных масках бились на рапирах — да не один, не два, десятки малышей! В другом скакали вокруг столов, стукали белыми мячиками и круглыми ракетками еще десятки. Дальше — здоровые парни в спортформе с воплем и криком бились в волейбол, и судья в белом с высокой скамейки свистел в свисток.

Люба очумела и заблудилась, спросить было некого, все или спешили, или играли, или болели, сидя немногими оглашенными группками, хлопали и выкрикивали непонятные слова. Наконец она узнала, где бассейн, пришлось выходить опять на улицу, искать другое здание, которое стеклянно светилось в густеющих сумерках. Там Любу не стал пускать дед с повязкой на рукаве, но она уломала его, он велел идти куда-то наверх, чтоб никто ее не видел, снять шапку и пальто нести в руках. Люба шла, шла, тыкалась в закрытые двери, крашенные в белый цвет, а за дверьми слышались тоже гулкие голоса, крики, точно в бане, и как будто пахло паром… Наконец какая-то дверь сжалилась над нею, отворилась, и Люба выступила на какую-то высоту, почти на воздух, в глаза ударил свет, бледно-голубая вода, разлинованная вдоль дорожками, и по двум дорожкам кто-то плыл, бешено вздымая воду, — Люба сразу решила, что один из пловцов — ее Яша, и стала прикованно туда глядеть, боясь входить дальше или сесть.