Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

“Дневника” М. Башкирцевой. Вот что пишет известный адвокат и писатель А.Ф. Кони

отцу Любови Яковлевны 1 августа 1887 года:

“... я читал отрывки из дневника Башкирцевой и жалею, что Любочка (которой я очень

симпатизирую) переводит это больное, гнилое, страдающее преждевременным

истощением произведение раздутой знаменитости. Наша литература ничего бы не

проиграла от отсутствия этого перевода. Видите - я говорю не стесняясь, как подобает по

дружбе”.

Тон статей появлявшихся в печати был отнюдь не восторженный. Чего стоят такие

названия: “Ярмарка женского тщеславия”, “Жертва самообожания и культ Марии

Башкирцевой”

Любовь Гуревич работает над переводом “Дневника”, пользуясь советами Марии

Степановны. Как мы уже говорили, мать Марии Башкирцевой корректирует с нужной

точки зрения и то, что нужно или не нужно знать русскому читателю. Таким образом,

“Дневник” проходит горнило родственной, французской и русской цензуры. Напомним,

что впоследствии к этим цензурам была добавлена еще цензура пресловутого

“комментатора” издательства “Молодая гвардия”. Однако, издатели не спешат печатать и

это кастрированное произведение в России.

Столкнувшись с этой проблемой, Л. Гуревич решает взять дело в свои руки и совершает

многоходовую комбинацию. В мае 1890 года, популярный, а к тому времени почти

разорившийся журнал “Северный вестник”, был куплен группой пайщиков, среди которых

была и Л.Я. Гуревич. Свой пай в пять тысяч рублей она приобрела на деньги отца. Но дела

у журнала по-прежнему шли плохо и весной 1891 года, Любовь Гуревич, взяв у своего

дяди по матери еще 15 тысяч рублей, становится владелицей и издательницей журнала. Не

будем здесь распространяться о ее деятельности на журналисткой ниве, отметим только, что журнал тяготел к такому роду литературы, который теперь определяется как жанр non-fiction и что вновь возросшей популярности журнала немало способствовала публикация

“Дневника” М. Башкирцевой в переводе Л. Я. Гуревич на протяжении всех двенадцати

номеров 1892 года, после чего он уже в книжном варианте выдержал несколько

переизданий.

“Дневник” имел оглушительный успех и оказал влияние на многих молодых писателей

того времени. Им зачитывались В. Брюсов, М. Цветаева, В. Хлебников и другие.

Переписка благодарной Марии Степановны Башкирцевой с переводчицей Л. Я. Гуревич

длилась долгие годы. Мать всячески пропагандировала наследие своей дочери на родине, напирала на ее патриотизм, а потому непрестанно повторяла в письмах, что Мария хотела

вернуться в Россию.

“Мария Башкирцева уехала из России, когда ей было десять лет (мы знаем, что в

двенадцать - авт.), и вернулась туда в первый раз на 16<-м> году своей жизни; училась, выросла она и работала всегда за границей, преимущественно во Франции, в Париже.

Самое сильное желание ее было - усовершенствоваться, развить свой талант, написать

историческую картину и ехать на родину. Еще год жизни и она была бы на родине и

работала бы там”.

“Нечего и говорить о том, что она была русская, что любила свою родину, что все ее

устремления были сосредоточены на том, чтоб ехать домой и показать на родине, что

может сделать женщина”. ( Оба письма за 1891 год).

Но это неправда, даже в ее дневнике, в напечатанных его страницах, есть прямые слова, что никуда она ехать не собирается, и не потому ли квасной патриотизм “комментатора”

современного издания (прости, читатель) заставляет его выкинуть эти места, а они ведь

очень примечательны, тем более, что написаны за несколько месяцев до смерти и

являются как бы последним ее волеизъявлением. Приведем это место полностью:

“Я когда-нибудь умру от негодования перед бесконечностью человеческой глупости”, как

говорит Флобер. Ведь вот уже тридцать лет, что в России пишут дивные вещи. Читая

“Войну и мир” Толстого, я была до того поражена, что воскликнула: да ведь это второй

Золя! (Это высказывание, безусловно, может вызвать раздражение патриота: Как? Великий

Толстой! И на первом месте какой-то Золя! Но именно через это сравнение можно понять, что для нее было первично, а что вторично - авт.) Теперь, правда, они посвящают наконец

нашему Толстому очерк в Revue des deux mondes, и мое русское сердце прыгает от

радости. Это этюд принадлежит Вогюэ, который был секретарем при русскому посольстве

и, изучив литературу и нравы, посвятил уже несколько этюдов моей великой прекрасной

родине. А ты, негодная! Ты живешь во Франции и предпочитаешь быть иностранкой! Если

ты так любишь свою прекрасную, великую, чудесную Россию, поезжай туда и работай

там. Но я тоже работаю во славу моей родины...”

Не могу удержаться, что не привести фразу, которая следует дальше и которую

выкидывают все редакторы:

“... Если у меня со временем разовьется такой талант, как у Толстого”.

Это надо понимать так, что тогда она с триумфом, на белом коне, и посетит, возможно, свою прекрасную, великую и чудесную родину. А пока...

“Если бы у меня не было моей живописи, я бы поехала! Честное слово, я бы поехала. Но

моя работа поглощает все мои способности, и все остальное является только интермедией, только забавой”.

Как мы видим, никуда она ехать не собиралась. Художник, по ее убеждения, должен жить

во Франции. И она была права: на том историческом отрезке, как мы знаем, Париж был

единственной мировой столицей живописи, законодателем мод. Она предпочитает любить

свою великую и прекрасную родину издалека.

Культ Марии Башкирцевой быстро распространился по всему миру. Смерть – хорошая

раскрутка. Ее склеп с часовней на время превратились в литературный салон.

Предисловие к каталогу картин Марии Башкирцевой в 1885 году написал по просьбе

матери

(и наверняка небескорыстно, Башкирцева была в состоянии хорошо оплатить его труды) Франсуа Коппе, известный поэт и прозаик, в ту пору свежеиспеченный “бессмертный”

(он получил звание академика Французской академии в 1884 году). В теперешнее время

поэзия Франсуа Коппе и Сюлли Прюдома, к которому обращалась Мария Башкирцева,

считается во Франции весьма банальной. Я думаю, такой банальной она была уже и тогда.

Марии Степановна Башкирцева, умершая только в 1920 году и пережившая свою дочь на

36 лет, много сделала для увековечивания ее имени.

В 1900-х годах она решает передать коллекцию произведений своей дочери в дар Русскому

музею, два года она ведет по этому поводу переписку, и наконец музей соглашается

принять эти работы. Впрочем, как вы увидите из “Приложений”, большинство из этих

работ, как художественно-незначительные, были переданы в провинцию на Украину, а в

Великую Отечественную войну и вовсе утеряны.

Из года в год Мария Степановна не уставала напоминать, как французской, так и русской

общественности, о своей дочери. Каждый год в день ее смерти, 31 октября, она устраивала

в Париже панихиду, о чем неизменно извещала все газеты Петербурга, Москвы и Парижа.

А когда в последние годы своей жизни она безвыездно жила в Ницце, то панихиды она

проводила там, также рассылала приглашения во все газеты.

В самом же Париже в первые годы после издания дневника Башкирцевой началась

настоящая “Башкиромания”. Издания дневника следуют одно за другим. Издаются ее

письма с предисловием все того же Франсуа Коппе. Они адресованы родным, а также

Эдмону де Гонкуру, Эмилю Золя, поэту Сюлли Прюдому и к месье М., в котором все

узнавали Ги де Мопассана. В 1901 году выходит дополненное двухтомное издание

дневников.

По примеру Башкирцевой, французские девушки и девушки в других странах пишут свои

дневники.

Но было и много трезвых голосов, кто-то, как А. Франс, называл ее “синим чулком”, кто-

то обвинял в снобизме (вспомните, постоянные уничижения дворников и консьержек),

кто-то обозвал даже “Мария-много-шума-из-ничего”. Но это отнюдь не вредило

посмертной славе, а только утверждало ее.

Божидар Карагеоргович безрезультатно воззвал, чтобы кто-нибудь “смыл с ее памяти тот

вульгарный грим, которым ее покрыли”. Напрасно, это был глас вопиющего в пустыне.

Божидар умер в 1908 году. Миф продолжал твориться на глазах еще живых ее друзей и

они этому, за редким исключением, не противились.

Никакая правда, кроме той, что санкционировали родственники, не была нужна. Ее кузина

Дина, постоянная спутница ее жизни, после смерти Марии, вышла замуж за своего