Борис Орлов - Судьба — солдатская

• Название: Судьба — солдатская
• Автор: Борис Орлов
• Издательство: Современник
• Жанр: О войне
• Год: 1985

События в романе Бориса Орлова развертываются в годы Великой Отечественной войны, на Псковщине и в Ленинградской области, на фронте и в тылу врага. Главный герой романа Петр Чеботарев — один из тех немногих, кто воевал с июня сорок первого до Дня Победы.

В романе раскрываются духовная сила, мужество и стойкость советского человека в борьбе за свободу, честь и независимость нашей Родины.

---

Когда проехали разбросанные по пригорку избы, Сутин вдруг подумал, что на шоссе их могут обстрелять немецкие самолеты, и сказал:

— Давай по проселкам ехать. Страсть люблю по ним.

— Давай, — ответил ездовой. — Я тоже люблю.

— Да не торопись, а то рано приедем и что-нибудь делать заставят.

Заметив впереди переезд и уходящую в лес дорогу, ездовой свернул туда. Опять быстро вертелись колеса, мелькали по сторонам деревья, бежали навстречу распластанные на дороге тени. Ездовой неприятным, хриплым голосом, не выдерживая мотив, затянул: «Наш паровоз вперед летит…» Морщась, Сутин развалился на шинели, положил на ухо, чтобы не слышать ездового, руку и уснул. Когда его ударила по пухлой, жирной щеке нависшая над дорогой ветка, он открыл глаза.

Ездовой уже не пел.

Сутин провел ладонью по остриженной голове, и его охватили грустные мысли. Он так и лежал, пока проселок не выбежал на шоссе и покуда недалеко от Вешкина на обочине не увидел полуторку со спущенным задним колесом. На траве по-над канавой сидели усталые женщины, большей частью с детьми. Сутин, которому не давала покоя мысль о том, как в действительности идут дела на фронте, попросил ездового остановить лошадей.

— За дровами же мне еще… — опять уперся ездовой.

— За дровами, за дровами… — проворчал Сутин. — Что они дались тебе! На минутку ведь, — и, перехватив вожжи, потянул на себя.

Лошади стали.

Сутин спрыгнул с брички и побежал через дорогу.

— Здравия желаем, товарищ ефрейтор, — козырнув, шутливо проговорил он над возившимся на корточках возле колеса шофером.

Ефрейтор поднял голову. Обиженно ответил:

— Под своими пока еще ходим… Можно и попроще… скажем, руку подать.

— Откуда? Из Латвии? — присев рядом, заговорил Сутин. — Как оно там, воюют наши… или как?

— Читай газеты. Как написано, так и есть, — неопределенно ответил шофер и снова принялся за свое дело.

— Так она тебе и напишет, как они идут. Жди…

Видя, что к разговору шофер не расположен, Сутин встал, направился к женщинам, которые равнодушно поглядывали на него.

— Добрый день! — сказал он молодцевато.

— Добрый день, добрый день, — недружно ответили женщины и остановили на нем глаза, говорившие о том, что пришлось им многое перестрадать и что в страхе они и за свое будущее.

Голодные, изнуренные за дорогу дети смирно сидели возле своих матерей и, видно, ждали, что дядя скажет им что-то ласковое, доброе.

А «дядя» не собирался понять ни их взглядов, ни взглядов женщин, которые не все приходились этим детишкам мамами, так как у одних матери погибли в дороге от немецких бомб и пуль, а у других остались на границе и оказывали первую помощь истекающим кровью бойцам и командирам, а то и, вооружившись винтовкой, вместе с мужьями били наседавших саранчовой тучей гитлеровцев…

— Откуда будете-то? — счел уместным задать вопрос Сутин и, сунув руку в карман, наткнулся пальцами на ломоть.

Ближняя к нему женщина, ей было лет двадцать пять, не больше, ответила с сильным акцентом — должно быть, латышка:

— Из Шауляя. Жены командиров мы… Выехали на четырех машинах, а остались… одни. Тех — сожгли, расстреляли фашистские самолеты. — И глаза ее затуманились: — Дочку, поганые, убили.

— Да-а, — неопределенно протянул Сутин. — Ну а как наши, стоят? — И, глядя на детей, ощупал хлеб.

Женщины молчали. Латышка подняла на него глаза, враз высохшие. Сидевшая рядом с ней курносая женщина лет тридцати ответила на вопрос Сутина:

— Стоят…

Разговор не ладился. Но Сутин догадался, что дела на границе идут не ахти как. Видно, в газетах пишут правду, что немецкие самолеты гоняются по дорогам за каждой живой душой… У немцев много танков… Сутину стало не по себе. «А вдруг комбат забудет перевести меня? Хоть бы взял быстрее, а то, того и гляди, на запад полк отправят». По его телу пробежала мелкая, колющая дрожь. Не простившись с женщинами, он кинулся к бричке. Мелькнуло о детях: «Одним ломтем всю эту ораву разве накормишь! Уж лучше съем сам».

— Что хоть они говорят? — трогая лошадей, спросил ездовой. — Как там наши-то?

— Дерутся. Что им остается делать, если немец наседает. Не бросишь же винтовку!

— Ясно, не бросишь. Зачем ее бросать-то? Она — чтоб воевать.

«Дурак ты, — подумал Сутин, посмотрев ему в спину с необычной яростью, — вот ухлопают, тогда… Вояка еще мне!» Когда бричка уже сворачивала с шоссе к вешкинскому кладбищу, он нащупал в кармане оставшийся от завтрака ломоть хлеба, вынул его и торопливо начал жевать, запихнув почти весь в рот, но вкуса не ощущал.

3

Было часов шесть утра. «Эмка» старшего оперуполномоченного стояла возле крыльца школы. Сам он, уйдя в комнату Холмогорова, сидел, откинувшись на спинку стула. Перед ним, потирая руки, нервно ходил Буров. Подполковник ждал ответа на свой вопрос. Разговор шел о Зоммере. Наконец Буров остановился напротив подполковника, поглядел ему в лицо холодно, сухо.

— Наблюдать за Зоммером, как вы просите, я буду. Между прочим, в мои обязанности и без этого входит присматриваться к моральному состоянию личного состава, как я понимаю. — И, вспомнив, что на днях Зоммер советовался с ним относительно вступления в партию, добавил: — А вам известно, что он хочет вступать в партию? Со мной уже говорил.

— Политрук! У вас есть политическое чутье? — воскликнул вдруг подполковник. — О какой партии может идти речь?! — Помолчав, он уже более мягким тоном сказал: — Я думаю, вы все понимаете, политрук. — И, заглянув в свой блокнот, попросил: — Пригласите ко мне младшего сержанта Чеботарева.

Буров ушел.

Подполковник задумался. Сел. Открыв блокнот, вчитывался в выписки из записной книжки младшего оперуполномоченного Вавилкина. Морщил лоб. Старался понять, что же представляет собой Зоммер, и не мог, потому что выписки противоречили тому, что говорили о Зоммере и бойцы роты, с которыми он уже успел поговорить, и политрук Буров. У подполковника нервно задергалось веко. Он опять вернулся к выпискам. Вспомнил, как, направляясь в роты, заглянул в штаб к майору Похлебкину и беседовал там с младшим оперуполномоченным Вавилкиным. Сержант азартно листал свою записную книжку и запальчиво комментировал фразы, относящиеся к Зоммеру: «А это?! Это вот?! Или вот это?! Что это, не доказательство?.. Да он: весь там, у гитлеровцев! Как подойдут, так и перебежит. Поверьте моему слову, перебежит. Нюхом чую…» Подполковник грубо оборвал его: «В книжке у тебя… сплошь домыслы, а фактов… нет! Очернительством это называется. — И добавил миролюбивее: — Разберитесь сначала хорошенько, а потом уж и настаивайте на отправке его в глубокий тыл. Человека легко оттолкнуть от тех, в кого он верит, за кого жизнь готов отдать… Человека изучить — это вам не затвор разобрать. Советую почаще вспоминать Дзержинского. Вам доверили людей, не что-нибудь…»

Буров открыл дверь и вошел.

Пропустив мимо себя Чеботарева, он попросил разрешения уйти и вышел.

Подполковник пригласил Чеботарева сесть. Тот сел. Вежливость подполковника ему не нравилась. «Ровно ничего не сделал я… Зачем бы? — И, вспомнив о самовольном уходе из казармы в город в вечер Зоммеровых смотрин, покраснел: — За самоволку?.. Уже дошло?»

— Как служится? — мягко заговорил подполковник и вдруг заметил растерянность в глазах Чеботарева. — Вы чем подавлены? — спросил он участливо. — Вы знаете, кто я?

— Так точно, товарищ подполковник. Вас все знают, — выдавил Чеботарев.

— Ну вот, нашли общий язык, — улыбнулся подполковник, а в глазах его вспыхнула обида. — Я буду с вами говорить откровенно и прямо.

Он сделал паузу. Чеботарев, ожидая вопроса, не спускал с подполковника глаз и все придумывал, как лучше объяснить, почему ушел в самоволку. А подполковник выжидал чего-то, будто испытывал Петра на стойкость. Наконец обида в его глазах погасла, и он официально сказал:

— Вы хорошо знаете сержанта Зоммера? Расскажите о нем все, что знаете.

Петр сначала обрадовался — ничего не знают о самоволке, пронесло. Но тут же его прошиб пот — уже от самого тона, которым был задан вопрос. Начал сбивчиво рассказывать. Коснулся того, откуда Зоммер родом. Упомянул об отце его, который работал сапожником, рассказал о матери-учительнице…

Подполковник послушал-послушал и оборвал Чеботарева:

— Это вы не рассказывайте. Мы сами знаем, откуда он и кто у него родители. — Лицо подполковника, гладко выбритое и отдающее синевой, потемнело: — Вы же комсомолец… и… дружите с ним! Кому, как не вам, знать его?

— Дружу, — тихо проговорил Чеботарев.

— Ну так вот и рассказывайте.

— А о чем рассказывать? — прошептал Петр и уставился в пол.

Все, что он мог вспомнить о Зоммере, всплыло в памяти четко, ясно. Вежливый, начитанный, умеющий ценить дружбу, Зоммер думал, как все бойцы и сержанты роты. И веселился, как все, и грустил, если была к этому причина… Одним, пожалуй, он отличался от многих: Зоммер был честолюбив, напорист и ловок, мужеству его, отваге не было предела. Прошлым летом в лагерях проводили специальные показательные игры, где перед батальоном Зоммер демонстрировал, изображая «красного», свое боевое мастерство. Он умело перехватывал на лету учебную гранату, брошенную в него «противником», и посылал обратно — туда, откуда она прилетела. Граната «разрывалась» — подсчитывали по секундомеру — как раз в тот момент, когда достигала «противника». Но Зоммер отличался не одним этим. Его штыковой удар с последующим поражением «противника» прикладом был настолько точен и страшен, что «противник» — чучело из соломы — приобретал вид, непригодный для продолжения занятий. Зоммеру в роте многие прочили героя, верили: заслужит в будущих схватках с действительным противником… Отличался от многих Зоммер и тем, что был прям: с его языка срывались порой колкие фразы. Но эта прямота у него шла от боли за общее дело, от желания видеть жизнь советских людей еще краше.