Валерий Полуйко - Лета 7071

• Название: Лета 7071
• Автор: Валерий Полуйко
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1979

Роман из времен Ивана Грозного — крупное историческое произведение ворошиловградского прозаика, участника VI Всесоюзного совещания молодых писателей. Автор с большой достоверностью отразил главное в русской жизни середины XVI века — борьбу за выход к морю, за безопасность границ борьбу с пережитками удельной раздробленности, за дальнейшее упрочение и централизацию государственной власти.

---

— Хорош у царя воинник, — сказал ободряюще Горенский. — Терпелив! Како ж имя твое?

— Малюта… Скуратов.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

На торгу, в мясных рядах, переполошно, взбучено… Народу скопилось уймища — галдеж, давка… «Всех распирает азарт, любопытство, ретивые лезут куда повыше, чтоб не прозевать ничего, не прослушать…

Мясники, в нагольных кожухах, подпоясанные бычьими жилами, разъяренные, с секачами в руках, отгоняют наседающую на них толпу, кричат, матерятся…

На крюках, куда в обычай подвешивают полти, висят дохлые собаки; кое-где под ними застывшие лужи крови — вешали и живых.

Мясники затворили лавки, повесили на мясные лари замки. Торг не ведут. Ругаются с толпой, огрызаются на подзадорки… Рышка Козырь, брат Махони Козыря, по прозвищу Боров, самый сильный и самый здоровенный среди мясников, захватил двухсаженное стропило и жмет им толпу. Передние вопят: Рышка жмет страшно, сила у него буйволовая, глаза от натуги вскровенели, морда вспучилась, шея как дубовый комель…

— Осади! — хрипит он.

Задние напирают, передние вопят… Рышка жмет, держит толпу. Кому полегче, тот глумливо орет:

— Псятинки — на закуску!

— Секани-ка ляжечку!.. С шерсткой!

— Рышка!.. Боров пузастый! Пуп распупится!

— Хрен те в нюх!.. — хрипит Рышка.

Остальные мясники побрали дреколье, тыкают им, махают, а один по-иному смекнул — водой из отстойной ямы. Бухнул в нее пешней, разбил лед и поливает по головам…

Толпа подала назад. Рышке стало полегче.

— Ге, лупандеры! Токо бы и пялили зеньки! — орет он.

— А чего нам — поглядим!

— Ловчено с вами сыграли!

— Не ловчей, чем с вами! — огрызается Рышка.

— Сорок ден смехоты!

— Слышь, Рышка?!. Кабыть табе ишо на пуп соли сыпнули…

Рышка злится, сопит. Которые с ним лицом к лицу, те молчат, не растравливают его — боятся. Знают: разойдется Рышка, всем мало места будет. Не раз видывали, как Рышка быка за хвост на землю валит. Но те, что подальше от его кулаков, подзуживают:

— Небось и на постелю табе кобеля сунули?

— Слышь, Рышка?! А, Рышка?!

— Ну чаво? — нехотя отвечает Рышка, ожидая подвоха.

— А никак ведьма вам кобелей навесила?!

— Эге ж, ведьма… Така, как ты!

— Да у мене и хвоста-то нет!

— Спереди у тебя хвост!

Толпа гогочет, колышется, сзади уже не напирают, но народу прибывает и прибывает.

— Ужо не спущу я ноне плотницким, — грозится Рышка. — Будут они у мене тесаны… Эй, слышьте, плотницкие?! Есть вы тута? Задира ваша вам даром не сыдет!

— Не сыдет! — подгукнули Рышке и другие мясники.

Мясницких на Москве боялись все. Занятие у них было такое, что без силы и ловкости не управиться, — вот и подбирались там мужички дебелые и ядреные. Задираться с ними — себя не жалеть! Даже кузнецы, тоже не без силы, и то не решались ввязываться в драки с мясницкими. Если выходили на кулачный бой мясницкие, все отступали. Двумя, а то и тремя улицами ходили на них, и все равно не одолевали. Однажды, на потеху царю, сошлись они с кадашевскими да бронницкими слободчанами, полдня бились, истерзали слободчан, избили их в кровь, изломали им кости, но и сами три дня крамарни не отмыкали и торга не вели. Рышкин отец помер от того боя — стар был, не выдюжил. А слободчане целую поделю таскали на погост покойников. Царь от такой потехи в гнев пришел и запретил с той поры кулачные бои.

Истосковались московиты по кулачной потехе. Покуда царь был в Москве — терпели, не хотели плетей получать. А как ушел в поход — почуяли свободу, и загулял в них задор. На третий день по отъезду царя дворовые чеканщики споили пушкарей, стоящих на раскате 13 у Никольской стрельницы, и выпалили из пушки тухлыми яйцами по Никольской улице. Окольничий Темкин, оставленный в Москве с сотней черкесов для держания порядка, тех пушкарей поставил на правеж да жалованье им усек на два алтына, а чеканщики ходили по торгу и бахвалились, что выпалят еще и по Варварке — с другого раската, что стоял около Покровского собора 14. Пушкари этого раската не подпускали теперь к себе никого — боялись, чтоб и им не угодить под плети.

По субботе завелись меж собой на торгу гончарники: перебили все свои горшки, кувшины, миски… Пять возов черепков вывезли с гончарных рядов. Весь месячный наработок перетрощили в запале. А в воскресенье, перемирившись в кабаках, потащили на кулачки бондарей за то, что они будто осенью торговали гнилыми кадками. Сошлись опять прямо на торгу, у собора, уж и кожухи поскидали, да попы развели, не дали возле храма божьего буйству грешному разразиться. Пошли они на Москву-реку, да, покуда шли, позабыли, из-за чего сыр-бор загорелся. Повернули опять в кабак.

Окольничий Темкин ездил по торгу с черкесами и подсмеивался и над бондарями, и над гончарниками: хотелось ему стравить их, чтоб потешиться в царское отсутствие кулачным боем. Не стравил — уехал в Кремль злой. Два дня не появлялся на торгу.

Нынче, только выехал из Никольских ворот, увидел толпу в мясных рядах и помчался с черкесами во весь опор.

Сидящие на крышах увидели скачущих черкесов, закричали, замахали руками… Да куда тут бежать!

Черкесы вломились в толпу, подняли коней на дыбы: засвистели нагайки, завопили люди, захрапели испуганные лошади.

Темкин орудовал саблей — хлестал плашмя по головам, по спинам… Какой-то мужичина подвернулся под лезвие — полоснулась сермяжная ферязина до самого тела, мужик выгнулся, взвыл, глянул волчьим взглядом на окольничего и пустил в него какое-то бранное проклятие. Темкин не расслышал, но погрозил мужику саблей. Мужик, скорчась, исчез за спинами.

Вскоре ни одного человека не осталось в мясных рядах. Даже сбитые и подавленные старались поскорей заползти за какой-нибудь ларь… И в соседних рядах не осталось ни души — разбежались со страху. Только на крышах еще сидели людишки, боясь спускаться, чтоб но попасть черкесам под руку.

Попрятались и мясники. Один Рышка Козырь стоял с поломанным стропилом в руках среди перевернутых ларей, развороченных настилов и навесов. Валялись шапки, рукавицы, сумки, корзины, какие-то крюки, топоры, хомуты…

Рышка прихохатывал от удовольствия, гордо выпячивая свое большущее пузо. Не боялся он черкесов, да и они будто не замечали его. Темкин грозно надвинулся на него конем:

— Эй, обрин! Пошто учинил бучу?

— Бучу не учиняют, болярин, — буча сама учиняется.

Темкину, видно, понравилось, что Рышка назвал его боярином: он усмехнулся, с любопытством спросил:

— Ишь ты! Ну а еще чего скажешь?

— А боль ничаво. Зря-то баить не свыклай.

— Ан врешь! Пасть-то широка, и зуб редок.

— Пасть, чтоб попасть, болярин! А зуб редок — так, бают, кобыла лягнула.

— Ну а псов пошто на крюки поцеплял? Блаженным на диво иль во вред?

— Через псов, болярин, у нас с плотницкими крутая выйдет! То они нам кобелей нацепляли. Эй, братя! — крикнул он попрятавшимся мясникам. — Выходь ужо!..

Мясники по одному стали вылазить из своих схованок. Но близко к Рышке не приближались, стояли поодаль — боялись Темкина.

— Мясницкие!.. — крикнул им Темкин. — В приказ похотели?!

— Не по нашему злу, болярин, — загалдели мясники. — Кабы нас не замали… Плотницкие — анафемы!

— Уж и вы не ангелы!

— До шкоды мы не падки, болярин, — твердо сказал Рышка. — Ежели где и што… так не по-зряшному. За честь свою стоим.

— Честь ваша — горох лущеный!

— У кого што, болярин, — спокойно, с достоинством проговорил Рышка. — И мурав за честь свою стоит. Ужо мы сыщем с них, с плотницких, — сказал он и покачал в руке стропило.

— Но-но! — пригрозил Темкин, хотя знал, что никакие угрозы не подействуют на мясницких и они сделают, как надумали. — Дьяки сыщут…

— То нам не в прав, болярин. Дьяки пером, а мы гужом.

— Но-но!.. — еще строже осек Рышку Темкин. — Гляди ты мне!

— Так баится, болярин, — невозмутимо ответил Рышка.

— Бедовый, гляжу, ты! — подивился Темкин, но более нападать на Рышку не стал. Стеганул своего каракового и поскакал вдоль торга.

Черкесы прытко пустились за ним.

2

У Покровского раската, в кабаке, который на Москве зовут «Под пушками», людно с самого раннего утра. Подьячие, писцы с Мытного двора, безместные попы, пекари, привозящие чуть свет на торг свои ситные хлебы, стрельцы, ярыжки толкутся у раската неотступно.

Вдовая кабатчица Фетинья держит кабак в порядке, в прибыли. Хоть и не больно просторно у нее, зато тепло и чисто. Столы и лавки всегда скребаны, полы и степы мыты с полынью, чтоб клопы и блохи не плодились, на стенах фряжские листы 15 с разными диковинными птицами и зверями. Сама Фетинья всегда нарядная, в дорогом кокошнике с бисерным окладом, ласковая, уступчивая — может и в долг палить.