Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

• Название: Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
• Автор: Альфред Дёблин
• Издательство: Просодия
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002

Альфред Деблин (1878–1957) — один из крупнейших немецких прозаиков 20 века. «Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу» — последний роман писателя.

Главный герой Эдвард потерял ногу в самом конце второй мировой войны и пережил страшный шок. Теперь лежит на диване в библиотеке отца, преуспевающего беллетриста Гордона Эллисона, и все окружающие, чтобы отвлечь его от дурных мыслей, что-нибудь ему рассказывают. Но Эдвард превращается в Гамлета, который опрашивает свое окружение. Он не намерен никого судить, он лишь стремится выяснить важный и неотложный вопрос: хочет познать, что сделало его и всех окружающих людей больными и испорченными. Он понимает: существует некая ужасная ситуация — он должен ее себе уяснить. Правда, и только правда, может вернуть ему здоровье. Многочисленные, рассказываемые ему для отвлечения и развлечения истории перерастают в косвенные, а потом во все более прямые сообщения, наконец, в исповеди, даже признания вины…

---

— Я часто сидел возле нее, не сводил с нее глаз и с трудом удерживался от того, чтобы не упасть перед ней на колени. В голове у меня не умещалось, что мне посчастливилось встретить такое… как ты говоришь… такое «небесное» создание.

— Да, Гордон, тогда считали, что ты без памяти влюблен в жену.

Гордон поднял руку и с таинственным видом помахал ею.

— Для меня она была неким знамением. Довелось ли тебе когда-нибудь увидеть знамение? С иными это случается всего один-единственный раз в жизни, с другими — часто. Знамение может быть разной силы и убедительности. Среди нас водятся философы и пессимисты, которые вывели целую теорию из якобы свойственной человеку обособленности. Но, стало быть, и солнечный луч должен чувствовать себя обособленным? Не хочу притворяться: до сих пор я еще не нашел того, что мог бы назвать собственной индивидуальностью. Мне дали прозвище «лорд Креншоу». Таковы все мы. В человеке многое скрыто, целый зверинец; время от времени ты отождествляешь себя с каким-нибудь зверем, потом с другим, а иногда с символом под названием «я». Символу этому ты отдаешь явное предпочтение, поручаешь представлять тебя всего целиком. На самом деле человек включает в себя… нет, скорее так: на самом деле каждый из нас — это целый народ со своими буржуа, пролетариями и знатью, с разными палатами, с палатой представителей и с королем. А также с революцией, со многими революциями, в соответствии с нашим возрастом.

А теперь займемся главой «Эротика». Здесь я всегда, с тех самых пор, как со мной живет Элис, прихожу к одной-единственной мысли: все мы так устроены, что к нам применимы библейские слова: «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему». Вот как это было: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему». А потом в Библии идет то место, где рассказывается, что бог «навел» на Адама крепкий сон и, когда тот уснул, взял одно из ребер его. И создал бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал Адам: «…вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа». Дальнейшие слова этой главы гласят: «Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».

Мой старый друг Кен, слова эти воистину необычайной глубины. Ты должен со мной согласиться. В животных, в природе человек не узнает себя. Природа получает от нас свои имена, она предстает перед нами, как предписал создатель. Но только в женщине человек видит самого себя, она его подобие, он берет ее себе и дает ей собственное имя.

А эротика — это вот что: мужчина и женщина, с самого начала предназначенные друг для друга, созданные из одной плоти, воссоединяются. Здесь залог счастья, блаженства; каждое поколение людей открывает и воспевает это заново. Однако, разумеется, нас, людей, великое множество: и мужчин и женщин. Выходит, человеку трудно найти свою плоть и кровь. К этому надо относиться иначе. Нельзя понимать это буквально. Каждое человеческое существо стремится к тому, чтобы стать самому себе Адамом. Вот почему я восхвалял мою жену, стал ее трубадуром и считаю ее единственной и неповторимой.

— Как тебе известно, я всегда очень высоко ценил госпожу Элис. А о том, как я отношусь к тебе, и говорить не стоит. Оба вы могли бы подойти многим людям. Я хочу сказать, вы можете без труда дать счастье разным людям. Вас свел вместе случай. Погляди на природу…

Гордон прервал его:

— Но я как раз не смотрю на природу. Когда я обозреваю природу, то не нахожу ничего похожего на меня. — Он хлопнул себя по бедрам и сердито закричал: — Оставь меня в покое с твоей природой. Я не имею с ней ничего общего, связан с ней не теснее, чем любой другой человек. Я доказал, что не имею с природой никаких дел. Я не животное, не король Лир, я не дикий вепрь, которого надо загнать. Я именно не таков. Обо мне не сочинишь сказку.

Гордон поднялся, но только для того, чтобы помахать в воздухе кулаками. (Кен ничего не понял!) Потом Эллисон пробормотал сквозь зубы:

— Прошу прощения.

Кен испугался, как бы его гость опять не впал в прострацию. Но Гордон сел (видимо, после страстной, но так и не произнесенной обвинительной речи по адресу незримого противника) и снова с надменным выражением лица склонил голову набок: атака была отбита. За сим последовало несколько патетических проклятий.

В другой раз он разразился следующим монологом:

— Я превозношу эту женщину. Она сделала меня тем, кем я стал… словом, если хочешь употребить выражение, которое я сам не выношу, то она сделала меня «художником» (это, впрочем, не имеет ничего общего с длинноволосым пиитом у утиного пруда в ольшаннике, голодным, глупым и лживым), — итак, она сделала меня художником. Она заняла мои мысли, поглотила до отказа. С того времени, как я ее знаю, ни одна другая женщина всерьез не могла меня занять. Благодаря Элис я пришел к моногамии. Хотя некоторое время противился этому. Тщетно. Я хотел низвергнуть мой кумир, мне это не удавалось. Но и я помог ей обрести себя. Она была из моего ребра. С ней я понял, кто я есть и чего хочу. Элис была и моей мечтой, и частью меня самого.

Сперва она хотела улизнуть от меня, но я держался за нее зубами и когтями. Это изнуряло и меня и ее тоже. Однако моя задача была мне ясна, и я не отступал. При этом я вел себя диковинно, как утопающий. А она, чтобы подразнить меня и освободиться, часто сочиняла — и под конец явилась с тем же, — будто Эдвард не мой сын, а сын другого человека, морского офицера, с которым я был знаком и с которым она нередко встречалась и после нашей женитьбы на курортах и в других местах. С образом этого веселого, легкого и полного сил человека — чрезвычайно немужественного мужчины — она не расставалась. Элис хотела улизнуть, но я крепко держал ее. (Чудеса, что после стольких лет человек еще способен пережевывать то, что поистине стало достоянием истории. Но для меня эти побасенки до сих пор вполне реальные и живые.)

Даже сейчас, во время нашего последнего спора, она решилась бросить мне в лицо свою старую выдумку: «Эдвард не твой сын!» И тут, как на грех, рядом с нами оказался мальчик (какое роковое стечение обстоятельств), он это часто делал, но в тот день я его чуть не убил. Напоследок Элис решила все-таки избавиться от меня, отправить меня на покой, то есть целиком занять писаньем, и пойти своей дорогой.

Покусывая губы, Гордон замолчал; ему было трудно продолжать.

— Гордон, тебе давно следовало поговорить со мной. Я дал бы тебе совет. Все это сплошные выкрутасы.

— Кен, в некоторых случаях не следует никого спрашивать. Судьба запечатала нам уста. Судьба повелела нам проиграть.

— Гордон Эллисон!

— Да, проиграть. И мне, и ей. Мы стоим на краю пропасти. И боремся друг с другом. Ясно, что мы сорвемся, этого нам не миновать, мы должны сорваться. И мы сорвемся.

— Чистое самоубийство!

— Пустые слова, Кен. Что мы знаем, дорогой мой, о жизни и смерти! Смерть — неотъемлемая принадлежность жизни, но сознаем мы это только в редких случаях… Когда это касается чего-то подлинно важного. Свои отношения с Элис я всегда рассматриваю с этой точки зрения.

— Не понимаю тебя. Это был злой рок, который ты сам накликал. Повторяю, тебе бы давно следовало выложить все кому-нибудь.

Гордон покорно поднял руку.

— Теперь я излил душу. Это произошло. Пусть произойдет и все остальное. — Он встал и взглянул на кресло, в котором только что сидел. — Удивительное дело: я заговорил. Я все еще говорю. Плохой признак.

Кен взял его за руки.

— Отличный. Поверь мне.

— Ты мой друг, знаю… Но то, что я заговорил, такая же скверная история, как и то, что я отпустил Элис. Проявление слабости. Я сломлен.

— Да нет же, это было правильно, замечательно. С твоей стороны это смелый поступок.

Гордон положил на плечи издателю свои тяжелые руки.

— Впрочем, заверяю тебя, Кен, она позовет меня назад.

Она не позвала его назад. Он прождал две недели. Нарочный от Гордона поехал на виллу и отвез Джеймсу Маккензи письмо, адресованное Элис. Она не приехала. Тогда Гордон испугался. Он сам собрался уезжать.

— Возьми меня с собой, — попросил Кен. — В эти дни мне не хотелось бы оставлять тебя одного. Правда, я уже старик, но не могу отпустить тебя в таком виде. Прошу тебя.

— Но почему? Элис сидит дома. Она не может ничего объяснить Эдварду и Кэтлин. Я чувствую, какая гнетущая атмосфера создалась в нашей семье; и все это я натворил собственными руками. Кто знает, каково состояние Эдварда. И зачем только я накинулся на него, когда Элис опять вспомнила свою старую сказку о том, что он не мой сын. В этот последний раз мы вели себя как разъяренные звери.