Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма

• Название: Зарубежные письма
• Автор: Мариэтта Шагинян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1977

---

Письмо пятое:

Созвездие Кассиопеи

1

Иена — один из показательнейших городов новой, демократической Германии. Есть такое выражение у архитекторов: «вписывается» — дом вписывается в ансамбль, здание вписывается в пейзаж. Я его всегда вспоминаю, думая о Иене. Опа вписывается в историю новейшего социалистического развития немецкой культуры. В эпоху Гёте это был город университета, где читал Шиллер; город библиотеки и семейства Фроман, где Гёте — в который раз — увлекся; город провинциальной тишины и уюта, куда можно было за час-полтора доехать из Веймара на лошадях и отдохнуть на гётевский, лучший в мире манер: в духовном общении дружбы и взаимопонимания. Тот маленький исторический факт, когда какой-то прилежный механик Карл Цейс добивался — с великими усилиями — звания университетского механика и хотел этим званием тесно связать свою мастерскую с потребностями науки, еще не произошел, ведь Гёте умер, когда Карлу было всего шестнадцать лет. Между тем этот маленький факт был зародышем огромного факта, стоящего сейчас перед нами, как стоят в представлении нашем об итальянских городах их уникальные площади с уникальными duomi — соборами и звонницами. Именно это зародышевое событие — звание мастера-ремесленника как «университетского поставщика», добытое с величайшими усилиями (так добывали до революции крупные русские фирмы звание «поставщика двора Его величества»), — сделало сейчас Иену показательным городом ГДР, образцом для многих ее городов, связавших промышленность с образованием, производство с наукой.

Мне часто приходится слышать в ответ на мои рассказы о новой школе, что-де именно расцвет политехнизации во всех новых школах и есть прямая причина оскудения гуманитарных паук, а с ними — нравственности, духовных идеалов, духовного состояния современной молодежи. Реплика эта ошибочна. Метафизика по-гречески — после-физика, гуманитарные науки растут над (или вслед за) естественнонаучными, ведь для истории нужно накопление прошлых фактов; для философии — накопление всех видов и опытов восприятия; для психологии — развитие человеческих типов и характеров, порождаемых развитием человеческих обществ, а значит, и развитием техники, — словом, после, после, а не до. И замечательно, что новая огромная гуманитарная наука — марксизм-ленинизм — развилась и показала себя необходимой именно вслед за происходящей во всем нашем мире физико-математической и технической революцией.

Попробуйте связать нашу старую идеологию (историю, психологию, этику, гносеологию) с тем, что вдруг распахнула на земле новая физика с новой техникой; попробуйте вразумительно оформить происходящее сейчас на почве этого нового перевооружение всей промышленности; попробуйте хотя бы привести к какой-то адекватности, к знаку равенства два эти мира, нашу старую гуманитарию с нашей новой технологией, — и что получится? В лучшем случае — разговор о бессмысленных и вредных последствиях «безбожной» кибернетики; о наличии «мистики» в попытках, опытов телепатии и в прослеживании слуха и зрения «за порогом» человеческой слышимости и видимости; о гибельности расщепления атома и обесчеловечивания человека в век атомистики и тому подобное, в то время как именно для поднятия человеческого духовного мира и его нравственной сущности на более высокую ступень нужно выработать и более высокую, более адекватную гуманитарию, заложенную в трудах новых учителей человечества Маркса, Энгельса, Ленина.

Так вот, мне кажется, именно там, где возникает сейчас необходимый симбиоз между научным изобретательством и материальной продукцией, между новыми открытиями в технике и воплощением их в новых материальных фактах производства, между мыслью ученого и делом рук рабочего, — именно там возникает и неизбежность новой философии, повой психологии, новой метафизики, новых, более высоких форм нравственности, иначе сказать — неизбежность диалектического материализма, всей системы идей марксизма-ленинизма. Но ведь так именно и происходит в ГДР, где эти новые гуманитарные предметы преподаванья возникают не формально, искусственно, а естественно, органически в каждой высшей школе, независимо от ее профиля. Без них не осмыслишь, не свяжешь, не применишь в дело новую физику.

Разговор этот, ведомый мною с читателем, велся мною в Иене, когда мы сидели в комнате дирекции народного предприятия «Иена — Карл Цейс». Бывший маленький городок духовного отдыха-общенья Гёте вырос в крупный промышленный центр с главной его доминантой — упомянутым предприятием. В самом центре города — многоэтажный зеркально-стеклянный дом управления фирмы; на окраине — целый городок рабочих коттеджей; за высокими каменными стенами с высоченной трубой, пронзающей небо, — заводские цеха; в большом белом корпусе — отличная, на три четверти научными аппаратами самой фирмы оборудованная, передовая поликлиника… Словом, куда ни повернись, если даже упрешься в университет, в школу, всюду Цейс, Цейс, Цейс. И даже покуда мы говорили, а мы, правда, беседовали битых четыре часа и кончать не хотелось, целая вереница школьников, предводительствуемая учителем, прошла мимо кабинета дирекции вверх но лестнице, чтоб познакомиться с работой конструкторского бюро.

Служащие фирмы, с которыми мы разговаривали, своими «профилями» показали сложность, комплексность самой дирекции. За столом вокруг нас сидели: советник по культуре у генерального директора (пли представитель по отделу культуры — Kulturbeauftragter) Курт Линке; представитель Литературного бюро доктор Шмидер; заведующий музеем-выставкой фирмы Пауль Кролль; веселый, большой и толстый, сказавший о себе «я — технический купец», господин Титтельбах, коммерческий директор фирмы. По мере надобности при возникающих вопросах к нам вызывались сверху, из исследовательских отделов, молодые ученые: астроном в белом фартуке Дитрих Гудтко и Эрика Руше, дипломированный физик. Вообще стариков мы не встретили почти нигде на предприятии. Основными кадрами была молодежь, руководящими — средний возраст. Паш милый лейпцигский друг доктор Шмида, показывавший нам приборы Цейса на Лейпцигской ярмарке, не мог досидеть с нами до конца по болезни сердца…

— Новая продукция требует новых людей, — так начали наши хозяева беседу с нами. — Важнейшая проблема для нас — образованные рабочие. Образовывать человека надо с детства, поэтому с первоначальных школ знакомят у нас детей с новыми открытиями, обучают математическому мышлению. Время бежит вперед, и школьные программы должны все время обновляться. Если ученик придет к нам со знанием того, что было пять лет назад, — он уже отстал. Учиться сейчас нужно снова и снова. В ГДР мы ориентируем профиль обучения на потребности определенных индустриальных городов. Например, возьмите Иену. У нее главное математика, физика, химия. Общая для всей республики «интеграционная реформа», то есть проведение тесной связи институтов и промышленности между собой, у нас выражается практически в том, что главный наш руководитель исследований на Цейсе, профессор доктор Иоахим Поль, одновременно занимает и кафедру физики в университете. Преподаватели высших школ Иены путем практики становятся партнерами Цейса. В Высшей политехнической школе секция «Создание научных аппаратов» принадлежит нашей фирме. Это помогает каждое новое изобретение без всяких лишних проволочек осуществлять на производстве… Специализация сейчас — это совсем не то, что специализация в прошлом веке. Для нынешней специализации нужно широкое фундаментальное общее образование.

Я суммирую главные темы беседы, но освещались они, конечно, не так сухо, велись всеми сообща, и каждый добавлял от себя малую толику. Нам, разумеется, рассказали с теплотой и в подробностях историю самого Карла Цейса, которую я уже знала из книг; рассказали о значении фирмы, производящей сейчас точную научную аппаратуру, — и в структуре хозяйства всей республики, и в ее тесной связи с аналогичной работой Советского Союза, — и о мировой репутации фирмы и, наконец, разработали программу на несколько дней, в которые мы должны будем осмотреть главные объекты.

«Самый большой наш промышленный партнер — это Советский Союз», — сказали мне с той искренностью, за которой чувствуется глубокая правда. Привожу эту фразу потому, что я слышала ее не только от цейсовцев. Немецкие хозяйственники в ГДР всей душой чувствуют огромную материальную помощь, получаемую от нас.

И всякий раз мне было отрадно сознавать, что помощь наша падает на благодатную почву, прорастает подлинной социалистической явью. Но все же самое сильное, что я получила от беседы, имело для меня прямую связь не с техникой, а с литературой.

Помню, как в тридцатых годах Ромен Роллан, прочитавший в переводе на французский несколько наших романов о строительстве, в том числе и мою «Гидроцентраль», сказал мне, стараясь говорить очень мягко, но с явным осуждением, что в этих романах «машина и индустрия закрывают человека, а ведь человек в искусстве — центр всего искусства». Сколько раз с тех пор приходилось слышать такое же суждение от наших западных товарищей по перу! Не находя достаточно веских аргументов спорить с ними, я всегда сознавала, что это не так, что, описывая стройку, цех, завод, мы прежде всего ищем, находим, фиксируем именно человека в его новой для нас психологии. А после таких «ромен-роллановских» суждений вдруг окунулись мы в бездну совсем другого толка, и она продолжает исходить из кругов ученых, от отдельных лиц, время от времени дебатируясь даже в газетах. Придет время, пишут иные ученые, и с изобретением белка мы сможем сделать искусственного человека, думающего, действующего лучше и совершенней нас, потому что уже и сейчас счетная машина неизмеримо, недогоняемо превышает человеческие интеллектуальные способности, человеческую память… Между этими двумя линиями — одной, отрывающей тему человека от орудий и процессов его труда, которому он отдает по крайней мере треть своей жизни, и притом лучшие ее часы; и другой, пренебрежительно ставящей человека на нижнюю ступеньку лестницы, под машиной, — было приятно услышать речь человеческого разума, то самое «рацио», по которому в наше время особенно скучаешь: