Юрий Черниченко - Хлеб

• Название: Хлеб
• Автор: Юрий Черниченко
• Издательство: Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литература».
• Жанр: Публицистика
• Год: 1988
• ISBN: 5-280-00203-8

В книгу известного журналиста и писателя Юрия Дмитриевича Черниченко включены очерки (60-е — 80-е гг.) и повесть «Целина» (1966 г.), посвященные проблемам современной деревни. Очерки отличаются обстоятельностью и широтой исследования. Многочисленные отступления в область исторического прошлого, национальной культуры, архитектуры обогащают и украшают их. Повесть «Целина» автобиографична. Она знакомит читателя с интересными, мужественными, сильными людьми.

---

Ефим злодействует против меня. Сопротивляюсь, он мне требовательно:

— Скажи: «ГОЭЛРО».

— Зачем?

— Нет, ты скажи.

— ГОЭЛРО.

— Выговаривает! Еще можно! — торжествующе льет.

— Будет ему, Ефим, у него день был тяжелый, — защищает Татьяна.

— Анна Кузьмовна, милая ты наша, дай и тебе бог всяких напастей, болезней, всякого горя, пожара, беды… — замолкает Проценко, требуя соответственного эффекта, — миновать!

Обняв кума, Нестер Иванович заводит давнишнюю, навевающую какие-то воспоминания:

Посияла огирочки
Низко над водою…

Проценко подхватывает высоко, лихо, к нему бабы припрягаются, и несется по-степному горластое, но стройное, молодое:

Сама буду поливаты
Дрибиною слезо-ою!

Кончили куплет — разбирают, как вышло.

— Ты поздно вступаешь, — говорит Нестер Иванович другу, — Сорок лет тебя учу, а все нет толку. Когда тяну — «во-до-ою», тут и вступай. Ну, давай.

Ростить, ростить, огирочки,
В чотыри листочки.
Не бачила миленького
Чотыри годо-очки…

Горла никто не щадит, поет и Татьяна моя. Нестер Иванович манит меня пальцем и совершенно трезво:

— Хлопцы не вернулись?

— Жду, должны бы уже. Они постучат.

— Метет.

По-настоящему пьяным этот человек просто не бывает. И не отключается никогда от забот. Видно, старая хозяйская выучка. Когда-то я научусь этому?

— А в райкоме что?

— Сизов работу предлагал.

— Та-ак. Поддужные нужны, он прав.

— Я гляжу — неправых вообще не бывает. И вы, и он… Дали б мне честно тянуть свое!

— Кто же не дает… В какую только сторону?

— А давайте «зайчика»! — поднимается Проценко. — Нюра, тащи инструмент. Посмотрим, как тут умеют хуторской фокстрот.

Среди комнаты кладут крест-накрест две кочерги, упирая их загибами в пол. Сооружение шаткое, и, как я понимаю, надо сплясать, не разрушив его. В перекрестье становится пьяненький Проценко, он же заводит, мы подхватываем:

Ой, на гори сидыть зайчик,
Вин нижками чебыряе…

Это еще медленно, и Проценко успевает, подрыгивая, менять положение ног, не задевая креста. Но темп ускорился:

Колы б таки нижки мала,
То я б йими чебыряла,
Як той зайчик!

Авария — крестовина с грохотом рушится!

Вызывают Татьяну. Волнуется женка, хочет победить. Вступает в наш хор, а я про себя говорю: «Если не заденет, с мужиками все в порядке». Хорошо, хорошо… нет, разрушила!

— А ну — именинница!

Выходит тетя Нюра. Толстые ноги в теплых носках ловчее, чем у моей в туфельках. Молодая еще жинка у Шевчука!

Тут стукнула дверь. Бочком выхожу на кухню.

Стоит запорошенный Борис, утирает мокрое от снега лицо.

— Ну, порядок?

— Погано дело, Гошка…

А что «Гошка» — не пойму: крики, хлопки, тетя Нюра осилила «зайчика».

* * *

Районный хирург, заспанный и злой, выходит к нам из операционной.

— Дело серьезное. Кто — ты его так? — спрашивает Бориса.

— Та невже серьезное, — не хочет верить Борис. — Вин пивночи трактор гнав…

— Кому вы морочите голову! — обрывает врач. — У него переломы голени и бедра! «Пивночи»!

* * *

Лежит Гошка дома. Нога — гипсовый охотничий сапог — привязана к спинке кровати. Рукой он покачивает детскую коляску, в ней норовит подняться первенец. Бедненько в комнате, а жена Гошкина опять на сносях. Мы с тетей Нюрой зашли навестить перед отъездом.

— Ничего, молодой, срастется лучше прежнего… — утешает она Гошкину жену и возвращается к главному: — Одна б я не поднялась, но раз Виктор едет… В Москве посадит, а сестра в Воронеже встретит.

— Я тут написала много, но кофточку мне шерстяную и вот костюмчик с начесом надо аж кричит, — упрашивает Гошкина жена. — Там новый магазин «Синтетика», Виктор должен знать…

— Ну, давай задание, что везти, — присаживаюсь к Гошке.

— Что там ты привезешь, — вздыхает. И тихо: — Слушай, сходи-ка ты за меня. В пивной бар на площади Пушкина. Воблы возьми, соломки. Может, раки будут. Нет, не будет… Только не с кондачка, а красиво посиди, спокойно, потолкуй там. Ладно, а?

С оберемком дров входит Борис, обрушивает у печки.

— Ось його «Победа», — опускается он на корточки возле коляски. — А вже другый пассажир просится.

— Не верь, Гоша, будет «Победа», — легонько беру друга за плечи.

— А что, слух прошел, Григорьевич, будто уходишь?

— Было б на кого вас бросить…

— Ото батько родный. Як без його?

— Гляди, сбежишь, мы живо… В белые сапоги обуем, — косится на Бориса Гошка.

— Да, цьому навчилысь, — виновато отвечает Борис.

Один из нас уже сделал впрямь больше, чем мог. Чей черед?

5

«Поезд прибывает в столицу нашей Родины…»

Чем бедней живет человек, тем тяжелей его багаж.

Тетя Нюра связала свои чемоданы полотенцем, и я, задевая углами за полки и стены вагона, отказываясь от мнимо приятельских предложений носильщиков «помочь», обливаясь под конец потом, дотащил-таки ее скарб до пустой скамьи в зале ожидания того же Казанского.

Расписание пригородных поездов подложило нам свинью.

— Следующая электричка — в одиннадцать, а там еще добраться, — огорченно объясняю ситуацию, — Придется нам, тетя Нюра, к брату!

— Ой, нет, Витя, я не поеду. Людей булгачить на ночь глядя…

— Бросьте, кого там булгачить, — не слишком уверенно убеждаю я, взваливая чемоданы, — Брат — золото, не мужик, даже рад будет.

Черт ее знает, где она теперь, стоянка такси! Москва людней, толчея сильней, отвык я ото всего этого, робею.

Глядь — зеленая лампочка. Таксист в форменной фуражке (тоже новость!).

— Свободно? Нам на Кутузовский.

Мчим по Садовому. Смоленская, мост у гостиницы «Украина» (здания СЭВ еще не было) — фешенебельный, сияющий витринами Кутузовский проспект, дипломатическая слобода столицы.

* * *

Брат живет почти что в небоскребе. Поднимаемся в лифте — тетя Нюра робеет, вдруг оборвется? Свою ношу держит в руках — чтоб легче было лифту, что ли.

Обитая дерматином дверь так респектабельна, что и подходить боязно. Тетя Нюра вздыхает, но обратного хода ей без меня нет. Звоним.

Открывает Женя.

— Вам кого? Боже мой, — словно испугалась она, — да это Виктор! Откуда, каким ветром?

— Здравствуй, Женя, я вот… на выставку. А электричка поздно…

— Ну, заходи… Ох, сколько вещей! (Чертовы чемоданы ведь на плече!) А кто там… с тобой? Вы вдвоем? Ну, приглашай же, входите…

Я пропустил вперед тетю Нюру.

— Вот… Это тетя Нюра… мы там вместе живем.

— Здравствуйте вам, — робко приветствует моя кулундинка.

— Димы нет, но скоро придет, — говорит Женя. — Да ставьте же ваши чемоданы! Мы тут готовимся… Канадец будет в гостях. Дима бывал у него в Оттаве, ответный визит… Несите их сюда, — она открыла чулан с лыжами.

Словом, мы — как снег на голову. Женя растеряна. Сам бы я, конечно, ушел. Придумал бы что-нибудь — и ходу на вокзал. Но тетя Нюра — куда с ней? И что подумает о моей родне.

— Вить, — шепчет она, — сведи меня вниз, я пойду. Некстати мы…

— Ничего, как-нибудь, — успокаиваю ее. — Надо было позвонить.

— Сибиряки, кажется? — к нам вышла молодая точеная женщина.

— Здравствуйте, я подруга Женина, Ира. Да раздевайтесь же, давайте помогу.

Складываем одежду туда же, к лыжам: тетя Нюра, чтоб не следить, сняла валенки, оставшись в вязаных носках. Слышу — Женя на кухне говорит по телефону с Димой.

— Виктор, говорю, приехал. Ну да, да, господи… С той соседкой. Потом. Приезжай, не тяни. Да уж не знаю, сам решай. Ладно.

Кажется, стараясь, чтоб мы не услышали, Ира говорит:

— Значит, прямо с поезда? Есть небось хотите? («Нет, поели, спасибо», — теплеет тетя Нюра.) Немного потерпите, у нас запарка. Капиталист застает врасплох. Женя, картошка у тебя начищена? Нет? Вы нам поможете, а? — Она увела обрадованную мою соседку.

Я почувствовал в ней союзницу. Но все равно — не знаю, куда девать себя среди этого сверканья, лоска, модерна.

— Проходи, займись чем-нибудь. Дима выехал, — сказала Женя, — Батюшки, какой ты матерый стал.

Разглядываю гостиную. Эти лампы на стенах, занавески с «абстрактным» рисунком, низкая мебель — все так пронзительно ново, дерзко, непривычно, что моя ортодоксальная натура бунтует. А тут еще икона в нише стеллажей. Настоящая богородица — в доме брата!

— Нравится? — спрашивает Ира, протирая бокал.