Даниил Гранин - Это мы, Господи. Повести и рассказы писателей-фронтовиков

• Название: Это мы, Господи. Повести и рассказы писателей-фронтовиков
• Автор: Даниил Гранин
• Издательство: Никея
• Жанр: О войне
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-91761-423-6

Книга посвящена 70-летию Победы в Великой Отечественной войне. Все авторы произведений — писатели-фронтовики: Василь Быков, Константин Воробьев, Александр Солженицын, Даниил Гранин, Виктор Астафьев. Повести и рассказы участников войны — о человеке один на один со смертью, когда даже неверующие души вспоминают своего Творца и взывают к Нему. Это дошедшие до нас голоса солдат из окопов, их личный фронтовой опыт.

Для этой книги известный художник Игорь Олейников создал 35 уникальных рисунков. Книга для взрослых с иллюстрациями — прекрасный подарок всем любителям художественной литературы. И прежде всего — подарок для всех, кто хочет знать и не забывать правду о войне.

---

Эрна постепенно успокаивается. Обхватив ее за плечо, Игорь приближает девушку к себе. Я изо всех сил стараюсь сдержаться, чтобы выглядеть спокойным. Хотя чувствую: выдержки моей хватит ненадолго.

Хмуря редкие брови, младший лейтенант заходит за стол. У порога стоит милиционер. Затаив в себе гнев и неловкость, стоим мы. Один только Горбатюк в мрачном оживлении порывается к столу:

— Вот видите! Вот видите! Ведь это — прямые выпады! Да! Да! Правительственные награды есть акт Советского правительства. А она что сказала? Попрошу все записать. Я эти награды заслужил в боях!

— Безусловно, — нарушает напряженное молчание офицер. — Никто не дал права оскорблять то, что заслужено на фронтах Великой Отечественной войны.

Со сдержанной строгостью, которая вовсе не идет к его молодому лицу, он садится. Еще раз бросив осуждающий взгляд на Эрну, сильно встряхивает ручку.

— Ну, не все, что блестит на груди, в бою заслужено, — говорит в тишине Теслюк. Этот парень все время держится как-то удивительно ровно и спокойно. На его полных симпатичных губах, кажется, постоянно блуждает добродушная улыбка. Будто все, что тут происходит, его ничуть не касается.

Младший лейтенант замирает с занесенной над бумагой ручкой:

— Вы не мудрите мне тут.

— А я не мудрю, — во все свое кругловатое лицо улыбается парень. — У меня дядя — отцов брат — подполковник в отставке. Всю войну просидел в Архангельске в военном училище. Фронта и не нюхал, а уволился — четыре ордена.

Младший лейтенант недоверчиво хмыкает:

— Расскажите это кому-нибудь другому.

— Вполне вероятно, — говорю я. — Может и так быть.

— Бувае, — поддерживает меня старшина. Он прислоняется к стене и достает портсигар.

— Факт! — говорит Теслюк. — За выслугу лет и безупречную службу.

Младший лейтенант кладет на стол ручку и поворачивается к старшине:

— Прохоренко, у тебя «Шипка»? Дай-ка одну.

Он разминает конец сигареты и, будто раздумывая о чем-то, продолжает осматривать нас. Мы все уставились в него. Теперь он — наш бог, властелин нашей судьбы. И мы уже чувствуем в его недавней настроенности против нас маленькую щербинку.

Старшина Прохоренко тем временем закуривает сигарету и сдвигает на ухо фуражку. Его грубое немолодое лицо расплывается в добродушной ухмылке.

— В тылу их билын давалы, ниж на фронти, — рассудительно говорит он. — Я пришов з армии у сорок девятому роцы и имев тры мидали. А суседка Гануся на буряках запрацювала тры ордены Ленина. За тры роки — три ордены. Билын, ниж наш командир полка. Бурячки родили, от начальство и не обижало. И ей вишалы, и соби. А ей не ордэны трэба було давать, а стреху видрамантуваты. А то стреху я рамантував. Тры рокы текла.

Горбатюк круто поворачивается к старшине:

— Это не ваше дело.

— Почему ж не наше? Наше.

— Если не наше, то чье? — говорю я с вызовом. — Это что, справедливо, по-вашему, когда у звеньевой орденов полна грудь, а крыша дырявая?

Горбатюк, гляжу, вызов принимает. Глаза его загораются недобрым огнем:

— Да, справедливо! Если правительство и ЦК считают, что у звеньевой должны быть ордена, то справедливо.

— Вы за высокие слова не прячьтесь! — говорит Игорь.

Я наседаю дальше:

— А когда сажали в тридцать седьмом, вы тоже считали это справедливым?

— А это не нашего ума дело! — трясет головой Горбатюк и сам начинает дрожать. — То была государственная политика. Что в ней не так — партия поправила.

За столом снова вскакивает младший лейтенант:

— Прекратить эти разговоры! Прекратить сейчас же!

Он раскраснелся и волнуется. Я также волнуюсь. И все же жалко, что нам не дают тут скрестить шпаги как следует. Я бы вывел его на чистую воду.

— Товарищ младший лейтенант! Я попрошу это записать в протокол! — тычет пальцем в бумаги Горбатюк. Красное, вспотевшее его лицо пышет возмущением.

— Запишем! А как же? Это так не пройдет! — с угрозой говорит младший лейтенант и начинает торопливо излагать на бумаге нашу стычку.

Горбатюк с мстительной важностью поджимает губы. Похоже, что он победил.

— Сволочь ты, Горбатюк! — говорю я с едва сдерживаемой яростью.

— Гад! — поддерживает меня Игорь. Его глаза полны презрения к этому человеку.

Горбатюк хочет что-то ответить, но сзади через широко открытую дверь в комнату входят двое. Оба офицеры милиции.

— Э! Что за грубость? Молодые люди! По какому поводу?

Лейтенант за столом вскакивает и отдает честь:

— Товарищ капитан!..

— Так, что случилось? — миролюбиво спрашивает капитан и снимает фуражку. Потом, приглаживая редкие волосы, поворачивается ко мне: — По какому праву вы обругали этого гражданина?

— По праву фронтовика! — говорю я слишком твердо и, возможно, чересчур возбужденно.

Но благодушно настроенный капитан на мой ответ никак не реагирует. Он переводит взгляд на Игоря.

— А вы, молодой человек, по какому праву? Вы-то уж, пожалуй, не фронтовик?

Серые глаза Игоря становятся жесткими, тугие скулы выпирают еще больше.

— Я сын фронтовика.

Капитан сцепляет на животе пальцы рук и поворачивается к Горбатюку:

— Ну да ведь и вы-то, наверно, фронтовик?

Горбатюк подбирается всей своей довольно осевшей фигурой:

— Так точно. Гвардии майор запаса.

— Ай-яй-яй! — притворно сожалеет капитан. — Товарищи фронтовики! В День Победы и такие оскорбления! Как вам не стыдно! Что у вас такое случилось? А ну, Семенов, дай-ка протокол.

Младший лейтенант подает лист бумаги и с важностью поясняет:

— Политические выпады, товарищ капитан.

— Так, так, так… Так, — приговаривает капитан и быстро пробегает глазами по строкам протокола. — Так! Гм! Да глупости это все! Чепуха! Глупая ссора. Курам на смех…

Младший лейтенант хмурится и смущенно краснеет.

— И такими пустяками вы морочите мне голову? — наконец спрашивает у него капитан. — Пустячное дело. Согласен, Семенов?

— Так точно. Я думал…

Поскрипывая новыми сапогами, капитан проходит вдоль нашего притихшего ряда.

— Ну что вы, как дети? Ай-яй-яй! Фронтовики! Стоит ли сводить старые счеты? Да в такой день? Мало ли что, может, и было в войну. Так стоит ли вспоминать? Столько лет! Миритесь и — с Богом. Даже протокола писать не будем.

— Нет! Пишите. Раз мы тут оказались, то все пишите, — говорю я.

Меня поддерживает Игорь:

— У нас не ссора. Мы принципиально.

Капитан подходит к нему и останавливается:

— Бросьте вы! Какие там принципы! Ну, выпили и поспорили. Завтра проспитесь — самим стыдно будет.

— Мы не пьяные.

— Ну тогда просто вы злые. Молоды и злы… Ай-яй…

— Мы не злые! — говорит Эрна. — Мы за справедливость! Должна же быть хотя бы элементарная справедливость.

— Справедливость? Это похвально. Почему же тогда вы оскорбили этого гражданина? Он же вам в отцы годится.

— Не обо мне разговор! — со страдальческим оттенком в голосе отзывается от порога Горбатюк. — Я докладывал и просил записать: они допустили выпады против органов.

Капитан умолкает и, осторожно шагая блестящими сапогами, направляется к Горбатюку:

— Каких именно органов?

— Органов! — твердо произносит Горбатюк. — Вы понимаете каких.

— Враки, — говорю я. — Этого не было.

Капитан останавливается посреди комнаты. Губы его строго поджимаются.

— Нет, было! — горячится Горбатюк. — Я не могу тут при всех повторить, что он говорил в ресторане. Но я напишу. Если вы не примете соответствующих мер, я напишу куда следует.

Капитан делается строгим. Добродушный его тон меняется на отрывистый:

— Свидетели есть?

— Я свидетель! Я человек особого доверия. Этого достаточно.

— Вы ошибаетесь, гражданин. Этого недостаточно. Не те времена.

Мною овладевает злорадство. Ага — правда за нами. Черта с два он нас проглотит! Подавится! Он только играет на нервах. Проклятый бериевский рудимент. Из какой только щели он выполз? Прилив гнева и решимости подхватывает меня из ряда и толкает к злому, раскричавшемуся Горбатюку.

— Слышал? Не те времена! Ты немного опоздал, провокатор! Я едва владею собой. До боли в орбитах округляются мои глаза. И сжимаются кулаки. Сзади кричит младший лейтенант:

— Гражданин! Прекратить! Сейчас же отойдите на место!

Но потное лицо Горбатюка также в ярости. С ненавистью он подскакивает ко мне:

— Возможно! Твое счастье. Я опоздал! А то бы я сломал тебе хребет! Не таким ломал. Жалко, мало! Не всем. Остались…

Мои кулаки становятся вдруг тяжелыми. В глазах туман, и в этом тумане не Горбатюк — Сахно. Сзади требовательный, суровый окрик, которого я уже не слушаю. Кто-то подскакивает сбоку, чтоб схватить меня за руку, но я опережаю и, подавшись всем корпусом, бью его в челюсть.