Станислав Мыслиньский - Из одного котелка

• Название: Из одного котелка
• Автор: Станислав Мыслиньский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1974

«В книге я постарался рассказать о годах нашей совместной борьбы за свободу и независимость, воссоздать образы только некоторых из тех многих, кто ковал победу: воинов Красной Армии, с которыми я делил трудности фронтовой жизни. В боях с гитлеровскими оккупантами родилась вечная и нерушимая дружба между нашими народами».

В этих словах автора — офицера Войска Польского, — в годы Великой Отечественной войны сражавшегося в рядах Красной Армии, заключается содержание его воспоминаний.

Книга представляет интерес для широкого круга читателей.

---

Таким образом я получил дополнительное партийное поручение. В свободные от боев или выполнения служебных обязанностей время я выступал на митингах во время встреч с жителями. Делился своими впечатлениями, особенно о жизни братских советских народов. Я хорошо знал местный диалект, часто мне приходилось говорить по-украински, особенно когда знал, что моими слушателями являются граждане украинской национальности. Доходили ли эти слова до моих слушателей? Кажется, да. Впрочем, я в этом убеждался не только по сияющим и довольным глазам нашего парторга. Объятия, которыми одаривали меня жители после таких выступлений, были доказательством того, что я хорошо выполнил обязанности агитатора-коммуниста.

Впрочем, вскоре нашу агитацию словом поддержал конкретными делами сам польский народ.

В Хелме, только что освобожденном польском городе, 22 июля был обнародован Манифест первого польского правительства — Польского Комитета Национального Освобождения. Он наметил программу деятельности народной власти в области внутренней и внешней политики, призывал продолжать борьбу за победоносное завершение войны и осуществление основных социально-политических реформ.

Через несколько дней, 26 июля, Народный комиссариат иностранных дел СССР опубликовал официальное заявление, в котором признал суверенные права польского государства на земли, освобожденные Красной Армией. Этот документ разоблачал врага, который пытался вызвать раздор между польским и советским народами, пытался внушить, что Польша из-под немецкой оккупации попадет под русскую. Но просчитались помещики и капиталисты и все те, кто, сбежав в 1939 году из Польши, теперь хотели возвратиться. Им не удалось посеять сумятицу среди польского народа. Он был уже достаточно сознателен и чувствовал себя связанным кровными узами вечной дружбы с народами Советского Союза, сыновья которого героически боролись за освобождение Польши. И теперь правительство Страны Советов гарантировало полную свободу и суверенитет своему соседу, братскому польскому народу. Из рук реакции было выбито отравленное ядом и ложью оружие.

И наконец настало время, когда исполнились вековые мечты польского крестьянства, столетиями смотревшего голодным взором на обширные господские поля…

6 сентября 1944 года Польский Комитет Национального Освобождения принял декрет об аграрной реформе. Крестьяне получили землю…

После шести лет опять зазвенели звонки в польских школах: и в тех, что закрыли оккупанты, и в новых, в стенах бывших господских дворцов и поместий. С каждым годом создавались новые школы. Всеобщее обучение было закреплено законом и стало обязательным.

На освобожденной польской земле приступили к осуществлению мечты многих поколений — установлению социальной справедливости. Народ этой земли хорошо знал, кому обязан своим счастьем…

Прекрасным было лето 1944 года. Бещадскую землю заливали горячие лучи солнца. Испокон веков, рассказывали нам местные жители, бещадское лето знойное, горячий ветер с юга усиливает жару. Только грозы приносят прохладу усталым от работы людям. В те дни мы, солдаты, могли бы любоваться действительно красивой местностью юго-восточных пограничных районов Польши. А эти районы обширные. Бесконечные волнистые холмы, покрытые высокими лесами, полны уединенных уголков и своеобразной экзотики…

Но не было времени восхищаться красотой Бещад. Для нас, солдат, это был только район беспощадных и жестоких боев. Это было наше повседневное занятие.

Миллионы расстрелянных фашистами и отравленных газом взывали к возмездию. Живые страстно желали, чтобы в этой жестокой войне это лето было последним. И мы, воины, должны были все сделать для этого.

МАМАША

Именно так называли мы ее, просто — мамаша…

Соответствовало ли это обращение се возрасту? А кстати, сколько ей могло быть тогда лет? Не знаю, удобно ли было так обращаться к ней ефрейторам: седому как лунь Данилову и лысому Ване Бойко, рядовому Черпаку и младшему сержанту Борисову, которые по возрасту ненамного уступали им…

Мне кажется, что только двоим из нашего орудийного расчета можно было так называть ее, учитывая их возраст. Я имею в виду наводчика орудия сержанта Колю Орлова и себя. Только мы двое из всего расчета не перешагнули еще рубежа четверти века.

Я прекрасно помню мамашу даже сегодня, спустя столько лет. Впрочем, как я могу забыть ее и все, что связано с ней?

Это была невысокого роста худенькая женщина, на которую тяжелая жизнь и особенно годы войны наложили свой отпечаток.

Она стояла возле калитки, как будто поджидая нас. Раскидистый куст черной смородины, росший у входа, шумел опаленными на солнце листьями, когда поднимался ветер. Седые волосы спадали на ее тощую согнутую шею. Черные, глубоко запавшие, слегка покрасневшие глаза, окруженные лучами тонких морщин, смотрели на нас доброжелательно и, как мне показалось, с какой-то задумчивой грустью.

— Я ждала вас, сыночки! — Голос у нее был мягким и усталым.

Калитка из давно не крашенных и местами уже прогнивших досок болталась на ржавых осевших петлях.

— Ребята! Это как раз для меня! — вырвалось у Вани Бойко. От удовольствия он широкой, как лопата, ладонью даже хлопнул себя по колену.

Ефрейтор Данилов толкнул его сзади.

— Миша! Что ты? Я же имел в виду калитку! — Ваня скривился от боли и что-то тихо и неразборчиво добавил.

— Ваня, брось свои шутки! — сердито оборвал его кто-то из артиллеристов.

«Они не правы», — подумал я, мельком взглянув на дисциплинированного, серьезного и смелого подносчика снарядов. Я знал, что Ваня своим хозяйским глазом заметил плачевное состояние калитки и всей ограды домика — ведь он же был плотником…

Вечер фиолетовыми тенями ложился на землю. Откуда-то с гор — Дворника, Халича, а может быть, и с Ветлинской Полонины или даже с самой высокой вершины Бещад Тарницы — тянуло приятным холодком. Мы жадно вдыхали этот свежий, бодрящий воздух. Только теперь каждый из пас почувствовал, что отдыхает. Более трех часов возились мы с нашей 76-миллиметровой пушкой. Сверху немилосердно пекло жаркое августовское солнце, а под ногами — твердая раскаленная земля. Она с трудом поддавалась киркам и ломам. Мы не жалели крепких солдатских выражений в ее адрес. Когда огневая позиция для орудия была уже готова, наступила очередь рыть укрытия и ниши для снарядов. Затем мы помогли водителю замаскировать ЗИС. И только после этого задымили козьи ножки. Наконец-то мы справились с этой тяжелой работой и могли теперь отправиться отдыхать.

— Я ждала вас, сыночки! — приветствовала нас женщина, прижав свои маленькие худые руки с тонкими пальцами к груди возле сердца. Она кого-то напоминала мне, и я думал об этом с тревогой и какой-то щемящей тоской.

Старшина батареи Доробин, выделяя нам под постой ее дом, сказал, улыбаясь:

— Вон там, — он показал рукой в направлении стоявшего возле высокого тополя домика, — там расположится четвертый расчет. Дом хороший, просторный, а хозяйка, ребята, чудо-мамаша…

— Ну и молодец же наш командир батареи! — обрадовался Степа Борисов, приглаживая пальцами свою непослушную, курчавую, подернутую уже сединой шевелюру. На его продолговатом тонком лице лежал загар. Ему было уже около пятидесяти, но он выглядел значительно моложе.

— Чего радуешься, герой? — удивился Данилов. — Разве ты не знаешь, что старшина любит все приукрасить? И уж особенно, когда хочет что-то всучить. Он же работал в торговой сети, там и научился…

И вот мы стояли теперь перед этой чудо-мамашей!

От усталости мы все едва держались на ногах. Я чувствовал себя неловко в своей гимнастерке с мокрыми пятнами пота на спине и груди. Сапоги мои тоже были все в пыли. Остальные выглядели не лучше. Мы мечтали лишь о том, чтобы скорее разместиться и привести себя в порядок.

Мамаша стояла возле распахнутой калитки, и я видел, как тонкие бороздки морщин расправились на ее худом лице.

Никто из нас не пошутил, как не раз бывало до этого, не улыбнулся, когда женщина, обращаясь ко всем без исключения, сказала: «Сыночки мои!..»

Комок подступил к моему горлу. Правда, мне очень хотелось пить. Остальным тоже — я знал об этом. Чтобы в столь короткий срок окопать орудие и проделать весь этот «ритуал» — подготовить орудие к бою, обеспечить охранение и маскировку, — необходим огромный физический труд. Эта работа требовала полной отдачи сил. Иногда мне хотелось дать ребятам да и себе хотя бы немного поблажки, но… не получалось — уж очень придирчивым был наш лейтенант Шавтанадзе.

Мамаша смотрела на нас добрыми, слегка покрасневшими глазами.

Я стоял перед ней первым, остальные — позади меня. Такова привилегия командира, когда тот ведет свое подразделение, скажем, в баню, на обед, на экскурсию, во время парада или к месту расквартирования. В период боев бывает обычно наоборот… Однако это было оправдано, отвечало требованиям устава и не подлежало обсуждению.